Возвратясь домой, Сажин и Верка прошли через кухню. Здесь были те же женщины, что и утром. Вошедших встретили недоброжелательно, ироническими взглядами. Лизавета открыла было рот, собираясь произнести что–то в высшей степени ехидное, но Верка опередила ее, бросив на ходу:
— Можете нас поздравить с законным браком… — и ушла вместе с Сажиным.
Тут произошло нечто подобное немой сцене в гоголевском «Ревизоре»: все намертво застыли в тех позах, в каких застал их этот удар грома. Длилась и длилась мертвая пауза. Наконец Лизавета первой стала приходить в себя:
— Нет, я от этой девки с ума сойду — это как минимум…
Верка сидела на кровати и с недоумением смотрела на то, как Сажин укладывает на пол тюфячок. В открытое окно вливались звуки знойного танго. Не такой уж была Верка сложной натурой, чтобы нельзя было разгадать по выражению лица ее мыслей. А думала она, глядя на действия Сажина: «Неужели этот чудак вправду собрался лечь спать отдельно?»
Между тем Сажин, выкладывая бумаги из кармана френча, достал и билеты в кино, которые не мог найти.
— Вы ложитесь, Сажин?
— Да. И вам советую. Поздно.
— А у вас папироски не найдется?
— Вы разве курите?
— Бывает. Когда есть с чего.
— Возьмите на подоконнике. Я набил вчера.
Верка закурила. Легла на кровать поверх одеяла.
— Я не смотрю, — сказал Сажин, — можете раздеться.
— А зачем? И так полежу… Как божья матерь.
— Я потушу? — спросил Сажин.
— Тушите, — с некоторой иронией ответила Верка.
И в комнате стал виден только огонек ее папиросы.
В Посредрабисе дел было невпроворот. К повседневным заботам — формированию концертных бригад, трудоустройству технического персонала, организации выступлений и поездок на коллективных началах — на «марках» вместо твердых ставок, к разбору бесконечных трудовых конфликтов — прибавились еще киноэкспедиции.
Их было в Одессе уже две, когда приехала третья.
Сажин увидел ее, идя утром на работу. Как и все прохожие, он остановился и глядел на шумный кортеж извозчичьих пролеток, двигавшихся со стороны вокзала. Нагруженные чемоданами, корзинами, ящиками, осветительными приборами, зеркалами и отражателями, пролетки двигались медленно, и сидевшие в них молодые люди перекрикивались, чему–то смеялись, что–то передавали «по цепи».
— Киношники приехали! — слышалось в толпе. — Мало нам своих одесских!..
— Все мальчишки, ни одного солидного человека!..
— А этот лохматый, интересно, кто у них? Бухгалтер, что ли?
— Режиссер, говорят.
— Бросьте. Такой режиссер? Смешно.
— Это Эйзенштейн, что вы, не читали?
— Представьте, не читал.
В Посредрабисе Сажин застал Полещука, сидящего на своем месте. Посетителей еще не впускали.
— Там вас в кабинете угрозыск дожидается, — сказал Полещук. — Они тут задержали иллюзиониста Назарова.
В кабинете Сажина действительно находились сотрудник угрозыска Свирскин, милиционер и седенький старичок иконописной внешности в старомодном сюртуке.
— Кто это, по–вашему? — спросил Свирскин.
Сажин посмотрел на старичка.
— Назаров. Иллюзионист.
— Верно. А вы знаете, какие такие иллюзии показывает этот Назаров—Белявский-Куколка—Костромич-Рыбка—Пузырев? Медвежатник это. Отпетый медвежатник. Сейфы вскрывать — вот его иллюзии. А вы ему добренькие справочки даете — артист.
— Это действительно правда? — обратился к старичку Сажин.
Тот пожал плечами:
— А что это такое — правда? Вы знаете? У господа нашего Иисуса Христа одна правда. У Моисея другая. Магомет отрицает обе, а ваше ВКП (б) объявляет все их правды опиумом для народа.
— Ну, вы, Назаров—Пузырев, собачью эту чепуху тут нам не разводите, — сказал Свирскин, — четыре сейфа за один только этот месяц… Магомет… В общем, пошли. И учтите, Сажин, я доложу, что у вас тут за артисты ошиваются.
Звонок оторвал Полещука от работы, и он вошел к Сажину.
— Скажите, товарищ Полещук, каким образом мы можем выяснить, кто у нас действительно артист, а кто примазался?
— Проще простого. Провести переквалификацию.
— Это что такое?
— Ну, экзамен. Посадить авторитетную комиссию — режиссеров, актеров, и пусть каждый покажет перед ней свой номер. Если, конечно, вы хотите чистку устроить…
— Да, именно чистку.
— Вообще–то у нас действительно есть от кого избавляться. Справка им нужна. Другой раз просто не отобьешься.
— Что ж, составляйте комиссию.
