Анна вышла из старого дома родителей, куда вернулась неделю назад, сбежав из проклятого Ершалаима, вышла и увидела его. Его!
В выцветшем рваном хитоне, в стоптанных старых сандалиях, с посохом сучковатым в руках он сидел на потрескавшемся валуне у колодца, обложенного белыми камнями на пустыре, который жители Гинзы с крестьянской наивностью именовали площадью.
Рядом с ним, на земле, сидели еще трое. Измученные и несчастные с виду. Буря и солнце поистерзали их, должно быть, до полусмерти.
Его же взгляд, встретивший Анну, светился спокойствием и умиротворенностью. Как будто его стороной обошли раскаленные волны мчавшегося по ветру песка, и не коснулись лучи разъяренного солнца.
Только мгновенья, всего лишь мгновенья Анне хватило, и она поняла, что за этим чужим человеком готова идти и в пустыню, и в черную бурю, и по адской жаре.
Пусть он только позволит…
ГЛАВА 6
БЫТЬ ТОЛЬКО СЕСТРОЙ
В выцветшем рваном хитоне, в стоптанных старых сандалиях, грязный, взлохмаченный, с сором каким-то в растрепанной бороде он походил на простого бродягу. Как и те трое, что были с ним.
И поэтому люди, как и Анна, вышедшие на площадь, разглядывали их настороженно. Мало ли всяких с недобрыми мыслями снует по дорогам от деревни к деревне и высматривает, как бы разжиться оставшимся без присмотра чужим добром!
Но открыто и сразу показать свое негостеприимство тоже нельзя. В жизни случается разное, и не одни проходимцы скитаются от деревни к деревне.
Поэтому Захарий-плотник обратился к пришедшим со сдержанным приветствием:
— Мир вам и помощь Господа нашего! — он устроился перед ними на корточках. — Можно спросить, кто вы такие, и что привело вас к нам, в Гинзу?
Сидевший на валуне ответил тихим, но чистым и сильным голосом, оглядывая немногочисленных собравшихся на площади спокойными глазами:
— Мир и вам!.. Я понимаю вашу подозрительность и хочу сказать, что нас опасаться не следует. Мы худого не сделаем ничего… А в вашу деревню мы пришли, чтобы встретить Андрея, брата Петра и Симона. Некоторое время назад он был с нами и, отправляясь назад, в Гинзу, приглашал навестить его. Вот мы и собрались!
— Если ты говоришь об Андрее, которого Бог от рожденья обидел заиканьем, то мы хорошо его знаем. И сейчас его кто-нибудь позовет.
Сидевший на валуне, оперевшись на посох, поднялся. И негромко, но твердо сказал:
— Это неправильно, брат! Бог никогда и никого не обижает. Но каждому он дает столько, сколько считает нужным, и награждает каждого лишь по заслугам.
Трое спутников говорившего тоже поднялись. Тяжело, но безропотно. Встать пришлось и Захарию.
Он сделал это легко, а встав, махнул рукою одной из женщин, и та тотчас же отправилась к дому Андрея.
Щурясь, Захарий спросил незнакомца:
— Скажи-ка, а ты случайно не тот стран… не тот ли Вар-Равван из Назарета, о котором так много рассказы вал нам Андрей? Не ты ли учишь людей, что они верят в Бога не как следует верить?
Незнакомец кивнул:
— Да, я и есть тот странный Вар-Равван из Назарета.
— А ты не обижаешься, что тебя называют странным? — Захарий оживлялся все больше и больше.
— Что же в этом обидного? — пожал плечами назаретянин с улыбкой. — Этот мир сам по себе более, чем странен, и в нем столько всего странного и непонятного, что быть странным вполне нормально… К тому же люди так называют меня, только пока им непонятен смысл моих слов. Но вникнув в него, они перестают называть меня странным.
Захария знали и в Гинзе, и в ближайших деревнях как заядлого спорщика, готового спорить о чем угодно и с кем только придется. И спорил всегда он с криком, размахивая руками. Мог говорить день напролет, не давая противнику вставить и слова. И часто с ним соглашались, только бы отвязался.
Вот и сейчас Захарий завелся, твердо решив высмеять Вар-Раввана, о котором он столько слышал.
— Значит, ты учишь, как надо правильно верить в Бога? — с откровенной издевкой, которая и должна была втянуть противника в спор, скривился в редкозубой усмешке он.
— Я? Учу? — искренне удивился Вар-Равван. — Да кто я такой, чтобы учить людей, как им следует верить?.. Нет, я просто делюсь своими мыслями с теми, кто готов меня слушать. В том числе и мыслями о вере в Бога… Делюсь, но не учу. Учитель у нас один. У всех.
— Хорошо, хорошо! Пусть так, — Захарий решил подступиться с другой стороны. — Тогда скажи, как, по-твоему, следует верить в Бога?
Вар-Равван собрался ответить, но не успел. С радостными криками на площадь выбежал запыхавшийся Андрей и бросился обнимать назаретянина и его спутников.
Затем, от волнения заикаясь сильнее обычного, сыпя вопросами о том, как долго путники добирались до Гинзы, откуда пришли, и какое время намерены здесь оставаться, Андрей повел гостей к себе.
— Ну так ты мне ответишь? — поторопился спросить раздосадованный Захарий в спину уходящему Вар-Раввану.
Тот немедленно отозвался:
— Конечно. Мы обязательно поговорим.
И поворачиваясь снова к Андрею, посмотрел мимоходом на Анну взглядом добрым и ласковым, вспоминая который она проворочалась с боку на бок всю ночь, но так и не заснула.
Глядя в молочную отсветом белесых стен темноту, не замечая поросячьего храпа отца, который в соседней комнате спал по привычке на животе, Анна растерянно и неумело пыталась понять, что же с нею случилось, отчего это вдруг она почувствовала к Вар-Раввану незнакомую раньше ей тоскливую нежность.
Что ей в нем?
Не красавец и не богатырь, фигурой не статен, манерами — простолюдин. Странствующий болтун без собственного двора, но с кучкой таких же бездельников и бродяг, подхватывающих на лету каждое его слово.
Не сегодня так завтра он сболтнет что-нибудь кощунственное, что-нибудь непозволительное, его схватят и в лучшем случае отправят на принудительные работы.
Что ей в нем?
Кого уж кого, а мужчин-то она повидала. И настоящую цену им знает. Да и они оценили ее по достоинству. Ее, златокудрую Анну, с глазами как звезды, властительницу ночного Ершалаима!
Сколько их, богатых и знатных, купцов и чиновников, поэтов и военных начальников, старцев, годящихся ей в отцы, и юношей, почти мальчиков безусых и робких, домогалось ее любви и эту любовь получало?
А добившись любви ее, купив только ночь, они возвращались к ней снова и снова, предлагая и золото, и дворцы, бросая к ногам ее свитки с поэмами и манящие остротою мечи.
Но только немногие сумели добиться второй ее ночи. Что-что, но цену себе Анна знала. И цена эта была как египетская пирамида…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
