нет.
Горемыкин настаивал: нельзя допустить, чтобы Дума приступила даже к обсуждению вопроса о земельном устройстве. Он первым стал говорить о том, что такую Думу следует распустить, на одном из заседаний правительства, возглавляемом государем, когда Витте был председателем Совета министров. Витте стоял на своём. Это обстоятельство и было одной из причин, побудивших Витте просить государя уволить его с поста главы правительства.
Неспроста Горемыкин так заискивал перед государем, он чувствовал, что после ухода Витте пост главы правительства может достаться ему. Он выступал против предложения Витте ещё и потому, что чуял, а вполне возможно, что и знал: дни Сергея Юльевича в правительстве сочтены. Слухи при дворе часто предшествовали событиям, а слухи о том, что государь недоволен Витте, становились всё более упорными.
Горемыкин возглавил правительство накануне созыва Первой Государственной думы. В его правительство вошло много лиц, известных как крайние реакционеры и поклонники полицейского режима. Стало ясно, что и дни Думы сочтены.
— Стоит ли распускать Думу? — спрашивал Столыпин премьера. — Ведь никаких событий пока не предвидится?
— Вы же сами докладываете мне, что, по полицейской информации, большинство наших граждан как бы сошли с ума, — отвечал Горемыкин. — А когда произойдут эти события, Пётр Аркадьевич, будет поздно.
В другой раз Горемыкин пригласил Столыпина к себе:
— Надо прозондировать почву: не случится ли революция, если мы разгоним Думу?
Столыпин опрашивал местных начальников: не произойдёт ли от этого общего смятения? Больше всего Пётр Аркадьевич опасался волнений в Москве. Он звонил московскому градоначальнику Рейнботу, задавая всё тот же стереотипный вопрос.
— Не знаю… — не успокаивал тот министра.
Горемыкин откровенничал:
— Кадеты распускают слухи по этому предмету весьма различные. Эти слухи меня смущают.
Правительство смущала Москва, где недавно произошло вооружённое восстание. Из памяти ещё не выветрился декабрь 1905 года, пылающая, как костёр, Пресня. Власти колебались. А тут, так некстати, в московского генерал-губернатора адмирала Дубасова революционеры швырнули бомбу.
Не всё было спокойно в империи, случались анархические выступления. Граф Витте сравнивал годы своего правления с деятельностью правительства Горемыкина:
— Замечательно, что в моё время, в течение полугода, даже в революционной обстановке, которую мы переживали, не было таких резких анархических выступлений и смут, какие явились после того, как вступило правительство Горемыкина и стало предпринимать явно реакционные меры.
Правительство находилось в растерянности.
Выход из создавшегося положения пытался найти генерал Трепов, тот самый всесильный диктатор, который имел влияние на государя. Трепов разговаривал с лидером кадетов Милюковым и склонялся к мысли, что надо разрешить Милюкову сформировать кадетское правительство.
Столыпин этой идее не сочувствовал. Он уговаривал царя не соглашаться с предложением Трепова.
— А как вы думаете, Пётр Аркадьевич, стоит ли нам распускать Думу? — спросил государь.
— Если ваше величество хочет избежать эксцессов, то от этого стоит воздержаться…
Но Горемыкин продолжал гнуть свою линию. Он по-прежнему настаивал на роспуске Думы, не считаясь с предупреждениями Столыпина. Он убеждал царя, что с такой Думой правительство ничего хорошего сделать не сможет и что она будет лишь революционизировать страну.
— Нам не нужны революции, — говорил Горемыкин, и царь с ним соглашался.
Впрочем, было неизвестно, что может привести к революции: роспуск Думы или отставка правительства. Потому царь и колебался, не зная, какое принять решение.
Трепов советовал менять правительство:
— Во-первых, меньше хлопот. В случае неудачи можно будет поменять его ещё раз. Во-вторых, крестьянский вопрос будет тянуться до осени. До осени ещё надо дожить.
Но Горемыкин стоял на своём и был упрям. Он не допускал никаких компромиссов и тактических уступок. В последний раз, а было это 7 июля, он на докладе у государя вновь затронул наболевший вопрос.
— Вы по-прежнему настаиваете на роспуске Думы? — поинтересовался государь.
— Да, ваше величество. Это будет наименьшее зло, ибо такая Дума лишь приведёт не сегодня, так завтра к революционным эксцессам, а я против них.
— Я тоже, — согласился царь. — Но роспуск Думы, как я предполагаю, может привести к новому бунту.
— Ваше величество, поверьте мне, ничего подобного не случится! Вы получите возможность избрать такую Думу, которая удовлетворит вас. Правительство сможет работать на благо монархии и не склоняться перед народными избранниками, которые больше думают о себе, чем об интересах государства.
Уговорил Горемыкин правителя.
— Я готов подписать указ…
Спустя несколько часов после отъезда главы правительства государь имел разговор с генералом Треповым. Тот был возмущён, что старая лиса обманула его, опытного генерала, и добилась от государя решения, о котором так долго спорили при дворе.
Трепов стал умолять, пока не поздно, отменить принятое решение. Возможно, он, а возможно, и государыня, с которой всегда советовался Николай II, уговорили его отменить указ. К Горемыкину срочно был отправлен фельдъегерь. «Семь раз отмерь, один — отрежь», — гласит русская пословица.
Царь, обдумав, принял решение. А потом сам же его отменил.
Сколько случалось в истории неприятностей и казусов от каких-то мелочей! Ну проснись Горемыкин ночью, когда к нему примчался из дворца фельдъегерь с новым распоряжением: «Указ не публиковать!», и, возможно, первая Дума сохранилась бы и выжила, направив отечественную историю в иное русло. Но Горемыкин спал, и российская история потекла по другому руслу.
Остряки позже шутили, что первая русская Дума пострадала из-за любви Горемыкина ко сну и спокойствию.
Узнав про ночной казус, царь остался страшно недоволен. Он не забыл, как Столыпин предлагал воздержаться от подобного опрометчивого шага и не толкать народ к недовольству. Столыпин революционных выступлений боялся больше, чем глава правительства.
Когда Горемыкин, выспавшись, в хорошем расположении духа прибыл на доклад к царю, он был крайне удивлён.
— Я благодарен вам за ваш труд, — сказал царь, — но я принял решение вас уволить, а на пост председателя Совета министров назначить Петра Аркадьевича Столыпина.
Раздосадованный Горемыкин, потерявший в течение одной минуты должность, ту самую, к которой стремился многие десятилетия и ради которой так верно служил, никогда не скрывал, что подсидел его «саратовский выскочка», который, по его мнению, при помощи Трепова плёл против него интригу.
В том, что это была интрига Столыпина, он, конечно, ошибался. Горемыкин винил других, но не считал виноватым себя. Он никак не мог понять, что его преемник оказался в нужном месте в нужное время. Кто ещё мог успокоить народ, как не всесильный министр внутренних дел, который уже имел опыт управления, был смел, решителен и обладал энергией?
— Он не стал бы спать и читать