— Разрешите? — раздался взволнованный голос, и в кабинет вошли три актера.
— Я вас слушаю… — Сажин пригласил их сесть, но актеры были крайне возбуждены и окружили стол.
— Мы к вам за защитой, — начал голосом «благородного отца» высокий, седой актер. — Можете себе представить…
Они перебивали друг друга, каждый старался скорее изложить суть дела.
— Эта киноэкспедиция…
— У нас точные сведения… тут уже неделю их передовой…
— У них принципиальная установка не занимать на съемках актеров… Это неслыханно…
— Я учился у Бонч—Томашевского…
— …Снимать без актеров… Они говорят, что будут брать людей прямо с улицы.
— Успокойтесь, товарищи, — сказал Сажин, — об этом не может быть разговора. Есть Посредрабис, государственное учреждение, и мы никому не позволим своевольничать… Товарищ Полещук, свяжитесь, пожалуйста, с этой киноэкспедицией и объясните им порядок найма лиц артистических профессий. Можете идти, товарищи, все будет в порядке…
Актеры ушли. Зазвонил телефон.
— Слушаю… — ответил Сажин. — Да, я. Ах, это вы завклубом. Вы–то мне и нужны. Да, я передал на вас дело в союз. И если у вас будет еще хоть один левый концерт — пеняйте на себя. Не пришлось бы положить партбилет… Все. Можете больше не звонить.
Вечером Сажин подошел к кинотеатру «Бомонд». Прошел. Вернулся. Посмотрел на вход. Достал из кармана френча билеты, потерянные вчера. Сеанс еще не начинался. На контроле стояла маленькая, ехидная старушенция.
— Простите, — обратился к ней Сажин, — здесь вчера была на контроле женщина…
— Интересно, — ответила старушенция, — очень интересно. А я что? Мужчина?
— Извините, я не так выразился. Я хочу повидать именно ту женщину, что стояла здесь вчера.
— Вчера было вчера, она работала временно, два или три дня.
— Тогда я вас попрошу передать ей эти билеты.
— Молодой человек, — сказала старушенция, — я понятия не имею, кто она, — как я ей передам?…
На сцене, за закрытым занавесом, толпились актеры. Каждый старался приникнуть к отверстию в занавесе и взглянуть в зрительный зал.
Оперные певицы с неимоверными бюстами, клоуны, балерины в пачках, эстрадники: от куплетистов «рваного жанра» — одетых как босяки — до тонных исполнительниц классических романсов… Сарафаны, трико жонглеров, фраки, боярские костюмы — все смешалось тут у закрытого занавеса. Артисты были до крайности взволнованы.
— …Жили, кажется, без всяких переквалификаций… Нет, ему обязательно нужно поиграть на наших нервах…
— …Говорят, Сажин чекистом раньше был…
— …Вам хорошо, а меня — ежели обезьяны подведут…
— …А комиссию какую согнали… наших пятеро, да из Рабиса, да с окружкома кто–то…
В пустом зрительном зале театра, за длинным столом, накрытым кумачовой материей, сидела квалификационная комиссия. То были виднейшие одесские артисты — оперные и драматические, представители эстрады, руководители профсоюза Рабиса. Рядом с Сажиным сидел Глушко из окружкома, а за спиной Сажина пристроился его консультант и распорядитель смотра — Полещук.
— Можно начинать? — спросил Сажин. — Товарищ Полещук, начинаем.
— Занавес! Первый номер — жонглеры Альбертини! — объявил Полещук.
Старушка концертмейстер, в пенсне, чудом сидящем на самом кончике ее длинного носа, заиграла вступление, и на сцену бойко выбежали три ловких парня, с ходу начав перебрасываться мячами.
Сажин пошептался с членами комиссии и остановил жонглеров:
— Довольно, товарищи, довольно. Ваш номер известен. Вы свободны. Следующий.
— Аполлон Райский, — объявил Полещук и негромко добавил, обращаясь к членам комиссии: — Псевдоним, настоящая фамилия Пупкин. Яков Пупкин.
— Ария Каварадосси из оперы Пуччини «Тоска», — объявил артист, вышедший на сцену.
За кулисами девица в розовом трико выслушивала инструкции фокусника. На нем был экзотический восточный халат и огромный тюрбан на голове.
— …Значит, так, — шептал он, — как лягите в ящик, — сейчас коленки к грудям и голову к коленкам. И ничего не опасайтесь, пила мимо пойдет…
— Да я не пилы вашей боюсь, а боюсь, как бы мне с учета не вылететь.
— И расчет сразу после номера, — говорил восточный фокусник, — как, значит, договорились… А ты покрутись где ни где, — обратился он к своей постоянной партнерше — худой уродливой девке в платье с блестками, — покрутись, покрутись, сегодня заместо тебя вот энта в ящик лягит… — закончил он, поправляя на голове свой огромный восточный тюрбан.
