— Куда тебе ходить? Зачем? Ведь мы любим друг друга!
— Ну и что? Ты ведь не оставила все свое на даче? Не ходишь по улице нагишом?
Федя, несмотря на головную боль, логики не утратил. Но Милена логики-то как раз и не воспринимала. Она только улыбалась и не мигая глядела ему в глаза.
«Надо с ней, наверное, как-то по-другому действовать», — решил Федя.
Он приобнял непонятливую Мерилин и часто задышал ей в ухо.
— Хоть что-нибудь мне одеться принеси, — прошептал он чувственно и сипло. — Я в сортир сходить хочу.
— Так и иди, как есть, — тоже чувственно, но твердо ответила Милена. — У тебя красивое тело!
— Черт с тобой! — нечленораздельно пробормотал Федя, сбросил с себя одеяло и встал с кровати.
В ту же секунду розовые шторы медленно поплыли перед ним и вдруг замесились в какую-то слякоть. Он во весь рост упал на ковер. В левом боку стало больно. Свет померк.
— Говорила же тебе — не глупи, — откуда-то из центра Вселенной раздался голос Милены.
Федя застонал. Сколько дней он был во тьме на этот раз?
Похоже, не так много, потому что Милена еще не успела целиком вернуть его на кровать. Под его головой снова был знакомый скользкий атлас. Туловище уже лежало на прежнем месте, на краю постели. Теперь Милена туда же сноровисто забрасывала его длинную непослушную ногу, свисавшую на пол.
— Дурачок, — журчал Миленин голос. — Куда сорвался? Вон и бок о тумбочку содрал. Я сейчас, пока ты на полу лежал, Валентине позвонила. Это моя приятельница, врач. Знаешь, при сотрясении мозга — а у тебя сотрясение, гляди, шишка какая здоровенная! — нельзя резко двигаться. Нужен полный покой! Поэтому лежи себе не дергайся.
— Меня тошнит. Мне плохо. Меня будут искать, — бормотал Карасевич.
— Представь себе, давно уже ищут!
Последние слова Милены дохнули на Федю надеждой. Он сразу представил себе орлиный профиль Катерины, ее тяжелую, но надежную руку, ее дружеское упорство, и на сердце полегчало. Его ищут! Его найдут!
Он нетерпеливо поерзал головой по атласной подушке.
— Лежи уж, герой! — с материнской нежностью одернула его Милена. — Я тебя им не отдам.
Федя гневно скосил на Милену выпуклый карий глаз:
— Что-о-о? Не отдашь? По какому праву?
— Думаешь, там тебе будет лучше? Как же это сейчас называется… камера временного содержания?
— Какая еще камера?
— Обыкновенная. Я не хотела тебя расстраивать, ведь при сотрясении мозга нужен покой. Но раз ты все равно с кровати вскакиваешь, тебе лучше все знать. Тебя милиция ищет!
— Естественно, — нисколько не огорчился Федя. — Милиция и жена.
— «В связи с совершением тяжкого преступления…» — процитировала Милена что-то казенное. — Даже по телевизору было так объявлено.
— Что-о-о? Какого такого тяжкого?
— Обыкновенного. У вас в павильоне нашли убитого мужика, которого никто не знает. Вот теперь тебя и ищут. Мужика-то зарезали именно в ту ночь. Понимаешь?
Милена, намекнув на ту ночь, хотела прильнуть к Фединым губам, но он успел увернуться. Ей досталась щека, усаженная проволочной щетиной.
— Я никого не резал! — простонал Федя. — Ты же там была и все видела!
— Ничего я не видела! Мне никто, кроме тебя, не был нужен. Я по сторонам-то не смотрела. К тому же в павильоне свет не горел. Но я всегда буду на твоей стороне! Я буду с тобой!
— Не надо! Я хочу домой!
— То есть в тюрьму? Я звонила Маринке: она говорит, раз ты пропал, то тебя милиция ищет как подозреваемого!
Федя совсем рассвирепел:
— Боже, какая дура! Разве я пропал? Ты же сама меня и увезла! Теперь вот вези назад и объясняйся!
— Федя, я не дура. Я все понимаю! — заговорщически прошептала Милена. — Да, я теперь только сообразила, зачем ты меня в павильоне ждал. Вспомни: ведь ты мне той ночью бежать вместе предлагал. В Колумбию! Ты говорил, что у тебя друзья есть в колумбийском посольстве. Нам и надо было бежать! Но я что-нибудь придумаю. Я с тобой, я тебя никогда не выдам. Теперь ты мой!
«Я брежу! У меня сотрясение мозга, и я брежу! — подумал Федя, холодея на атласной подушке. — Или все-таки это мне снится? Голова трещит, в боку колет, и я ничего не помню. Я кого-то зарезал? Я хотел отвезти Беспятову в Колумбию? Я занимался с ней сексом до обморока?.. А чьего, интересно, обморока? Моего, конечно!.. До чего дрянная пьеса! Отчего я не могу ничего сделать? Я режиссер, актеры — глина в моих руках. У меня не может болеть голова! И бок впридачу! У них пусть болит…»
Сквозь густеющую марь он увидел изумленные глаза и свесившиеся к нему груди Мерилин Монро.
