— Прекрасная мысль! Идемте, я закажу… Красивые у него глаза.
— Э-э, «Гран Дам».
Я сказала так из-за его красивых глаз.
— «Грандам»?
«Да, но теперь марка "Вдова Клико" перекуплена Луи Вуиттоном, и «Понсардин» с оранжевой этикеткой стал основным продуктом, гораздо более дорогим, чем "Гран Дам де люкс"«… Так говорил Кария. Он знал, о чем говорил, он пил шампанское всех марок и всегда повторял, что в Японии «Дом Периньон» считается наилучшей из всех и что стыдно слышать подобные вещи… Э, нет, стоп! На мне нет взрывчатки, да и публики здесь больше нет.
— Здесь, конечно же, нет «Гран Дам». Возьмем лучше «Вдову Клико».
— А, «Вдову»?
— Ну да.
Какой он податливый.
И что это за бал? Такое впечатление, будто все ничтожества на этой планете решили сегодня собраться в одном зале. Настоящая сволочь, и даже не смешная… Хотя, согласно Феллини, если ты только лишь ужасно некрасив, у тебя еще есть шанс на спасение.
Оркестр заиграл танго, напоминающее сухой лист салата, что падает, кружась, из просроченного гамбургера, который подают в «Макдоналдс». Принесли шампанское. Официант выглядел каким-то рыхлым, словно тот офицер правительственных войск, что поддевал стволом своей винтовки внутренности убитого вьетконговца, чтобы скормить их потом своим солдатам.
— Это же самое шампанское я пила с человеком, которого любила.
Лицо мое отражается на поверхности бокала, который называется фужером, ибо он узок и вытянут, но выглядит просто ужасно. Все есть плод яростного увлечения. Даже в такой ситуации, когда я могла бы стать жертвой кошмарной тоски, которая уже въелась под мою кожу, когда достаточно лишь воспоминания о нью-йоркском «Ривер-кафе», чтобы у меня хлынули слезы, я скрываю свое лицо под тонкой кожаной маской и в совершенстве исполняю свою роль. Когда сопротивляешься тоске, то обычно добиваешься прямо противоположного результата. Надо поддерживать в себе такое состояние, это — враг рода человеческого, это — то же самое, что глупая и уродливая женщина; другой враг — необходимость фальшиво улыбаться.
— Ничего, правда?
Ответь он мне «да» или «нет» — мне все едино; кроме него со мной нет ни одной человеческой души… все это напоминает допрос в китайской армии.
— Суховато, как будто…
Кажется, он разговаривает на трех или четырех языках. На таком уровне владения языками, как мне думается, следует уметь отвечать, не допуская ни единой ошибки. Языки и актерское мастерство — явления одного порядка.
— Я люблю, когда оно играет и пузырится.
Как мне показалось, эта фраза слишком трудна для его понимания. В тот же момент я заметила девушку в черном платье, которая пересекла танцевальную площадку и направилась в нашу сторону. Чтобы не столкнуться с танцующей парой, она ловко увернулась, сделав полный оборот, как в танго.
— Хай! — сказала она, обращаясь к моему гиду.
Он притворился удивленным и забормотал: «Э-э… я… это моя…», а черное платье, чересчур изысканное для сингапурской девушки, закончило за него по-японски: «…подружка». Ее акцент был точно такой же, как у одной французской певицы, добившейся известности в Японии. Дочь состоятельных родителей. Я уверена, что это сам гид попросил ее прийти. Конечно, ему хотелось, чтобы она посмотрела спектакль, если я начну кричать или рыдать, как тогда в церкви. У нее необычайно сильные ноги. Дочка богатых родителей, да еще и танцовщица. Я указала ей на стул и пригласила садиться.
— Так вы, значит, актриса?
Она богата, она красива, она танцовщица… но почему тогда она так напряжена? Расслабься, детка, ты же знаешь — к таким, как ты, я не питаю зла.
— Not any more. Была…
Это выражение пришло мне на ум само собой.
— А вы красивая.
Ну же, будь умницей, не нужно так напрягаться, я ничего не имею против тебя. У тебя, должно быть, есть талант, но ты же еще ни разу не выходила на большую сцену, поэтому и не знаешь, что страх перед публикой передается.
— Спасибо.
Но танцы — значит, Нью-Йорк. Если она хоть раз выступала на Бродвее, тогда я не знаю, смогу ли справиться со своей ревностью.
Мы все трое замолчали. Я люблю такие паузы, от которых становится не по себе. Я способна так молчать десять тысяч часов кряду.
— Вы не потанцуете со мной? — спросила меня танцовщица и гаденько улыбнулась. — Я бы предпочла диско, нежели танго… Ну же, потанцуем!
