— Ох, уж чего бояться вашему сиятельству — только не этого. Никто не поверит девчонке, что она дочь графа Эдельмута.
— Так-то оно так. Но для вящего спокойствия решил я все же графа умертвить.
— Эдельмута-то?
— Именно.
— Так, значит, он все еще жив и в вашей власти?
— В моей ли он власти? — засмеялся Шлавино. — В моей ли он власти? Еще в какой моей власти! Подойди ближе, я скажу тебе, куда я упрятал графа Эдельмута, я открою тебе эту великую тайну…
Взяв толстяка под локоть, граф с секретным видом отступил на несколько шагов и…
— Ау-у-у-у! — раздался жуткий вопль.
…наступил на руку Жозефины.
* * *
— …клянусь, ничего не видела, — уверяла горничная, выползая из колючек, — клянусь, ничего не слышала! Ибо в детстве мне на ухо медведь наступил…
Бог знает, что случилось бы, Бог знает. Граф был разозлен — не то слово. Из багрового он сделался синим, из синего — зеленым, и все глядел на служанку этакими лютыми глазами… Бог знает, что бы произошло, если бы внезапно со двора не донесся сильный шум.
— Ваше сиятельство! Ваше сиятельство!..
— Черррт! Что такое?
— Быстрокрылый! Ночью околел!
Отгородив от Жозефины, графа окружили сокольничьи. У одного из них в руках болтался дохлый сокол. Плача, бухнулся несчастный в ноги графу:
— Боже мой, вчера был здоров, вчера был здоров!..
Торопливо выбираясь из чертополоха, Жозефина благодарила Бога за то, что граф не обратил внимания на алый цветок, распустившийся у него прямо на глазах.
Она уже благополучно миновала конюшню и псарню… Переждать на кухне или в погребе, пока охотники не уедут — была отличная мысль. И девушка уже рванулась было в сторону кухни… когда тяжелая рука опустилась ей на плечо:
— …Умираю, душа, умираю, помоги добраться до гроба. Где-то тут комната моя была… совсем запутался в этом замке.
Закрывшись капюшоном от восходящего солнца и опираясь на плечо Жозефины, широкий собеседник графа взбирался по одной из лестниц внутренних покоев.
— Спасибо, душа… ох, худо мне, сейчас умру.
Дотащившись до одной из дверей, капюшон вытащил из-за пояса ключи. Но руки его дрожали — и ключи упали на пол.
— Позвольте, мой господин, я сама…
Жозефина едва успела толкнуть дверь, как Упырь буквально повис на ней. Во дворе запел петух. Еле волоча ноги и цепляясь за служанку, он дошаркал до постели и…
Да нет, то была не постель!
Гроб, деревянный гроб стоял посреди комнаты. В заблуждение вводили лишь подушки, которыми он был щедро утыкан изнутри.
— Все, пришел мой конец, — прохрипел Упырь, и завалился в, страшное ложе на подушки.
Какое-то время Жозефина стояла в замешательстве. Что делать — звать на помощь или?..
В комнате не было окон, лишь горела одна свеча. Лицо Упыря было бело как полотно, мертвые глаза таращились на Жозефину, он не дышал.
Что делать… Оторопело оглядев комнату, она заметила валявшийся на полу саван: на белом атласе — вышитые шелком симпатичные зелененькие черепа.
Жозефина подобрала саван. Полюбовалась тонкой работой.
Потом укрыла Упыря по плечи, подоткнула саван по краям — и тихими шагами… хотела удалиться.
Но на пороге стоял граф.
— Что, милочка, — лицо его некрасиво перекосилось. — Ты уже довольно далеко зашла, чтобы просто вышвырнуть тебя из замка. Слишком много увидела, — взгляд графа метнулся на гроб, — и слишком много услышала… Что делать с тобой?
— Я буду молчать как рыба, — хрипло заверила Жозефина, отступая.
— Рыба? — поднял брови граф. Нехорошая улыбка расползлась по его лицу. — Но мне не нужна рыба. Сегодня у меня сдох сокол. Следуй за мной.
…Они идут: впереди господин, звеня шпорами, позади служанка, теребя розовый передник. Пересекают внутренний двор, проходят мимо стены замкового сада, откуда, Жозефина знает, недалеко до потайной дверки.
Останавливаются у двери лаборатории!
У Жозефины перехватывает дыхание. Граф вытаскивает ключи и открывает двери: первую, вторую… затем еще четыре.
— Жди здесь.
Граф берет факел и спускается по ступенькам.
Горя взглядом, Жозефина вглядывается во тьму. Вот она, лаборатория — открытая! Но как бы ни было досадно — войти нельзя.
Какое-то время графа не слышно. Затем из темноты выплывает его факел, лицо, а в руке…
Не веря своим глазам, смотрит Жозефина на коробку с разноцветными конфетами.
