— Вы Людмила Борисовна Беспятова? — строго спросил он (память на имена была у него отменная).
— Конечно! — встрепенулась Мерилин. — Наконец-то ты вспомнил. Да, это я, я! Федя!
Она снова счастливо сжала в руках одеяло, под которым лежал Карасевич. Она даже сама попыталась внедриться в его складки.
Карасевич завернулся туже. Ее порыв, ее румяное лицо, сделавшееся совершенно бессмысленным, выдавало требовательное и жаркое желание. Слабый, больной Федя не был готов к сексу. Он после удара сундуком даже позабыл, что секс существует на свете, и только сейчас с удивлением вспомнил. Нет, нет и нет!
— У меня голова болит, и есть хочется, — сказал он.
Мерилин хихикнула:
— Что за женские отговорки! Ты сам говорил, что всегда готов, как пионер. Тебя же было не остановить! Ты же меня тут чуть до обморока не уходил!
Федя не знал за собой подобных подвигов. Правда, какие-то карминные губы, лезущие к нему, он и раньше припоминал, только полагал, что губы Маринкины.
— Я есть хочу! — повторил он, как мог грозно.
Мерилин выбежала из спальни, сверкая розовыми пятками. Вскоре она вернулась и прикатила столик с какими-то бутылками и щедрыми толстыми бутербродами.
— Прости, я совсем забыла, что мужчина должен много есть, — сказала она и попыталась засунуть Карасевичу в рот большой кусок булки с жирным, суглинистого цвета паштетом. В паштете утопали черные маринованные маслины.
— Я сам! — запротестовал Федя.
Он выпростал из-под одеяла свои длинные, не слишком мускулистые, но цепкие руки. Мерилин удивленно замерла. Федин аппетит воспламенился вдруг с мгновенной и неимоверной силой. Он выхватил у Мерилин — какой, впрочем, к черту Мерилин? у частной предпринимательницы Беспятовой! — бутерброд и жадно съел его. Нежеваная маслина вместе с косточкой сама собой так и юркнула в его возрождающийся к жизни желудок. Федя вдруг понял, насколько изголодался и ослаб — до полной немочи, до дрожи. Он ел, плохо жуя, и с каждым глотком хотел есть все больше.
— Тебе же плохо будет! — испугалась Милена-Мерилин и голой ногой с хищными карминными ногтями отпихнула столик. Тот, звеня, отъехал в сторону.
Карасевич сообразил, что она права, и потребовал кофе. Он тяжело дышал, голова все еще гудела. Какая-то назойливая муха, сплетенная из путаной огненной нитки, плыла пред его глазами по диагонали, слева направо. Федя моргал, но муха плыла и снова возвращалась в левый нижний угол. И снова плыла.
«Где Катерина? — с тоской думал Федя. — Если эта баба тронулась умом, я пропал. Придется ударить ее по башке вон той шкатулкой — не мне же одному от сундуков страдать! И сейчас же бежать! Бежать! Только в чем? В одеяле? Нет, надо сперва свою одежду вернуть… Кажется, баба пока в норме, просто думает, что я от нее без ума. Боже, как я сюда попал?»
Выпив кофе, Федя почувствовал себя бодрее и снова попросил штаны.
— Зачем? — удивилась Милена и дернула одеяло. Ей удалось обнажить крупные ключицы Карасевича и его обширную и плоскую грудь. На глазах страстно соловея, она прошептала:
— Ты мне нравишься такой, какой ты есть!
Но Федя оттолкнул ее нежные руки:
— Пальцем не пошевелю, пока не пойму, как я у вас оказался.
Милена обиделась:
— Что еще за «вы» после того, что у нас было?
«Глупа как пробка! И как только она своими булками торгует?» — вздохнул Федя и сдался:
— Хорошо, «ты» так «ты». У меня в памяти провал, сама знаешь! Расскажи, я что, сам сюда прибыл? Откуда? Зачем?
Милена поскучнела.
— Бедненький! Ты ничегошеньки не помнишь? — захныкала она. — Что же мне рассказывать?
— Все как есть, до мелочей и по порядку!
Рассказанное по порядку ничуть не рассеяло тревоги Карасевича. История получалась самая дурацкая и неправдоподобная. То, что вся съемочная группа третьего дня в павильоне основательно гульнула, он и сам помнил. Но дальше в рассказе Людмилы Борисовны Беспятовой начиналась такая дичь!
Милена начала с того, что среди пирующих непропорционально мало оказалось красивых девушек. Это ей сообщила администраторша Маринка Хохлова. Обнимая Федю Карасевича (вот отчего тому все время вспоминались чьи-то толстые губы!), Хохлова позвонила приятельнице Милене и пригласила ее на вечеринку. Милена к тому времени уже намазалась ночным кремом и лежала в кровати с квартальным отчетом в руках. Но, услышав зов, она сразу вскочила и начала лихорадочно собираться.
