Я лежала на кушетке, когда пришел судья, встал на пороге и назидательным тоном, дребезжа акцентом, стал упрекать в произошедшем, в том, что своевременно не поставила в известность, а теперь подозрение может пасть и на него. Я не отвечала. Меня охватила такая усталость, что сделалось все равно, что будет со мной, с моей жизнью ... Наконец Ирина не выдержала:
― Да прекратите же вы! ― закричала она. ― Вы что, до самоубийства хотите ее довести?
Вознович замолчал, но еще долго стоял у двери.
Когда он ушел, Ирина постелила мне, а сама легла на кушетку. И ни о чем не спрашивала. Я была ей за это благодарна.
Проснулась рано, приготовила Ирине и себе чай, съела бутерброд и спустилась вниз.
Между тем это была необычная суббота ― 16 июня 1928 года. По просьбе ревизоров был назначен выездной процесс, на котором они непременно хотели присутствовать. Протокол судебного заседания предстояло вести мне, и свою помощницу я отпустила. За окном лошадь разгоняла хвостом мух и в нетерпении подергивала пролетку, на которой мы собирались ехать, а проверяющих все не было. Наконец появился судья ― один. Поинтересовался, не было ли звонков. И телефон тотчас зазвонил.
― Я сам, сам! ― и резко сорвал трубку с рычагов.
Я догадалась, что звонили из сельского клуба ― народ собрался, и уже доставили подсудимых. Вознович извинился, сказал, что скоро будет, и тут же потребовал дело.
― Оно приготовлено, ― ответила я. ― Едемте!
― Нет, сегодня вы мне не нужны. Я сам буду вести протокол!
Заныло сердце; он мне больше не доверяет, подумала я. Подала дело, спорить не стала. И тут раздался второй звонок. Судья снова, опередив меня, схватил трубку:
― Здесь! Да. Приезжайте!
Я перехватила злобный, торжествующий взгляд. Вознович положил трубку, быстрым шагом вышел из канцелярии и, хлопнув дверью, уехал.
Поднялась наверх, поделилась с подругой:
― Подумай только, он не взял меня на такой сложный процесс, а раньше без меня ни шагу ― Лизу не брал, считал, что та не успевает вести записи. А тут ― один!
― Дело ясное, ― сказала Ира, ― доверия ты лишилась. Пока он не выяснит, во что тебя впутал Игорь, будет бегать, как черт от ладана. Ну и пошел он... куда подальше! А что? Тебе работы мало? Говорила, сегодня день неприемный, суббота, посидим, погуляем, а ты опять рвешься в свою канцелярию!
― Прости, но кое-что надо доделать, мало ли как дальше сложится!
Спустилась вниз, но только уселась за стол, увидела в окно, как подъехала высокая машина-фургон ― народ называл ее «черным вороном».
Первый порыв ― бежать, но на пороге уже стояли двое мужчин в кепках. Один, по виду мой ровесник, все время улыбался, другой, постарше, был хмур и смотрел исподлобья. Постаралась держаться с достоинством. Прочитала удостоверения, выданные МУРом, и ордера ― на арест и обыск. Повела наверх.
― Вот, Ира, ― сказала я совершенно спокойно, ― за мной приехали, а сейчас обыск.
Ира, побледнев, посмотрела на вошедших мужчин в штатском и молча, как сомнамбула, двинулась к двери.
― Вы кто? ― задержали они ее.
― Подруга, приехала навестить, ― поспешила ответить я.
― Откуда?
― Из Москвы!
― Ваши документы.
Ира протянула паспорт. Они внимательно его пролистали.
― Будете присутствовать при обыске в качестве понятой, ― сказали они, отдавая паспорт.
Второй понятой стала сторожиха Нюра.
И обыск начался. Перетряхнули всё: книги, журналы, забрали письма, обнаружили неоклеенное дело, спрятанное под матрацем. Особенно заинтересовал оперативников чемодан Игоря. В нем не было белья, лишь какие-то альбомы, тетради и бумаги. Чемодан всегда был заперт, Игорь просил не трогать его ― в нем он хранил черновики своих произведений, рассказы, сценарии. Я свято чтила эту просьбу и в чемодан не заглядывала.
Оперативники тщательно все пересмотрели и вдруг присвистнули: из пачки обычной писчей бумаги выпали бланки самых разных учреждений и трестов, несколько незаполненных профсоюзных билетов и два чистых паспорта.
― Неужели вы не знали о содержимом чемодана? ― язвительно спросил старший по виду оперативник.
― Клянусь, не знала! Он просил не трогать бумаг, чтобы не перепутать! ― лепетала я, понимая, что если и теплилась еще какая-то надежда, то теперь ее нет и быть не может.
Безумными глазами смотрела я на груду бумаг, окончательно погубивших меня. Дикое желание немедленно покончить с позором овладело мной в одно мгновенье: рванула дверь, возле которой стояла, промчалась по коридору, по лестнице, выскочила на улицу и с такой резвостью припустила к железной дороге, что даже не слышала топота тяжелых сапог молодого оперативника. Он настиг меня у полотна, когда поезд уже дал гудок, но, к счастью, все еще стоял на станции.
― Вы с ума сошли! ― бормотал он, ведя меня за руку, как маленькую девочку. ― Даже мы понимаем, что вы попали в руки прохвоста. Уверен, все обойдется, а вы... сразу под поезд.
Старший его товарищ, увидев нас, только укоризненно покачал головой, говорить ничего не стал.
Скоро все, что обличало Игоря, было уложено в его чемодан; дело же, найденное под матрацем, забирать не стали: я объяснила, что ошиблась при покупке марок и спрятала, чтобы не спутать с другими. И они легко согласились с этим неуклюжим объяснением. Затем деликатно предупредили, что все же мне придется поехать с ними в Москву, и сказали, что можно захватить подругу.
В фургоне были деревянные лавки и очень трясло. Оперативник, сидевший по другую сторону решетки, явно мне сочувствовал и разрешил нам с Ирой разговаривать. Я попросила ее съездить к брату Алексею, рассказать ему все, и чтобы он сообщил маме, что я в командировке. Ирина обещала все сделать, и мы замолчали. Она сошла у своего дома, помахав на прощание рукой, а меня повезли по улицам Москвы в то учреждение, откуда я не раз получала дела и сопроводительные бумаги. Здание МУРа находилось в то время на Тверском бульваре, недалеко от памятника Пушкину. Машина въехала во двор, провожатый сошел первым и, подав руку, помог спрыгнуть на землю.
От сумы да тюрьмы.
Меня провели по большому тускло освещенному коридору, открыли одну из дверей, и я вошла в большую камеру, где в разных позах сидели и лежали женщины. Не распускаться, приказала я себе. Изучай нравы. Наблюдай, как ведут себя люди, которых ты сама не раз сюда направляла. И присела на табуретку, что стояла у стены вблизи двери.
― Что уселась! ― раздался хрипловатый голос. ― Параши не нюхала?
Я оглянулась ― действительно, совсем рядом стояло огромное ведро, небрежно прикрытое крышкой. И сразу ощутила тошнотворный запах. Вскочила на ноги.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
