Андреас, мгновенно оценив фантастичность открывшейся картины, снова схватил фотокамеру и начал бешено, пулеметными очередями, щелкать. Маша сняла с уставшей спины рюкзак и, волоча его по воде — все равно он был уже насквозь мокрым, — пошла вправо, в сторону рыбозавода. Андреас, поминутно останавливаясь, чтобы сделать еще один кадр, побрел за ней.
Весь низкий берег Курилки был одной ровной водной поверхностью. И только когда нога вдруг провалилась в какую-то бездонную яму, Маша мгновенно вспомнила, что здесь были прорыты специальные канальчики для прохода нерестящейся рыбы в затоны рыбозавода и спуска мальков в реку. Узкие и глубокие, каналы изнутри были обиты досками, и между досками ее правая нога как раз и провалилась. Потеряв равновесие, Маша упала и ударилась левой ногой о ребро доски — острая боль пронзила ногу от колена вверх. «Сломала!» — иглой пронеслось в голове, и Маша судорожно забила руками по воде, пытаясь выбраться из канала на твердь.
— Мария! — Андреас бросился ей на помощь, подхватив под мышки, выдернул из глубины канала, поставил на ноги.
На провалившуюся ногу Маша встать не могла — видимо, вывихнула или сломала. На колене второй под мокрой штаниной черным проступала кровь, но стоять на ней было можно.
Андреас решительно сбросил свой рюкзак, подхватил Машу на руки.
— Сейчас, Мария, мы придем, и тебе окажут медицинскую помощь, не вольнуйся!
Он не заметил, как тоже перешел на «ты», акцент в его речи стал слышнее, но Маше он уже не казался смешным. Она закусила губу от пульсирующей боли в ноге и обняла его за шею.
— Осторожней, Андрюш, — прошептала она. — Тут этих каналов много, сам не провались, а то нам конец…
— Нам не конец, я буду осторожно, не беспокойся, Мария, — строго ответил Берг, бережно прижимая Машу к себе и медленно нащупывая в воде путь. — Я уже вижу дом.
— Это Раи Венцель дом, он с краю стоит, — с трудом проговорила Маша. Хотелось завыть от боли, но она только кусала губу, отрывисто выговаривая короткие фразы: — Иди туда. Рая нас пустит. У нее телефон…
Опустив Машу на крылечко, тоже залитое водой, Берг деликатно постучал в раму. Раиса выскочила тут же, словно караулила за дверью.
— Господи, вы откуда? — вскрикнула она, узнавая Машу и Берга. — Что с тобой, Маш? В дом, давайте ее в дом!
Берг внес Машу на застекленную веранду и бережно уложил на узкую тахту. Пока Раиса переодевала Машу в свое сухое, широкое для нее платье, перевязывала разбитое колено, давала таблетку баралгина и поила горячим чаем, Берг стоял в изножье и смотрел, неловко опустив перед собой руки.
Маше даже не было стыдно, когда Рая стаскивала с нее мокрую майку и штаны, так болела вывернутая нога. Щиколотка опухла и посинела, боль в ней остро пульсировала. Рая, осторожно ощупав ее кончиками пальцев, покачала головой: нужен врач. Она попыталась позвонить в больницу, но телефон не работал.
— Я мальчишек послала за вашими рюкзаками, сейчас принесут, — сказала она, накидывая брезентовый дождевик с капюшоном. — Пойду дойду до конторы. Там рация, дозвонюсь, может, врач на лодке приплывет. А вы тоже переоденьтесь. — Она сунула в руки Андреасу спортивные штаны и большую клетчатую рубашку мужа и вышла за дверь.
Берг вышел в темный коридорчик, переоделся, выжал на крыльце насквозь мокрые джинсы и джемпер, аккуратно развесил на веревке. Когда он вернулся на веранду, Маша спала, уткнувшись носом в подушку. Светлые волосы топорщились на затылке спутанными завитками. Андреас бережно поправил съехавший плед, прикрыв ее босые ноги, и сел на стул рядом. Стул скрипнул, Маша открыла сонные глаза, потянула Берга за руку:
— Иди сюда, ты же тоже умираешь от усталости, — пробормотала она, пододвигаясь на узкой тахте. Ладонь была горячая и сухая.
Берг, сначала опешив, осторожно сел с краю, потом лег, вытянувшись рядом с Машей. Она уткнулась в его плечо, обхватив поперек груди горячей тонкой рукой. Берг лежал, боясь дышать и шевелиться. Сердце колотилось в ребра, и ему казалось, что она тоже слышит этот гулкий стук. Наконец он медленно скосил глаза — Маша спала. Подождав пять минут, он осторожно высвободился из-под ее руки, снова сел на стул.
Он не мог находиться в такой близости от нее — и так с трудом сдерживался, чтобы не обнять, не прижать ее к себе. Ему было до слез жалко Машу, словно она была его собственным ребенком, больным и измученным. Но желание от этого не становилось меньше, а, наоборот, только усиливалось.
