«Допустим, — говорил он. — Допустим даже, что ты вообще не опоздал, это ничего не меняет. Мастер унес номинальные конденсаторы в сейф и запер их там. Он делал это всегда дважды — в обеденный перерыв и в конце рабочего дня. И когда ты пришел с обеда, коробочка была уже пуста Тогда ты решил перепроверить все конденсаторы из ящика: если среди них нет номинального, значит, все в порядке. Понятно?».
«Да», — ответил я. Игрек продолжал: «Но ты его нашел. Ты перепроверил всего пять или шесть конденсаторов и натолкнулся на него — с емкостью ровно в двести микрофарад… Ты хорошо запоминаешь?»
Настроение у меня испортилось. Я уже надеялся, что у нас с Игреком ничего не получится и мне не придется брать вину на себя, но теперь видел, что Игрек придумал все довольно ловко. Кроме того, у меня теперь не выходила из головы такая мысль: ведь у меня было несколько таких случаев, когда я бросал номинальный конденсатор в ящик, а потом вынимал и клал в коробочку. Но ни разу я не подумал, что мог перепутать. А ведь мог… «Ты меня слышишь?» — спросил Игрек. — «Да, да, — ответил я. — С емкостью ровно в двести микрофарад».
«Боже мой! — вдруг громко сказала бабушка. — Что такое двести микрофарад?»
Она произнесла это так громко, что ее голос донесся до Игрека. Он спросил: «Ты что, не один?» «Один», — ответил я, и бабушка снова охнула и повторила: «Один!».
Мы разговаривали еще долго. Игрек продолжал рассказывать мне сказку о том, как я подсунул негодный конденсатор. Как я ужаснулся своему проступку, но решил молчать. Потому что мне стыдно было поднимать шум. К тому же я, как очень темный в радиотехнике человек, подумал, что если один конденсатор будет чуть отличаться от остальных, то ничего страшного не произойдет. И это никого не должно было удивить, так как всем известно, что в радиотехнике я ничего не смыслю, и мне простят, а Игрек для виду объявит мне выговор, а в министерство полетит телеграмма, что виновен вчерашний школьник, ученик, и из министерства прикажут усилить воспитательную работу и техническую учебу среди молодежи, и на этом дело кончится. «Что тебе выговор? — сказал Игрек. — Что такое вообще выговор для человека, которому еще нет восемнадцати? Ему самим богом положено допускать промахи в работе. Ясно?»
«Ясно, — ответил я. — Спокойной ночи», — и положил трубку.
Бабушка всплеснула руками. «Сереженька, — воскликнула она, — я просто потрясена! Ты даже ночью ведешь производственные разговоры! Даже ночью в тебе нуждаются! Это замечательно, но, ради бога, объясни: что такое вноус? И микрофарад? Но, конечно, если это не государственная тайна…»
Я лег и быстро заснул. Но мне приснился новый сон, а потом еще один и еще. Они снились мне всю ночь — короткие и длинные, интересные и скучные, страшные и нестрашные. Я проснулся утром с таким чувством, будто вышел из кинотеатра.
9
В цехе уже знали. Я понял это сразу, как вошел. Все взгляды устремились ко мне. Под этими взглядами я прошел к своему столу и сел. Обычно с утра на мой стол ставят большой ящик с конденсаторами. На этот раз его не было. Я даже подумал: может, меня уже уволили?
Во всяком случае, заняться мне было нечем. Я сидел сложа руки и терпел взгляды. Но потом подошел Юра. Он сказал: «А ведь я тогда пошутил. Помнишь, спросил, зачем ты носишь номинальный конденсатор? Это я тогда в шутку спросил. А ты, оказывается, на самом деле. Комедию здесь ломал: «Как ты смеешь подозревать меня! Возьми свои слова обратно!» Класс! Сразу видно, что отец — артист. Тебе и самому в театр податься нужно, там у тебя получится, а в радиотехнике ты никогда не разберешься, только нас всех запутаешь».
Вот такую длинную речь произнес Юра, а я не ответил на нее ни словом. Я вообще решил молчать — день, два, три, — сколько будет нужно. Молчание— золото. Если б я заговорил, то обязательно проболтался бы. Не выдержал бы. Поэтому я и решил молчать, пока не забудется вся эта история. Хотя понимал: вряд ли она когда-нибудь забудется.
Юра ушел. А я остался за своим столом. Сидел и ждал, когда мне принесут ящик с конденсаторами. С каждой минутой надежд оставалось все меньше и меньше. «Может быть, еще принесут», — думал я. Прямо мечтал об этом.