— Бедненький, — вздыхала она. — Совсем плохо тебе, да? Тогда усни. Надо поспать! Валентина говорила, можно дать диазепам. Сейчас, сейчас, у меня тут приготовлено… Ты уснешь, тебе станет легче, и мы долго-долго и по-разному будем любить друг друга. Вот, глотни… Молодец! Ну и что из того, что ты кого-то там пришил? Мне все равно! Это не страшно, что пришил. Я сама как-то получила полтора года условно. С выплатой. Это все ничего…
Тьма снова сомкнулась над Федей, поглотив и розовую, и бледно-зеленую, и все прочие краски мира. А тишины не было: в левой стороне головы, куда больнее всего ударил испанский сундук, шла нескончаемая стукотня и что-то гудело там и подвывало электрическим струнным голосом.
— Федя никого убить не мог. Это нонсенс! Его — да, могли убить, но он — никогда.
Самоваров слушал и про себя усмехался. Он знал, что ни за кого нельзя вот так категорически поручиться. Однако люди привыкли думать, что знают ближних лучше, чем себя, и охотно дают им самые окончательные и решительные характеристики.
Катерина Галанкина отличалась особой решительностью. Ведь, ставя пьесы, она по самой своей должности обязана была знать бесповоротно и твердо, сколько лет Гамлету, от бездарности или от избытка таланта страдает Костя Треплев и каким образом Конек-Горбунок в исполнении пожилой тощенькой актрисы может на своих поролоновых горбах унести за три моря дюжего, отлично откормленного тридцатидевятилетнего Дурака.
В супруге Феде Катерина была уверена даже больше, чем в Коньке-Горбунке. Она знала его слишком давно и глубоко, до печенок. Да, Федя импульсивен, вспыльчив, безрассуден, но на насилие не способен. Ее, Катерину, он в жизни пальцем не тронул! Хотя было за что.
Самоваров сам не стал бы трогать Катерину пальцем. И не только потому, что она была очень крепка физически и сразу дала бы сдачи (хотя и поэтому тоже!). Было что-то опасное, сильное и непростое в самом покрое ее смуглого лица, в резких движениях, в рокочущих глубинах голоса, богатого, театрального, неестественного.
— Она должна быть темной и страстной! — заявила Настя, когда узнала, что Катерина зачем-то придет к Самоварову.
— Прямо-таки должна? С чего ты взяла? — удивился он.
— Да ведь она Катерина. Как ты не понимаешь! Сам вспомни: в классической литературе Катерины всегда страстные брюнетки, а Лизы, наоборот, кроткие блондинки. Они бедные, их обижают, они топятся.
— Катерины топятся не хуже, — возразил Самоваров.
— Ну и что! Они по-другому топятся, от избытка сил и страстей, а Лизы от слабости. Уж не знаю, почему так выходит, но это закон. Гениям виднее!
Гении в случае с супругой Карасевича оказались правы: она с порога начала проявлять вполне катеринистый характер. Она властно потребовала, чтобы Самоваров отыскал ее пропавшего мужа! Правда, она долго не верила в Федино исчезновение, ждала, что он объявится. Но теперь уверена — Федя действительно пропал.
— Насколько я знаю, вашего мужа уже ищет милиция, — сухо ответил Самоваров.
Катерина фыркнула:
— Это чисто формальные поиски: вокзалы, вытрезвители, морги. Чушь! Так можно сто лет искать. Нет, здесь нужен другой подход — тонкий, психологический. Антон Супрун рассказал мне о вас, и я тут же вспомнила жуткий случай в Ушуйском театре. Вы ведь там в одиночку сделали то, чего вся милиция не смогла! Я знаю, мне говорил Кыштымов…
— Там совсем другое… — заикнулся было Самоваров, но Катерина не дала ему договорить:
— Да какая разница? Попытайтесь найти Федю! Параллельно с вами будет работать очень известный экстрасенс. Я пробую все пути! Главное, вы должны выбросить из головы эту глупейшую идею, за которую руками и ногами ухватилась милиция. Я имею в виду, что Федя кого-то зарезал. Чистейший бред!
Самоваров вздохнул с сомнением.
— Бред! Бред! — возмутилась Катерина и даже стиснула кулаки. На ее пальцах угрожающе блеснули авторские кварцы и керамзиты. — И еще я не верю, что Федя погиб. Это тоже говорят в милиции, и это тоже бред. После этого хотите, чтоб они Федю нашли?
— Опытные специалисты не исключают никаких возможностей, — заметил Самоваров. — Почему вы так уверены, что ваш муж жив?
— Интуиция! Я чувствую, что Федя жив, хотя ничего не могу объяснить. Видите ли, с ним и раньше никогда ничего не случалось, хотя он и попадал в разные переделки. Он вываливался с балкона, пьяным замерзал на пустыре. Его било током в ванной. На него в театре с самых колосников падал тяжеленный штанкет, заряженный лестницей. Они вдвоем с помрежем Понизовским наелись какой-то гадости, кажется просроченной колбасы, и Понизовский той же ночью скончался, а Федю даже не вырвало. Он напился зеленки… Хотя, кажется, я вам это уже рассказывала? В общем, он никак не мог умереть.