Личико у нее гораздо уже, чем мое. Ну, это и понятно, она ведь не японка.
— Танцевать друг с другом?
Это что-то новенькое. Сделаюсь, наверно, лесбиянкой.
Мне всегда говорили, что я выгляжу тонкой и хрупкой как стекло, но на самом деле тело у меня сильное, да и нервы здоровые. Кроме того, я веду активный образ жизни: занимаюсь аэробикой, играю в теннис, неплохо плаваю, а в пятнадцатилетнем возрасте я была избрана королевой диско. Я без особого труда могу воспроизвести манеру танго, и если бы режиссер приказал мне перевоплотиться в Кармен, я перевоплотилась бы немедленно. Следовательно, для меня не составит большого труда пройтись в ритме танго с этой нью-йоркской барышней и сделать тем самым это Рождество ярчайшим событием в истории отеля «Раффлз». Но я не допустила такой пошлости. Вернее, не смогла допустить. Ибо, как я считаю, даже испуская последний вздох — правда, мне еще не доводилось переживать подобные моменты, — так вот, даже испуская последний вздох, даже после того, как моя душа устремится в горние выси… или нет, выразимся более научно: даже когда мое тело превратится в прах и смешается с землей, я и тогда буду чувствовать перед собой камеру. Камеру, но не зрителя.
Зрители — это люди, и я не испытываю перед ними никакого страха. Восприятие моего мастерства, даже самого высокого уровня, зависит от состояния того, кто смотрит. Достаточно, чтобы у зрителя заболел зуб, и все изменится. Я ненавижу такое отношение. А вот камера — совсем другое дело. Тридцатипятимиллиметровая камера не может лгать. Считают, что видео раскрывает истинную природу человека, но это скорее относится к телевидению, а не собственно к магнетизму видеокамеры. Магнетизм существовал с момента возникновения Вселенной. Вот почему я не испытываю никакого страха перед видеокамерой. Театр и видео — явления низшего порядка. Низшего в том смысле, в каком дождевой червь стоит ниже зебры — то есть в биологическом. Только в камере с тридцатипятимиллиметровой пленкой есть что-то пугающее и прекрасное. Я танцевала как сомнамбула и если и не удовлетворила все ожидания моей нью-йоркской партнерши, то во всяком случае не разочаровала ее. Снимай эту сцену Лукино Висконти, он поздравил бы меня с успехом.
Я увязла в своем сомнамбулическом состоянии и выпила в три раза больше шампанского, чем предполагала. А потом я поняла, что вышла из отеля и иду по улице среди людей. Хмель и апатия еще не выветрились у меня из головы, и на мгновение я показалась себе Анной Карениной, которая проталкивается сквозь толпу. Но, конечно же, русские конца девятнадцатого столетия настолько отличаются от сингапурской толпы в рождественскую неделю, что я ограничилась только саркастической улыбкой и пробормотала сквозь зубы: «Ничтожества, ничтожества!»
Наконец я выбралась из сутолоки и оказалась в парке. Мне захотелось присесть и передохнуть, но тут до моего слуха донеслось пение:
Возьми меня на луну,
Научи меня играть со звездами,
А потом покажи мне любовь в невесомости,
На Марсе и на Юпитере,
Заключи меня в свои объятия -
Каковы будут твои поцелуи на чужой планете?
Пела толстая девица, похожая внешне на индианку. Судя по всему, здесь снимали рекламный ролик.
Мое сердце полно твоими песнями,
И я буду вечно петь для тебя.
Ты моя единственная гордость,
Ты моя единственная честь,
Но я прошу тебя:
И на чужой планете будь искренен,
И на чужой планете будь со мной откровенен,
Потому что и там я буду любить тебя…
Оператором был Кария.
В руках его уже не было «Никона», которым он снимал меня в Канадзава и с которым он прошел вьетнамскую войну. Ассистент держал наготове три автоматические фотокамеры, а Кария в это время улыбался пузатому китайцу лет пятидесяти, который, как можно было догадаться по его виду, был агентом певицы. Вдруг Кария сделал знак к окончанию съемок, прошел мимо меня, сел в машину и укатил.
Я подошла к его помощникам, которые в изумлении уставились на меня, и объяснила им, что только что прилетела из Японии для заключения важного контракта, и под этим предлогом попросила у них адрес и телефон Кария. Потом я остановила такси и тотчас же разорвала на мелкие клочки листок с номером телефона. Мне не нужен его номер. По телефону не убьешь.
В Юго-Восточной Азии частные дома выглядят жуликовато. В них тепло и сыро, их архитектура аляповата, и все они построены на деньги, украденные у народа. Дом Кария выглядел именно так.