— Бери. Вот эту, сверху.
Оцепенело протягивает Жозефина руку и берет конфету. Она круглая, шероховатая, красновато-рыжая.
Сон, это просто сон… Но, не удержавшись, она бросает украдкой взгляд за угол: не сидит уже там рыжий кот?
Нет, не видать.
— Ну, что стоишь? — нетерпеливо окликает граф. — Глотай!
Жозефина бледнеет. Потом краснеет. Сердце начинает биться как бешеное.
— Глотай! — Глаза графа угрожающе вспыхивают.
Дрожащими руками Жозефина подносит конфету ко рту. «А как же голова Вилли?! А лаборатория?!»
Далее начался сплошной кошмар. Неуклюже маша крыльями, новый сокол сидел на руке у графа. Улететь он не мог, крепко привязанный веревочкой за лапу. Только судорожно взмахивал крыльями и пронзительно клекотал.
Два или три раза он пытался проткнуть острым носом державшего его человека. Но из-за накинутого на голову колпака никак не удавалось. Потом сильная рука схватила и сжала его так, что сердце чуть не выскочило из полосатой груди.
— Попробуй клюнь, — злобно прошипел граф. — И ты навсегда останешься птицей!
Темно под колпаком. Только слышно, как — ток, ток, ток, ток… — ступают копыта лошади по каменному дворику и по мосту.
Дальше — туп, туп, туп, туп… — по земле.
Дальше слышно, как шелестит трава.
Непрекращающийся топот копыт, плеск воды, голоса охотников, шарящих шестами в камышах, звуки леса… И стук собственного сердца — слышнее всего.
А рядом, совсем рядом — тяжелое дыхание графа.
Внезапно — громкое кряканье, звук хлопающих крыльев… С него сняли колпак.
После мрака дневной свет на мгновенье ослепил. Впереди из камышей взлетала утка.
— Хочешь снова стать человеком, — говорил граф, быстро перерезая веревку, — добудь эту утку. Это твой единственный шанс!
С этими словами он с размаху подкинул сокола в воздух…
* * *
С мучительным стоном Бартоломеус открыл глаза. Обвел взглядом полутемную каморку… В углу валялся старый тюфяк с торчавшей из дыр соломой. По холодной каменной стене, шевеля усами, гулял таракан.
Он снова закрыл таза и провел языком по губам… Вкус крови. Попытался пошевелиться — боль пронизала все тело. Замерев, попробовал вспомнить, что произошло.
…Крики, обезумевшие глаза утки… тебя больно, изо всех сил бьют по лицу крыльями…
Бартоломеус сам в жизни не раз охотился, но в виде сокола…. Боже мой. Не иначе, сам Господь помог заклевать утку… Иначе почему он лежит сейчас тут — снова в образе человека?
Сухая сморщенная рука погладила его по щеке.
— Бедняжка. Лучше тебе?
Кухарка, невероятно уродливая — обвислые щеки, перекошенный лоб, две дыры вместо носа — сочувственно смотрела крошечными глазками.
— Что с уткой? — прошептал он тревожно, все еще боясь поверить.
— Обошлось, — улыбнулась кухарка. — Ее зажарили. Господин съел еще вчера. А ты больше не сокол, а снова славная девушка.
«Славная девушка»… Он снова славная девушка! С души у Бартоломеуса скатилась огромная тяжесть.
Он приподнялся на локте и весело улыбнулся кухарке. Все слуги в этом замке имеют любопытную внешность.
— Как давно ты служишь в замке? — спросил он. Глазки-точки смотрели непонимающе. — С детства, наверно?
— Наверно. Я не помню.
— Как-как ты сказала… «съел еще вчера»? Когда же была охота?
— Третьего дня.
Он вскочил на ноги. Третьего дня! Голова Вилли Швайна… она должна была уже созреть!
Бартоломеус разом позабыл про боль, про утку и про кухарку. Подобрав юбки, он кинулся из каморки вон.
…Он крался, оглядываясь. Было еще раннее утро, во дворе никого не было, где-то далеко пропел первый петух. Ничего. Все хорошо, что хорошо кончается. И еще посмотрим, за кем будет последнее слово!
Милый хороший Вилли Швайн! Как жилось тебе эти три дня — средь колючек чертополоха? Сегодня мы спустимся с тобой в лабораторию, заберем чертовы конфеты — и вон из замка, где людей превращают в зверей, а слуги похожи на кого угодно, но только не на…
Прокравшись за конюшню в заросли чертополоха, Бартоломеус остановился как вкопанный. Какое-то время он стоял, глядя на представшую ему картину.
Потом схватился за голову и испустил стон отчаяния.
Да, за три дня цветок вырос. Он роскошно раскинул во все стороны свои темнозеленые колючие листья.
