— Не знаю, капитан, не знаю, — взволнованно шагал туда-сюда комдив. — Но, судя по тому, что пленного затребовал штаб фронта, назревает что-то серьезное.
— Наступление! — убежденно сказал Громов.
— Вот именно. Только не наше.
— Не наше?!.
Была глубокая ночь. Часы показывали начало третьего, а стало светло как днем — небо озарилось тысячами всполохов. Все гремело, стонало и дрожало — тысячи орудий, минометов и «катюш» открыли огонь по врагу. Началась Курская битва!
Не знал тогда капитан Громов, что начало величайшего сражения Второй мировой войны ускорил он: именно после допроса Бруно Грубера К. К. Рокоссовский доложил Г. К. Жукову о готовности немецких войск в три часа утра перейти в наступление. И тогда маршал Жуков отдал приказ обрушить на врага мощь всей артиллерии фронта.
XI
Отгремела артиллерийская канонада. На окопы и траншеи навалилась прямо-таки довоенная тишина. Все изготовились к атаке, но приказа идти вперед не было.
— Чего тянем? — ворчали бывалые солдаты. — Пока немец не очухался, самое время брать его за грудки.
«И действительно, чего сидим? — недоумевал лейтенант Ларин. — Пока не рассвело — бросок, и первая траншея — наша. Потом вызываем огонь на вторую траншею, ждем, когда ее обработают, — и снова бросок. Элементарно! В училище за тему «Взвод в наступлении» — пять баллов, а под Понырями — орден. Нет, нет, так не бывает: первый бой — и сразу орден; медаль — куда ни шло… А почему я не волнуюсь? Странно как-то. Все говорят, главное — не оплошать в первом бою. Покажешь себя смелым, грамотным командиром — солдаты за тобой пойдут в огонь и воду, растеряешься или, не дай бог, струсишь — хана, лучше уйти в дальний окоп и использовать заветный патрон. А я не согласен! Волгу я тоже переплыл не с первого раза: поначалу барахтался у берега, потом научился справляться с течением, а в конце лета спокойно перемахнул на другую сторону. Понял, все понял! — крутанул он никак не отрастающий ус. — Я не волнуюсь, так как не знаю, что меня ждет. А вот и знаю, — услышал он нарастающий гул. — Сейчас начнется бомбежка».
В этот миг из-за леса брызнули первые лучи солнца. Они так четко высветили надвигающуюся с запада армаду самолетов, что Ларин на долю секунды залюбовался этой картиной. А потом бросился по траншее.
— Убрать с бруствера пулеметы, — приказал лейтенант. — Никому не высовываться. Автоматы завернуть в плащ-палатки, иначе затворы забьет землей. Все, началось! — крикнул он и упал на дно траншеи.
Больше Ларин ничего не видел и не слышал. Он только чувствовал, как вздыбилась и опрокинулась земля. С каким-то непонятным удивлением он чувствовал и другое: взрывные волны доносились не сверху, а откуда-то снизу, из глубины земли. Лейтенанта подбрасывало, швыряло в стороны, засыпало, снова куда-то кидало.
А капитана Громова бомбежка застала у танкистов. Когда началась артподготовка, он вернулся в свой блиндаж. Рекс встретил его сдержанно, да и Виктору было не до нежностей. Скоро наступление, а вперед идти надо налегке. Поэтому Виктор решительно сгреб весь скарб, которым оброс, пока сидели в обороне, засунул его в угол, а в вещмешок уложил только самое необходимое. И вдруг он заметил снарядную гильзу со свежим букетом полевых цветов.
«Маша, — екнуло сердце. — Здесь была Маша. Нашла время. А я…»
— Рекс, что делать? Ты хозяйку видел?
Рекс блаженно щурился и, насколько позволяла его могучая пасть, тонко поскуливал. А потом настойчиво гавкнул и поцарапал дверь.
— Правильно, Рекс. Умница. Надо ее навестить. И немедленно!
Канонада продолжалась, а Громов мчался к медсанбату. Рядом черной тенью стлался Рекс. Вот и хорошо знакомая рощица, палатки с красными крестами, снующие туда-сюда люди в белых халатах. «Да, работенки им сегодня прибавится», — подумал Виктор. И тут он увидел своего старого друга хирурга Васильева.
— Коля! — окликнул его Громов. — Николай, ты что, меня не слышишь?
— А, это ты… Привет, разведка, привет. Что нового? Как собачка? — покосился он на Рекса.
— Твой бывший пациент на здоровье не жалуется, — пытался говорить в традиционной шутливой манере Виктор. — А вот я в медицине нуждаюсь, причем остро!
— Что такое? — встревожился доктор.
— Твоя помощь не нужна: резать и штопать пока нечего. Так что обойдусь средним медперсоналом. Лучше всего с моими проблемами справится младший сержант Орешникова. Прошу дать ей увольнительную на несколько минут.
— Да тут я, тут, — послышалось за спиной.
