— Я здесь сплю, это мое личное пространство. Никого не вожу — ты и Гаадри исключение. Стоит ли позерствовать перед самим собой?
Но была и вторая спальня — в бывшем будуаре родителей. Большую часть пола занимал огромный круглый матрас. Здесь преобладали золотисто-коричневые тона, а стены украшали виды вечернего средневекового города, перемежаемые старинными тусклыми зеркалами в бронзовых рамах.
— Слушай, а зачем тебе два места для спанья?
— А он спит там, на воде. А здесь тр-рахается.
Гаадри присела на край пышного ложа и похлопала ладошкой рядом с собой — таким жестом призывают кошку присоединиться к посиделкам на диване.
— Интересно, ты это знаешь потому, что в тебе есть частица моего сознания, либо — бывала тут пару раз, будучи Анжелкой?
Вместо ответа ехидное творение защелкало клювом, как кастаньетами — что, видимо, должно было означать задорный смех.
В заключение экскурсии мы спустились в подвал. Он оказался заставленным множеством картин и рисунков. Все они были не менее странными, чем птица Гаадри.
— Это все тоже может ожить? — осторожно поинтересовалась я, разглядывая высокого богомола, одетого во фрак и безупречной белизны рубашку. В одной из лапок он держал бутылку абсента, коленом другой почесывал подбородок. Тщательно выписанные глаза имели человеческое выражение — грустное, рассеянное и мечтательное.
— Надеюсь. Некоторые почти оживали, я уже говорил. Но полностью удалось лишь сегодня. В честь твоего возвращения.
Я польщено разулыбалась. Доброе словечко брата в мой адрес — такая редкость!
— Можно будет еще попробовать. Только давай не такое… — я хотела сказать «жуткое», но, скосив глаза на Гаадри, заменила эпитет, — необычное.
— А обычного у меня не бывает — ты разве еще не поняла? Это не просто отдельные существа — птице-женщины или ученые медузы. За каждым — его мир, единственный, уникальный.
— Значит, ты не творец, а только медиум? Прозреваешь существо из каких-то параллельных миров и воплощаешь его на холсте — вот и все?
— Ровно наоборот. Создавая, творю вместе с ним и среду обитания — мир, планету. Творю мысленно, не воплощая на холсте. Как ты могла заметить, прорисовывать фон не люблю: скучно. Я не просто творец, сестренка, а творец в кубе или даже в шестой степени.
— Хвастун ты в шестой степени!
— Вовсе нет. Кстати, ты поначалу хотела определить мои работы как «жуткие». Но я не рисую жуткого, я не Босх и не Гойя. И не Йалдабаоф. Старый добрый Йалдабаоф — мой оппонент и соперник.
— Кто это? Что-то знакомое…
— Так звали гностики демиурга. Того, кто сотворил наш мир — столь неудачно и халтурно. Правда, он работал не один, а с командой. И кое-что у них получилось неплохо, надо признать.
— Осенние листья.
Рин взглянул на меня с удивлением.
— Не думал, что ты помнишь…
Мы завершили осмотр достопримечательностей в гостиной. Она была почти не тронута, лишь на стене висело изображение японского иероглифа на рисовой бумаге, а противоположную пересекала, словно рубец от бича, алая надпись: «Я Бог моего кошмара. Я кошмар моего Бога».
Рину пришла здравая мысль перекусить. Он притащил консервы, щедро заставив ими стол, а я дерзнула сотворить трехслойные сэндвичи с сыром, маслом и ветчиной — самое сытное и простое. Чтобы сварить горячее, требовалось пойти на адскую кухню, а я опасалась, что аппетит в компании чертей и грешников может пропасть напрочь.
Понюхав один из сэндвичей, Гаадри поинтересовалась, из чего состоит еда.
— Мясо, масло, сыр, хлеб, — бесхитростно перечислила я.
Творение Рина отпрянуло от стола, издав крик негодования.
— Тихо, тихо, — успокоительно протянул брат. — Не нравится — не ешь. Тебе, вообще-то, питаться необязательно.
— Попей сока, — предложила я. — Вкусно. Тебе понравится.
Гаадри ухватила протянутую пачку сока, но осталась в демонстративном отдалении.
Утолив первый голод и сбавив скорость жевания, я поинтересовалась:
— Заметила, что теперь ты говоришь простым языком. Куда подевались твои «трансцендентально», «бинарность», «аутодеструкция»?
— Я полюбил простые слова и разлюбил сложные. Как-то вдруг понял: если мысль нельзя выразить обыкновенными словами, она недостойна того, чтобы быть высказанной. Умные и длинные термины — как клубок шерсти: распутываешь, тянешь за ниточку — а внутри пустота или свернутая бумажка. Впрочем, всяких умных слов и высокопарных фраз ты еще наслушаешься. Мой квартет от них тащится.
