Лида только спросила, обнимая Пашку горячими руками:
— Твоя работа?
— Ты ж своего согласия не давала. На кой он мне сдался — твой горбун? — рассмеялся Пашка. Он давно для себя решил, что о своих делах никому рассказывать не будет. Вспомнил присказку отца: знает один — знает один, знают два — знают двадцать два.
Лида запустила руку в его черный кудрявый чуб и ласково потеребила его.
— Кудрявый ты мой… Кудря…
Так и стала называть его с тех пор Кудрей. Жизнь с мужем осталась в далеком прошлом, и ей ничуть не жалко было его загубленной жизни. Грабитель убил его, или таджик, или Кудря — какая разница? Все равно она никогда не вспоминала о бывшем муже. Единственная память о нем — дочка. Но она светленькая, голубоглазая, совсем не похожа на отца. Девочка — полная копия своей матери. Только разрез глаз у нее монгольский. Ни в отца, ни в мать. Неизвестно только, что из нее вырастет. Она почти не говорила, мало двигалась и одной и той же игрушкой могла заниматься целый день, улыбаясь чему-то своему. Очень ласковое и покладистое было дитя.
«Якась вона несчастна», — говорила о ней баба Груня. Но Лиду замкнутость дочери нисколько не тревожила. Лишь бы девочка ей не мешала.
К бабе Груне приехал из Армавира погостить внук. Он только что вернулся из армии, и мать прислала его к двоюродной бабке на козье молоко, поправлять здоровье. Парень отслужил в ракетных войсках. Кудря его видел в сельпо, когда тот покупал бутылку вермута и пряники. Продавщица Клавка заигрывала с видным хлопцем, тот что-то шутливо отвечал, а сам все оглядывался, как будто поджидал кого-то. На следующий день Пашке донесли, что видели Лиду с внуком бабы Груни. Они медленно шли рядом, разговаривая и улыбаясь друг другу, к кукурузному полю. Перед глазами у Кудри потемнело. Вечером он к Лиде не пошел, боялся, что если увидит ее — сразу убьет. Даже спрашивать не станет, что за прогулки она устроила с соседом. И так все ясно. Всю ночь не спал, думал. Утром с тяжелой головой пошел на работу, был сам не свой. Копаясь в моторе очередной сенокосилки, в какой-то момент разогнул спину и увидел этого городского байстрюка, который стоял у забора и разговаривал с механиком Григорием Васильевичем. Темная пелена опять встала перед глазами, и Кудре пришлось ухватиться рукой за какой-то из рычагов. Потому что впервые в жизни от ненависти он чуть не потерял сознание.
Вечером он забежал к Лиде и, стараясь не смотреть ей в глаза, предупредил, что сегодня не придет. Отец попросил помочь по хозяйству. Загрузил работой до глубокой ночи. Лида особо не огорчилась, только спросила, придет ли завтра. Пашка пообещал и на прощанье не удержался и крепко сжал ее в объятиях. У нее даже косточки хрустнули. На секунду возникло желание, чтобы она вся рассыпалась, тогда никто уже не прикоснулся бы к ней…
Лида ойкнула и уперлась кулачками в его грудь.
— Дурак, у меня теперь синяки будут по всему телу! — надула она свои пухлые губки, и он жадно впился в них, хотя до этого хотелось их искусать в кровь, чтобы сделать ей больно.
Только вчера эти губы целовал заезжий дембель. На секунду к голове прилила кровь, но Пашка совладал с собой и выпустил ее из объятий. На сегодня планы были другие.
Рано утром мать разбудила Пашку с испуганным криком:
— Чуешь, шо в станице творится? Сегодня баба Груня вышла корову на выпас выгонять и нашла внука Виталика на пороге. Якийсь бандюга ему голову проломил!
— Как — проломил? Чем? — Пашка вскочил с постели.
— Та хто ж знает? Зараз у сельсовет побежал Митька, звонить по телефону у милицию.
— А шо с этим городским?
— Та не дыше. Иван Федорович прибежал, послухал его сердце, каже, шо ночью помер. Труп уже закоченел. Ой який ужас! Теперь страшно по станице ходить! Хто ж это может быть? Чужих никого не было… Хтось из своих!
Пашка стал одеваться и прыгал на одной ноге, натягивая штаны. Мать стояла на пороге, ее глаза были круглые от страха. Пашка поддержал ее предположение:
— Та, може, хтось из наших мужиков. Этот Виталик за нашими девками, как петух, ходил. Сам видел, в сельпо к Клавке подкатывался.