Милена призналась, что, конечно, не на всякую гулянку она бы ринулась прямо с постели, после трудного дня в пекарне. Но чтоб увидеться с Федей, она была готова и не на то. Еще во время обсуждения сценария высокий и импозантный режиссер глубоко ее поразил. Нет, прекрасная кондитерша не могла пожаловаться на невнимание сильного пола. Однако в последнее время попадались ей в любовники все больше мужчины ее круга — крепко упитанные, неостроумные, с шарообразными пивными животами. Счастья никакого с ними не было!
Повозившись с электроплойкой и макияжем, Милена умчалась в ночь. Как на крыльях прилетела она к заводу металлоизделий. Машину оставила возле пролома в заборе, как велела Маринка (это была ближайшая к сборочному цеху дыра).
Влезши в пролом, Милена двинулась к павильону. Ее очень удивили полные потемки вокруг, глубокая тишина и непролазная густота кустов. Весельем на территории завода и не пахло! Павильон она нашла угрюмым, молчаливым и необитаемым на вид. Лишь скудная лампочка теплилась на антресолях. Описанный Маринкой вход был не только заперт, но и запечатан бумажкой. Обманутая Милена собралась было вернуться к пролому, проклиная подругу, дуру пьяную. Конечно же дура пьяная напутала: наверняка шло веселье в Доме актера или на телестудии. А Маринка до того шары залила, что не соображала, где сидит!
Вдруг Милена заметила, что железная дверка в главных воротах павильона не заперта. Милена вошла внутрь. Неизвестно зачем, но вошла. «Меня вела любовь!» — говорила она теперь Феде, стискивая его торс сквозь одеяло.
Федя в такую небывалую любовь не верил. «Дурь непроходимая тебя вела», — решил он. Как бы то ни было, Беспятова по бледно-желтой дорожке слабого света добралась до антресолей, взобралась по железной лестнице наверх и обнаружила Федю, спящего на диване. Она обмерла. Так вот кто ждал ее, а не какая-то пьяная компания! Это он сам хотел ее видеть!
Встреча была жаркой. «Черта с два, я пьян был как бревно», — снова не поверил Федя. Тем не менее вдвоем, страстно обнявшись, они покинули неприветливый павильон. Сквозь железную дверцу, которая впустила Милену в счастье, они протискивались так трудно, что дверца захлопнулась за ними, лязгнув замком.
Далее они прошли через пролом в заборе («Не помню!» — вновь запротестовал Федя). Поехали они сюда, в недавно приобретенную, недообставленную, нежилую еще квартиру Милены. В ее старой городской квартире мирно спали ее дочка с няней.
Как одно мгновение пролетела ночь ненасытной и изнурительной любви…
— А вот это уж точно — черта с два! Не верю! — с жаром, в духе Станиславского вскрикнул Федя. — Я пьян был как бревно, и вот это-то помню отлично! Ничего другого и быть не могло. А все эти выкрутасы в ванной и гардеробе — отсебятина какая-то. Не помню! Не верю!
Наутро счастливая, немного бледная Милена отправилась к своим булкам, а Федя остался нежиться в ее новой кровати, от которой до сих пор исходил бодрящий запах мебельной фабрики.
— Хорошо, пусть так, — морщась, как от изжоги, сказал бедный Федя. — Я только хотел бы знать, где мои брюки?
Глава 5
Катерина
Запах женщины и мужская логика
Именно своей улыбкой Милена Беспятова больше всего напоминала Мерилин Монро. Милена тоже умела ослепительно распахивать рот навстречу всему миру, и тогда казалось, что у всех впереди только счастье, только радость и свет. Один лишь нездоровый Федя Карасевич от этой улыбки шарахался. Он не хотел ее видеть. Он предпочел бы ничего о ней не знать.
— Теперь ты мой! — вскрикнула счастливая Милена.
Она снова упала прямо на Федю и лицом, и жаркими руками, и мерилинскими грудями, упругими и тяжелыми, будто они набиты песком.
— Где моя одежда? — упрямо повторял Федя, пытаясь вздохнуть.
— На даче у меня лежит.
Федя ужаснулся:
— Что, скажешь, я и на твоей даче был? Не только в ванной и гардеробной?
— Нет, на даче ты не был. Я только отвезла туда все твои вещи.
— Это еще почему?
— Потому что теперь ты мой!
«Нет, она явно с пришибью. Вот влип!» — с тоской подумал Федя.
Ему еще никогда не приходилось оказываться в таких нелепых ситуациях. Даже пьес настолько глупых он никогда не ставил!
— Послушай, а если я выйти захочу? На свежий воздух? — спросил он.
— Куда тебе ходить? Зачем? Ведь мы любим друг друга!