Но потом снова подошел Юра. На этот раз он улыбался. «Ладно! — сказал он и несильно ударил меня по плечу. — С кем не бывало!» И рассказал мне историю, как с ним тоже бывало Как в первые дни работы, когда он только еще пришел на завод из училища, ему поручили смонтировать высокочастотный динамик и как он там вместо сопротивления припаял постоянный конденсатор, который очень похож на сопротивление по внешнему виду. «Целый день все копались, никак не могли понять, почему он молчит», — сказал Юра и снова небольно хлопнул меня по плечу.
Тут я впервые открыл рот. Спросил, с табличкой ли. Юра не понял. «С табличкой «Made in USSR»? — спросил я. — С такой табличкой был динамик?»
Юра засмеялся: «Какая там табличка! Это я для цеха динамик делал!» — и объяснил, что как раз в то время монтировали стереофоническую установку, по которой теперь Игрек всех вызывает.
А потом стали подходить другие ребята, и каждый рассказывал, как он когда-то тоже ошибся. И хохотали, рассказывая. И заставляли хохотать меня. Но у меня не получалось, и тогда один сказал: «Конечно, сейчас тебе не до смеха, а вот через пять лет вспомнишь — обхохочешься».
А Семенов, который за пятнадцать минут собрал приемник УКВ, присел возле меня и сообщил, что однажды разбил лампу под названием клистрон. И сказал, сколько он стоит: триста рублей.
Но от всех этих сочувствий мне становилось еще хуже. Если б я на самом деле был виноват! Тогда от подбадриваний ребят мне стало бы легче, я бы радовался, что они меня простили, и не чувствовал бы себя таким одиноким. Но я ни в чем не был виноват, и поэтому от их участия мне становилось еще хуже.
Но хуже всего было после работы. Когда в цехе состоялось небольшое собрание, посвященное мне. За длинным столом, с которого сняли приборы, сидели Игрек, мастер и председатель цехкома. И даже графин с водой поставили и стакан рядом. А потом вдруг пришел сам директор завода и с ним секретарь заводского комитета комсомола. «Ну, рассказывай все, как было», — сказал директор сразу же, войдя Все уже сидели на своих местах, а я в стороне, на отдельном стуле, как бы на скамье подсудимых.
Я встал со своего стула, но Игрек опередил меня. «Все ясно и так, Виталий Максимович», — сказал он и тоже встал. И слово в слово повторил все, что говорил мне ночью по телефону, видно, не понадеялся, что я сумею пересказать правильно, побоялся, что где-нибудь собьюсь.
Он говорил довольно долго, а я стоял, но потом сел, и как раз в это время речь Игрека кончилась. «Так, Савинов? — спросил директор, и я снова встал. — Так было дело?»
Я кивнул, сгорая от стыда. Мне казалось, что директор, секретарь комитета комсомола или кто-нибудь еще расхохочется сейчас злым хохотом и скажет: «Что вы нам тут заливаете? Мы что, дураки, по-вашему?» Мне казалось, что каждый видит, что речь Игрека — ложь, что мой кивок — ложь, что все это собрание — спектакль по пьесе, которую Игрек сочинил сегодня ночью.
«Какие будут вопросы? Кто хочет высказаться?» — спросил директор, и долгое время все молчали, никто не хотел меня ни о чем спрашивать, но потом поднялся один парень и спросил, почему я все эти дни ходил веселый. Он сказал, что понимает, почему я не признавался — страшно было и так далее. «Но почему ты ходил веселый?» — спросил он.
«Я не ходил веселый», — ответил я. Мне действительно не вспоминалось, чтоб я очень уж веселился, но парень настаивал, и к нему присоединилось несколько голосов, которые закричали, что ходил. Я опять сказал: «Не ходил». Тогда кто-то сострил: «Ну, не ходил, так сидел». Я ответил: «И не сидел». Тут все засмеялись, и директор громко постучал по графину. Я думал, он стучит чем-то металлическим. но посмотрел и увидел — пальцем.
«Ладно! — сказал директор, и все стихли. — Вина Савинова нам ясна. Но ты. Игорь Петрович, — он повернулся к Игреку, — куда смотрел? Когда я давал тебе это ответственное задание, то предупреждал: отбери людей самых серьезных, самых опытных. Надежных! А ты что сделал? Включил в бригаду мальчишку! Я смотрел его анкету — ведь он вчера из школы!..»
До этого директор говорил спокойно, а тут вдруг побагровел, стукнул по столу уже не пальцем, а всем кулаком и закричал: «Как тебе пришло в голову впутать в это ответственнейшее дело сопляка! Я тебе приказывал — тщательно отбери! Посоветуйся в парткоме, в комитете комсомола! Самых достойных отбери!»
Игрек слушал весь этот крик с невозмутимым видом. Посторонний мог бы подумать, что ругают кого-то другого. Когда директор устал кричать и умолк, Игрек сказал спокойно и негромко: «Я советовался, Виталий Максимович. Савинова мне порекомендовали в комитете комсомола»