— Так ты думаешь, це ее Петро? — задумалась мать. — А шо, он може… Он всегда драки устраивает, як напьется… В прошлом году Варькиному Степке руку сломал. Только за то, что он Клавку обнял при всех, пошутковал… Бедная баба Груня! И ей горе, а какое вже горе матери — сына потерять! Из армии вернулся, а вон где свою смерть нашел…
Лида опять вытворяла в постели черт-те чего. И когда совсем уже умаялась и довела своего Кудрю до полного изнеможения, вдруг заявила:
— Я знаю, Витальку ты…
— Та ты шо?! — оттолкнул он ее грубо. — Ты мне тут навешаешь покойников — то одного, то другого… Еще раз услышу…
— Убьешь и меня? — Лида смотрела на него с любопытством, но без испуга.
— Дура… Больше меня не увидишь…
— Да, это будет большой потерей. Такого полюбовника у меня еще не было. Может, и не будет, — в раздумье сказала она и устремила свой затуманенный взгляд в окно, как будто видела там вереницу будущих своих любовников, ни один из которых не мог сравниться с Кудрей.
Пашка вдруг испугался ее спокойного и даже безразличного тона.
— Лида, я пошутил. Никуда я от тебя не денусь. Вот исполнится мне восемнадцать, поженимся. Все время вместе будем. А то мне ночи всегда мало… — Он игриво ущипнул ее за грудь, неумело пытаясь загладить маленькую размолвку.
— Это я тебя таким сделала, что тебе ночи мало. Бедный ты мой Кудря, отравила я тебя, испортила. Неплохой мальчик был, а теперь ни себя, ни людей не жалеешь.
Почему-то эти слова совсем не понравились Кудре. Терпеть не мог вот такого жалостливого к себе отношения. Притом от кого? От гулящей девки, хоть и любил он ее и жизни без нее себе не мыслил.
— А я людей никогда не жалел! — жестко сказал он. — Только раньше мне на них наплевать было, а теперь они мне мешают. Некоторые…
Лида только молча взглянула на него.
Отец надумал отвезти на базар двух свиней, которых откармливали все лето и осень на продажу.
— Поедешь со мной в Тихорецк, — приказал он сыну.
— А почему не в Ворыпаевку? Туда же ближе! — Пашка знал, что если они отправятся в Тихорецк, то поездка затянется дня на три. Там у отца были друзья, которых он непременно захочет навестить, а они обычно оставляли на ночлег. Потому что гостевание переходило в обыкновенную и продолжительную пьянку, после чего все в бессознательном состоянии заваливались спать.
— В Тихорецке за свиней дороже дают. Больше выручим.
Вернулись действительно на третий день. Мать радостно хлопотала, накрывая на стол, потом любовно пересчитывала деньги. Пашке не сиделось за столом. Едва утолив голод, он уже хотел рвануть к Лиде, поскольку уроки в школе уже закончились и она могла быть дома.
— Ты куда? — остановила его мать.
— Та так, прогуляться, — ответил он, расчесывая перед зеркалом свой пышный чуб и внимательно рассматривая на лице небольшие ямки, которые остались от прыщей.
— Если к учительше, то она вчера уехала, — мимоходом бросила мать, убирая со стола посуду.
— Куда это она уехала? — Пашка удивленно взглянул на мать. Лида ничего не говорила о том, что собиралась куда-то уезжать.
— А холера ее знает. Собрала свой чемоданчик, дитя в руки и на большом грузовике, КамАЗе или как его там…
Пашка не дослушал ее и побежал к Лидиному дому. Окна закрыты, дверь заперта. На пороге лежит записочка, придавленная камешком, чтобы ветром не унесло. Он пробежал ее глазами и грязно выругался. Текст был короткий: «Прощай, Кудря, и не ищи». Соседка баба Груня, смахивая слезы сухоньким кулачком, рассказала, что Лида рассчиталась в школе еще в пятницу, а вчера за ней приехал грузовик и какой-то чернявый, как турок, парень подхватил ее чемоданчик и они уехали неизвестно куда.
— И дытыну забрали. Зачем она им? Лучше бы мне оставили, пока не устроятся…
— Как это — устроятся? — Пашка был уверен, что это очередной загул Лиды. Прошвырнется, утешит свою поганую природу и вернется. Тут он ей и покажет, где раки зимуют.
— Так они жениться собрались. Лида мне так и сказала: «Бабушка, это мой жених. Мы с ним далеко едем, у него дом и сад, живет один. Он дальнобойщик. Я теперь сама себе буду хозяйкой». Ой, как мне жалко девочку, — запричитала бабка. — Она в меня вчепилася, отпускать не хотела!
— А Лида как? Радовалась, шо уезжает?
— Радовалась… — вздохнула соседка. — Улыбалась, меня поцеловала на прощание. А про тебя ни слова…
Пашка, как потерянный, побрел домой. Забрался на сеновал и не выходил оттуда до самого утра. Мать с отцом радовались, что гулящая девка уехала. А то, что парень переживает, — ничего, утрясется. Забудет ее скоро. Вон сколько девок красивых в станице. Неужели не найдет себе, когда время придет жениться? Им не приходило в голову, что девушки его боялись и обходили стороной, считая порченым.