Маша сидела на корточках и гладила разомлевшего Рекса. Васильев посмотрел на собаку, на беззаботно улыбающегося Виктора и махнул рукой.
— Ну и семейка! Вы когда-нибудь повзрослеете? Вот-вот наступать, а они… Ей-богу, будто дети малые.
Рекс почувствовал осуждающие интонации в голосе доктора — и сам собой у него обнажился клык.
— И собачка у вас улыбчивая. Свинья неблагодарная: я его с того света вытащил, а он — с угрозами.
— Да ладно тебе, не ворчи, — обнял его за плечи Виктор. — Потому и забежал, что скоро наступление. Драка предстоит серьезная. А на такое дело надо идти в хорошем настроении и на всякий случай в чистом белье. К тому же не вредно испросить прощения у всех, кого ненароком обидел. Сейчас, конечно, не до этого, но наши предки поступали именно так.
— Начитанный какой, прямо ужас! — театрально всплеснул руками доктор. — И когда ты все успеваешь? Неужели все это сказано в уставе: других книг я в твоих руках не видел.
— Доиграешься, Коля! Смотри, пожалуюсь Рексу.
Потом он отвел доктора в сторону и, виновато поглядывая на Машу, сказал:
— Спасибо, что вовремя предупредил. Рекс Машу догнал, и от бабки-повитухи мы ее спасли. Маша действительно беременна. Это же так здорово! У меня будет сын. Коля, дружище, надо любой ценой Машу сберечь. Не пускай ее вперед… Держи возле медсанбата, здесь все-таки потише. Погоди, не перебивай! Ты один знаешь все. Если что со мной, вот адрес матери: пусть Маша едет к ней и рожает в Москве. Помоги ей, Коля, помоги! В графе «отец» не должно быть прочерка. Я не знаю, кому какую писать бумагу, тем более у Маши еще нет развода, но надо, чтобы по совести, чтобы пацан не страдал. Ты все скажи. Кому надо… Это я так, на всякий случай, — перевел дух Виктор. — Умирать не собираюсь, но на войне это случается.
— Какая же ты все-таки с… — прочищая неожиданно запершившее горло, начал Васильев.
— Скажи: собака! — воскликнул Виктор. — Для тебя это слово ругательное, а для меня — лучшее изъявление дружеских чувств.
— Да ну тебя к черту, — махнул рукой Васильев. — Ладно, иди. Воюй спокойно А в своих проблемах будешь разбираться сам. На меня можешь рассчитывать только в одном: обещаю быть шафером. Все-таки фронтовые свадьбы не каждый день бывают, так что подарок — разные там пеленки-распашонки — за мной. Вручу, само собой, тайно, чтобы прилюдно не смущать невесту.
А невеста сидела возле Рекса и вычищала из шерсти колючки.
— Рексик, собаченька, — приговаривала она, — все бегаешь, все носишься по кустам да оврагам. Хозяин не дает покоя. Да? Он такой, я его знаю. Но делать нам с тобой нечего: раз уж выбрали его, будем бегать вместе. Ты там за ним присматривай, а то он вечно вперед лезет. Но ничего, остепенится! Станет отцом — и остепенится. Эх, собачка, и как я буду выпутываться, ума не приложу. Но назад хода нет, это решено. Решено, да?
Рекс внимательно посмотрел на Машу и медленно моргнул.
— Ну вот, раз и ты со мной согласен, значит, так тому и быть. Будет у тебя еще один хозяин: маленький, сладенький.
И вдруг Маша заплакала. Слезы так и брызнули. Она чувствовала, что ей неудержимо хочется не просто плакать, а выть, откровенно, по-бабьи выть.
«Нет-нет, нельзя!» — приказала она себе. Но слезы текли ручьем. Чтобы не зарыдать в голос, Маша стиснула шею Рекса, зарылась лицом в шерсть.
Рекс ничего не понимал. Такого с ним еще не было.
Соленая влага стекала по шее, он ее слизывал и чувствовал такую невероятную и такую сладкую слабость, что не выдержал и жалобно, прямо-таки по-щенячьи, заскулил. И тут Маша зарыдала в голос.
— Что это вы? — изумился Виктор. — Что за концерт для солистки с собакой?
Но ни Маша, ни Рекс не обращали на него внимания. Виктор смущенно топтался рядом и не знал, что предпринять. Но вот Маша всхлипнула в последний раз, одним рукавом вытерла слезы, другим — собачью морду, поднялась, расправила складки гимнастерки и сияющими глазами взглянула на Виктора.
— Все в порядке, капитан. Не осуждайте. Бывает. Накопилось всякой всячины. Ну, что у тебя? Как живешь?
— Да так, беготня. Я, Маша, заскочил… Понимаешь, увидел цветы, и так захотелось тебя обнять.
— Обними.
— Неудобно. Люди смотрят.
— А мне удобно, — озорно улыбнулась Маша и крепко поцеловала Виктора.