Вдруг он подумал, что уже несколько часов не вспоминал своего мальчика, и остро устыдился этого. Как будто мысли о Маше заняли законное место Константина в его голове. Интересно, живы ли телефон и ноутбук там, в воде? Удастся ли сегодня дозвониться до сына, ведь он наверняка ждет привычного разговора с отцом…
Мальчишки пришли, шумно топая по крыльцу, внесли на веранду рюкзаки, кофр и куртку Берга. Андреас достал ноутбук и телефон и ушел в дом, чтобы не мешать Маше. Но попытки дозвониться до сына не удавались — связь, видимо, нарушил тайфун.
Раиса вернулась через час. Докричаться до больницы по рации получилось, но врача обещали только наутро. Рая шепотом рассказала об этом Бергу, который тихо сидел на стуле рядом с Машей. Та крепко спала, едва слышно постанывая во сне. Решили оставить ее здесь, на веранде, чтобы не беспокоить лишний раз. Бергу Раиса постелила в комнате мальчиков.
Маша проснулась резко, вздрогнув всем телом. Бессмысленно вглядывалась несколько минут в шевелящиеся тени от деревьев на низком потолке, в лунные блики на полу. Наконец вспомнила, где она. Хотела было подняться, но тут услышала шепот — на крыльце стоял кто-то большой и темный на фоне луны.
— Ну что тебе тут, поедем, ты же знаешь, мне без тебя не жить. — Горячий шепот мужчины прервал звук поцелуя. — Все брошу тут, начнем все сначала, с нуля, лишь бы с тобой…
— Ты же знаешь, он не отдаст мальчиков, а куда я без них? — с болью отвечала женщина, и Маша узнала срывающийся, тихий голос Раисы. — Я без них не смогу.
— Мы их потом заберем, отсудим, матери не могут не отдать, — умоляюще шептал мужчина, и было ясно, что он сам не верит в свои слова, но готов говорить что угодно, лишь бы убедить, уговорить ее…
— Потом не бывает, Коль, — горько проронила Раиса и заплакала.
Ее руки взметнулись над темной тенью мужчины. Тот повернулся, приник к ней — Маша узнала высокий, чуть сутулый силуэт. Директор завода Спасов… Вот оно как, у них, оказывается, любовь.
— Ты без мальчиков не можешь, а я без тебя умру, не смогу, — глухо проговорил Николай Николаевич, уже не стараясь приглушать голос. — Вся жизнь псу под хвост, если бы не ты… Как я один уеду?
— А ты не уезжай, пусть будет как будет… — с тоской проговорила Раиса. — Семь бед — один ответ.
— Ну да, ты хочешь, чтобы Сергей меня пристрелил… Или тебя? У него ума хватит, — обреченно проронил Спасов.
— Никого он не тронет, он все с самого начала знал, захотел бы — давно пристрелил бы, — устало проговорила Раиса.
Маше казалось, что ей снится и эта залитая лунным светом веранда, и сцена на крыльце — настолько все было нереальным: страсть в словах любовников, реплики, которые словно произносили герои какого-нибудь фильма. Она боялась шевельнуться, чтобы не выдать себя. Сердце билось в горле, словно она не чужое объяснение слышала, а сама участвовала в нем. Но Маше ни разу не доводилось слышать ничего подобного в жизни. Ей казалось, что она сгорит со стыда, если Раиса и Спасов поймут, что она невольно подслушала их ночной разговор.
Она постаралась неслышно лечь, укрылась с головой. Но тут же почувствовала, что кто-то сел на край тахты. Откинула одеяло — на нее смотрела блестящими глазами Раиса.
— Слышала? — почти безразлично спросила она.
— Слышала… — не стала лгать Маша.
— А слышала, так скажи: как жить? — Раиса взялась длинными сильными пальцами за горло. — Люблю его, сил нет, а мужа не люблю и никогда не любила. А как уйти — детей не отдаст.
— А как же вы замуж пошли, если не любили? — пискнула Маша сорвавшимся голосом.
— Пошла… Молодая была, дура, нравился он мне, — усмехнулась та. — Ухаживал, никого ко мне не подпускал, измором взял. Думала, полюблю, он красивый, сильный… Откуда же я знала, какая она, эта любовь, бывает. Двоих детей родила, а полюбила только в тридцать лет. Вот и мучаюсь уже четыре года — и уйти некуда, и расстаться с ним не могу… Мужа жалко, его жалко, а детей жальче всех…
Маша не знала, что сказать. Ее собственная история, тоже горькая, трудная, сейчас казалась ей придуманной — в ней никто не страдал, кроме нее самой.
— Ладно, спи, — устало проговорила Раиса. — Я завтра рано уйду, у нас беда на заводе — надо лотки с икрой промывать. Их грязью, илом забило, а икра уже живая, наклюнулась. Вся работа за лето псу под хвост, если не спасем. Тридцать миллионов икринок, представляешь? Я дверь захлопну. Врач приедет, постучит, немец твой небось сообразит открыть?