— Чер-рта с два! Они тащится от тебя. Пытаются друг друга пер-реговорить и пер-реумничать — чтобы ты обратил внимание, — Гаадри, до этого упорно разбивавшая чашки о свой клюв (как минимум три раскокала) в попытке напиться сока, решила бросить это неблагодарное занятие и поучаствовать в беседе.
— А что это за квартет, который ты уже второй раз упоминаешь?
— Квартет — это четыре человека. Они же мои ученики, моя свита и тому подобное.
— Как у Воланда, — хмыкнула я.
— Благодарю за лестную параллель. У Воланда был квинтет — пятеро. Правда, пятый, Абадона, присутствовал не каждый день.
— Вот видишь, какая удача: роль Абадоны у вас сыграет вовремя прилетевшая сестра.
— И впрямь, как говорится, свезло! Так вот, это достаточно яркие представители вида гомо сапиенс, приближенные к моей особе. Ты обязательно познакомишься с ними — они здесь часто бывают, можно даже сказать, живут. Одного ты уже видела — Снеш подвозил меня с Анжелкой на своей машине.
— Жаль, не рассмотрела!
— Действительно, жаль: юноша утонченно красив. Но это поправимо. Я прогнал их вчера вечером, чтобы ты без помех привыкла к родному дому, но всего на несколько дней.
— Какая забота! — Я постаралась вложить в свою реплику совсем крохотную долю ехидства.
— Не верь ему! Он отсылает свиту с глаз долой, когда ему хочется тишины и покоя. Примерно раз в месяц. Они пр-ривыкли. И, кстати, помимо верной четверки здесь ошивается еще тьма народу. Так что начинай мор-рально готовиться.
— Нет, ты явно не часть моего сознания! — вскипел Рин. — Слышу голос стервы Анжелки! Не пора ли тебе домой, птичка? Не засиделась ли ты в гостях?
— Пр-рогоняешь? Правда глаза колет.
— Перестаньте, — я примирительно коснулась плеча брата и локтя птички (меня уже не смущал и не пугал ее облик, и даже голова с шеей стали казаться естественными). — Расскажи лучше про свой мир, Гаадри! Давно не слышала чудесных историй.
— Тогда я станцую — станцую про свой мир.
Гаадри вскочила, с шумом отодвинув стул, защелкала клювом, затрещала пальцами и забила об пол платформами. И под этот самодельный ритм принялась танцевать.
Я знала и прежде, что танцем можно многое выразить, но не представляла, насколько много. Прыжками, переливами, движениями колен, локтей и пальцев Гаадри говорила со мной, говорила так выразительно, что я почти видела воочию все, что она решила поведать. Правда, помогал увидеть еще и Рин: склонившись к моему уху, он комментировал отдельные движения танца, которые — как и я — впитывал с жадностью и веселым удивлением.
Оказывается, в мире Гаадри голос и слова служат лишь для споров, насмешек и ругательств. А все важное или радостное передается в танце. Ее сородичи вовсе не питаются жуками, как можно было бы заключить по картине Рина. Жуки источают тонкие ароматы — это нечто вроде живых благовоний. Питаются в мире Гаадри водой и излучениями светил, которых на небосводе целых три: белое, оранжевое и голубое. Вода каждого озера и каждого источника имеет свой вкус, как и лучи светил. Особенно восхитителен вкус голубого солнца в первые минуты рассвета… Восполнять силы тем, что живет и чувствует боль и радость, как и ты — отвратительно. В мире Гаадри такие любители встречаются крайне редко, это страшные преступники, которых изолируют и перевоспитывают… Живут они маленькими поселениями, каждое на своем островке в великой реке, впадающей в океан. Правят в селениях дети, начиная с семи лет. Чем старше становится член общества, тем меньше его социальный статус, поскольку жизненный опыт не помогает, а мешает, заглушая голос интуиции и утяжеляя сознание ненужными воспоминаниями. Тридцатилетние уже не могут принимать важных решений, а за теми, кто старше сорока, постоянно присматривают, чтобы не наделали глупостей и не навредили себе или окружающим. Примерно к двадцати годам с тел облетают перья и пух, они становятся голыми и теряют умение летать. Точнее, парить — крыльев у сородичей Гаадри нет, они скользят в воздушных потоках, распушив длинное и густое оперение. Это трагичный рубеж, его немного скрашивает лишь наступление брачного периода. Мужчин меньше, чем женщин, поэтому устраивают состязания — поединки на клювах, до первой крови. След такого поединка остался у Гаадри крохотным шрамом на боку… Деревья в их лесах маленькие, по колено. Поэтому дикие животные тоже маленькие и не опасные, за исключением тех, что обитают в воде. Они держат домашних животных, похожих на наших ящериц, осьминогов и коз. Но дают они не шерсть и не молоко, а радостное настроение и новые идеи. Есть фермы, где разводят ароматных жуков…
