примешься меня спаивать? Нет уж, избавь. Ничего мудрёного в этом нет. Просто наши счёты устроены не совсем одинаково, вот и всё.
Приятель. Ну да, понятно: на твоих счётах получается на порядок больше, не так ли?
Ёноскэ. Нет, не так.
Приятель. В таком случае… Постой, кто же из нас двоих мямля?
Ёноскэ. Но ведь сейчас и ты рассердился из-за сущего пустяка.
Приятель. Ничего подобного. Но, смею надеяться, я тоже мужчина. И пока не уясню себе, насколько именно следует сократить это число, не отстану от тебя, хоть ты мне голову сноси.
Ёноскэ. Да, я вижу. Ну что ж, так и быть, расскажу тебе на прощание, как устроены мои счёты… А твою песню, милая, мы дослушаем после. Передай-ка мне веер, да-да, этот, с рисунком Скэёси. Эй, кто-нибудь! Снимите нагар со свечи.
Приятель. Подумать только, как всё торжественно! И как все сразу притихли! Даже вишня в саду, кажется, заскучала.
Ёноскэ. Итак, слушай. Понятное дело, я расскажу тебе об одном лишь случае из моей жизни, так что прошу иметь это в виду.
II Это случилось давно, лет тридцать назад. Тогда я впервые приехал в Эдо. На обратном пути из Ёсивары я в сопровождении двух тайко должен был переправиться через реку Сумиду. В каком месте была переправа – не помню. Куда я держал путь – тоже забыл. Лишь внешние приметы того дня, словно сквозь пелену тумана, проплывают у меня перед глазами. Погода стояла пасмурная, как всегда в пору цветения вишни. Время было за полдень. Вдоль реки, насколько хватал глаз, вырисовывался скучный, наводивший тоску пейзаж. Тускло поблёскивала отдававшая затхлостью вода. Выстроившиеся в ряд на противоположном берегу домики, казалось, погрузились в ленивую дрёму. Позади, на фоне прибрежных сосен, виднелись полураспустившиеся цветы вишни, словно на картине, нарисованной темперой. Их пронзительная белизна почему-то производила гнетущее впечатление. В довершение всего стояла духота, необычная для этого времени года, – при каждом движении всё тело покрывалось испариной. Даже у воды не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка.
Кроме нас в лодке ехали ещё трое. Один – чистильщик ушей, зарабатывающий себе на пропитание тем, что ходит по весёлым кварталам, предлагая свои услуги, – он выглядел точь-в-точь как герой кукольной пьесы «Битвы Коксинги». Другой нашей попутчицей оказалась женщина лет двадцати семи – двадцати восьми с выщипанными бровями[26], должно быть, жена какого-нибудь горожанина. Возле неё примостился сопливый парнишка-слуга, видимо, отряженный сопровождать хозяйку. Все мы сидели впритирку друг к другу, ведь лодка была совсем маленькая. А поскольку в неё набилось столько народу, казалось, вода того и гляди начнёт заливать за борт. Хозяин лодки, неприветливый старик перевозчик в шляпе, сплетённой из коры бамбука, не обращал на это никакого внимания и ловко орудовал шестом, обдавая брызгами путников… Впрочем, одному из пассажиров всё это было нипочём. Я говорю об уже упомянутом мною чистильщике ушей, которого я сразу же наградил прозвищем Канки[27]. На нём был нелепый китайский наряд и шляпа, украшенная перьями. Перед самым отплытием он с торжествующим видом, подобно Канки, со стягом за плечом взобравшемуся на башню замка Сисигадзё, взгромоздился на нос лодки и, поглаживая накладную бороду, принялся мурлыкать себе под нос какую-то песенку. Вдруг на его чванливом лице с тонкими бровями и выпяченной нижней губой появилась многозначительная гримаса, и он с рыданием в голосе затянул: «На насыпи в Санья лежит покинутое дитя…» При этих звуках не только я, но и мои спутники невольно поморщились.
«Впервые слышу эту песню в исполнении китайца», – нарочито громко заметил один из тайко, обмахиваясь веером. Судя по всему, эти его слова произвели впечатление на окружающих. По крайней мере сидевшая напротив меня женщина посмотрела на чистильщика ушей, затем на меня и добродушно улыбнулась, обнажив вычерненные зубы[28]. В тот миг, когда её чёрные блестящие зубы сверкнули между губами, на правой щеке у неё обозначилась едва заметная ямочка. Губы у неё были ярко накрашены. При взгляде на женщину я неожиданно растерялся. Меня охватил стыд, как бывает, когда тебя застанут врасплох за каким-нибудь неблаговидным занятием.
Впрочем, события развивались не столь стремительно, как может показаться. Всё началось в тот момент, когда я садился в лодку.
Я сошёл с насыпи и, ухватившись за шаткий столб, стал залезать в лодку, но поставил ногу не туда, куда следовало, и лодка сильно накренилась. Во все стороны полетели брызги. В тот самый миг на меня повеяло исходившим от женщины ароматом алоэ.
Ещё стоя на берегу, я увидел, что в лодке находится женщина, но никаких особых чувств это во мне не вызвало (ведь я как раз возвращался из весёлого квартала) – просто я заметил, что в лодке находится женщина, и всё. Вот почему, вдохнув аромат алоэ, я прежде всего почувствовал удивление, а когда удивление прошло, ощутил смятение.
Да-да, причиной всему был только запах, но это совсем не пустяк: по крайней мере для меня многое связано с обонянием. Это я помню с детства. Когда я учился в школе, по дороге меня часто задирали старшие мальчишки. Пожаловаться учителю я не смел: боялся расплаты. И вот, глотая слёзы и сжавшись в комок, я снова и снова шёл марать тетради. По мере того как я взрослел, тягостное ощущение собственной беспомощности постепенно проходило. Даже когда хотел его вспомнить – не мог. Но стоит вдохнуть прогорклый запах туши, как ко мне сразу же возвращается тогдашнее моё состояние. И снова меня согревают воспоминания о детских печалях и радостях… Впрочем, я, кажется, отвлёкся.
Итак, аромат алоэ внезапно привлёк моё внимание, и я, затаив дыхание, принялся разглядывать женщину. Она была в меру полна, на изящно отогнутом подоле чёрного шёлкового косодэ виднелась алая подкладка. И завязанный спереди пояс из китайской парчи, и бумажный шнурок, перехватывающий волосы в причёске «нагэсимада», и пара гребней – всё говорило о том, что она не простушка, во всём таилось очарование. Лицо было точь-в-точь как в описаниях Сайкаку: «довольно округлое, нежно-розового цвета, словно лепесток вишни». Но вот следующее его замечание – дескать, лицо красавицы должно быть без малейшего изъяна – кажется мне не вполне справедливым. Лицо у женщины было в веснушках, которые проглядывали даже сквозь слой белил. Линии рта и носа отнюдь не были безупречны. Правда, красиво очерченный лоб сглаживал эти недостатки… Из меня сразу же вышел весь хмель, остававшийся ещё с вечера, я плотнее придвинулся к ней и в этот миг ощутил нечто такое, о чём следует рассказать особо.
Мои колени коснулись её коленей. Как сейчас помню, на мне было жёлтое шёлковое косодэ, а под ним
