И киммериец, и туранец были одеты купцами. Посланные на их поимку стражи днем и ночью рыскали по городу, недоверчиво приглядывались к каждому мужчине. И если бы не купеческие халаты, настолько просторные, что невозможно было угадать под ними воинские доспехи, не сдвинутые к самым глазам тюрбаны, не приклеенные к лицам длинные, нарочно посыпанные пеплом бороды, спутникам не удалось бы даже выйти за ворота королевского дворца. Зулгайен глядел на пеструю людскую толпу с нескрываемым любопытством. Живя в заточении, он совсем было отвык от человеческого общества и теперь испытывал к нему наиживейший интерес. Конан тоже глядел на людей — просто оттого, что больше глядеть было не на что. Взгляд его был необычайно хмур и ко всему безучастен.
Всадники уже почти выехали из города, когда вдруг чей-то голос решительно окликнул их сзади. И Конан, и Зулгайен в тот же миг обернулись. В нескольких шагах от них стоял невысокий длиннобородый старец. Всем своим видом он заметно отличался от остального люда, что заполнял улицы вендийской столицы. Его худое, с резкими чертами лицо было обветренным, но не смуглым от природы. Свободно висевшая на теле хламида была выткана из грубой шерстяной пряжи, что было весьма необычно в изнывающей от жары Айодхье.
Конан сразу же признал отшельника из пещеры Йелай. Он спрыгнул с коня и подошел к старцу. Зулгайен последовал за ним.
— Не ожидал встретить тебя здесь, старик! — приветливо, хотя и не без некоторого недоумения начал киммериец. — Полагал, ты чураешься городских улиц!
Губы отшельника задела едва заметная улыбка.
— Ты прав, — согласился он, — я редко бываю среди людей. И сейчас меня привело в Айодхью отнюдь не праздное любопытство, — его голос стал жестче. — Я искал встречи с тобой.
— Мы как раз держали путь к тебе, — заметил Конан. Говоря «мы», он легким кивком головы указал на стоявшего подле себя туранского полководца, на которого старец отчего-то не обращал ровно никакого внимания, будто бы еще два дня назад сам с упрямой настойчивостью не требовал у киммерийца вызволить того из плена.
— Да, — согласился старый отшельник. — Однако нужно торопиться. Время сейчас очень важно для нас, — в его голосе прозвучала таинственная многозначительность.
— Тебе стало что-то известно? — настороженно спросил Конан.
Старец утвердительно кивнул седовласой головой.
— Говори же скорее, — с нетерпением торопил его киммериец — что именно тебе удалось узнать? Не молчи! Ты сам говорил, что время слишком дорого сейчас!
— Звезды рассказали мне о том, — все так же, как будто вовсе не торопясь, начал старец, — что маленькая вендийская принцесса в Туране. Ездигерд велел своим людям похитить ее.
Глаза Зулгайена зло блеснули при упоминании йелайским отшельником имени правителя.
— Ездигерд?! — недоумевая, переспросил киммериец. Из его горла вырвался гневный смешок. — Нет! Я не могу этому поверить! Два дня тому назад ты твердил о непричастности ко всему этому туранского правителя.
— Я ошибался, — жестким голосом произнес отшельник.
— В таком случае, чего же он добивается?! — спросил Конан. — Если выкупа, то почему Ездигерд до сих пор не ответил на послание вендийского правителя? Насколько мне известно, Джайдубар готов на все ради того, чтобы вернуть домой дочь.
— На все ли?! — с нескрываемым сомнением усмехнулся в ответ отшельник. — Ездигерд нарочно тянет время. Он надеется получить гораздо больше, чем думает Джайдубар.
— Что именно? Восточные провинции Вендии?!
Старец негромко засмеялся.
— И восточные провинции тоже… — наконец, все еще смеясь, проговорил он.
— Я ни за что не поверю этому! — решительно вмешался тут в разговор Зулгайен. — Я хорошо знаю Ездигерда и согласен, что он не заслуживает получить в свой адрес ни единого доброго слова. И все же… уверяю, он не опустился бы до того, чтобы ради политической выгоды похитить ребенка.
В отличие от Зулгайена Конан не был так близко знаком с Ездигердом и потому, конечно, не мог сложить уверенного мнения по поводу причастности того к пропаже маленькой вендийской принцессы.
Однако слова туранского полководца звучали настолько убедительно, что Конан с несравненно большей охотой согласился бы принять его сторону, нежели сторону йелайского отшельника. Тем более, прежде тот говорил совсем иное!
— И, правда, это было бы слишком жестоко: похитить у родителей ребенка для того, чтобы оправдать свои политические амбиции, — не очень решительно произнес он. Откровенно говоря, киммериец назвал бы немало людей, которые бы опустились до подобной жестокости. Но если Зулгайен утверждал, что туранский правитель был не из числа таковых, стоило ему все же поверить. Этот человек умел отвечать за свои слова.
Старца, казалось, несколько обидело как явное недоверие Зулгайена, так и замешательство Конана. Однако он не собирался сдаваться.
— Ездигерд не сам решился выкрасть маленькую принцессу, — начал отшельник. — На это его подтолкнули жрецы.
Зулгайен нахмурился.
— Туранский правитель слишком слаб против жречества, — уверенно продолжал старец. — Оно не позволило ему вызволить из плена своего лучшего полководца, — взгляд отшельника метнулся в сторону Зулгайена. — Оно же заставило его похитить вендийскую наследницу. Подлинная власть Ездигерда в Туране совсем невелика. Почти все вместо него решают служители Эрлика.
Зулгайен, соглашаясь, кивнул черноволосой головой. Кому, как не ему самому, хорошо было известно все это.
И тут — Конан вдруг встретился с глазами стоявшего прямо перед ним старого отшельника. Они были огромные и… темно-зеленые. Он мог чем угодно поклясться, что еще какое-то мгновение назад глаза старца были совершенно черными, такими же, как в ту ночь, когда они разговаривали у костра возле входа в пещеру. Теперь же их цвет был точь-в-точь таким, как у крылатой твари, что преследовала Конана в Химелийских горах.
Киммериец тотчас же вытащил из ножен свой двуручный меч.
— О, Кром! Да ты вовсе не йелайский отшельник! — воскликнул он.
В темно-зеленых глазах отшельника или, вернее, того, кто скрывался под обликом отшельника, появился мимолетный проблеск испуга. Но он тут же исчез, и вместо него появилось зловещее торжество. В один миг улица опустела. Куда-то исчез весь люд. А затем — Конан не успел даже и глазом моргнуть, — как лже-отшельник вдруг превратился в огромную черную птицу. Только глаза остались теми же. О, Конан узнал бы эти глаза из миллиона других. Громко прохрипев, птица взмыла вверх.
Киммериец не сдержал ругательство. Задрав голову, он взглядом следил за птицей в небе. Его ладонь крепко сжимала рукоять меча. Тварь поднялась не очень высоко, всего локтей на десять над головой Конана. Расправив длинные черные крылья, она беспрестанно описывала круги. Потом, будто выпущенная кем-то стрела, снова ринулась вниз, к киммерийцу. Тот успел увидеть только летевшие прямо на него два огромных зеленых глаза и длинный загнутый крючком клюв твари, как им вдруг овладела невыносимая слабость. Он покачнулся и, не в силах более владеть собой, упал наземь. Меч с громким лязгом отскочил в сторону. В ушах у Конана что-то отвратительно трещало, а глаза с трудом различали солнечный свет. Сердце колотилось у него в груди с бешеной скоростью. Между тем, рассудок не покинул киммерийца. Но оттого-то еще мучительнее переносилось его состояние.
