• Мятежный разум Паскаля сопротивлялся третьей ступени послушания, но чувство влекло его к ней. Интересно, если бы Паскаль был еще жив, когда в 1705 г. булла Клемента XI Vineam Domini Sabaoth[116] провозгласила, что относительно фактов, осужденных Церковью, мало просто благоговейного молчания, но следует всем сердцем верить в то, что приговор, вынесенный Церковью, основан на праве и факте. Интересно, будь Паскаль еще жив в это время, подчинился бы он этому требованию или нет?
• Паскаль, находивший в своей душе так мало смирения, Паскаль, не дававший уснуть своему разуму, Паскаль, который, если даже и старался уверовать, то так никогда и не уверовал в католические догмы, так вот, этот самый Паскаль уговаривал себя смириться. Он говорил себе, что кто не умеет повиноваться там, где это необходимо (où il fauf), тот неразумен (268). Но что означает это слово: falloir (быть необходимым)? Паскаль говорил себе, что смирение – это привычка разума, в которой и заключается истинное христианство (269), что разум никогда не станет повиноваться тем требованиям, которые он не сочтет истинными, но что бывают такие случаи, когда он должен смириться (270). Но он говорил также, что Папа ненавидит и боится мудрецов, которые не связаны обетом (873), он протестовал против будущего догмата о папской непогрешимости (876), против этого последнего пункта иезуитской доктрины о послушании разума, положенной в основу католической веры.
• Паскаль хотел смириться, убеждал себя в своем смирении, а между тем он мучительно искал, искал и не находил его в своей душе, и вечное молчание беспредельных пространств ужасало его. Вера его состояла в том, что он старался убедить себя, но она так и не стала его убеждением.
• Вера Паскаля? Но во что же собственно он верил? Все зависит от того, что понимать под словами «вера» и «верить». «Не разумом, но сердцем воспринимаем мы Бога, это и есть вера: Бог познается сердцем, а не разумом» (278).
• В другом месте он говорит о «простодушных людях, которые верят, не рассуждая об этом», и прибавляет к этому, что «Бог одарил их любовью к Богу и ненавистью к самим себе, склонил их сердца к вере», и, продолжает он, «никогда бы не достигнуть мне столь выгодной для меня веры и религиозности, если бы Бог не склонил к ней мое сердце» (284). Выгодная вера! Опять-таки пробабилизм и пари! Выгодная! «О если бы разум был разумен…» (73), – пишет он в другом месте, и у него были на то основания. И вот, этот несчастный математик, этот «мыслящий тростник», этот несчастный Блез Паскаль, которого Иисус окропил своею кровью, мысля и агонизируя в его душе (Le Mystère de Jèsus,[117] 553), искал выгодной веры, которая спасла бы его от его собственного разума. Он искал ее в смирении и в привычке разума повиноваться. «Это приведет вас к тому, что вы невольно уверуете и поглупеете (abetira). – Но этого-то я и боюсь. – А чего тут бояться? Что вы теряете?» (233). Что вы теряете? Это аргумент утилитаристский, пробабилистский, иезуитский, иррацио-налистический. Исчисление вероятностей – это не что иное, как рационализация слепого случая, то есть рационализация иррационального.
• Верил ли Паскаль? Скорее, хотел верить. А воля к вере, will to believe, как сказал Уильям Джемс, еще один пробабилист, – это вера, единственно возможная для человека, имеющего познания в области математики, ясный ум и чувство объективности.
• Паскаль отвергал аристотелевские рациональные доказательства существования Бога (242), отмечая при этом, что даже канонический автор использовал природу для обоснования бытия Бога[118] (243); что же касается тех путей к вере, каковыми он считал разум, привычку и вдохновение (245), то достаточно прочесть его Мысли без всяких предубеждений, чтобы прийти к выводу, что сам Паскаль не верил разумом, что он, даже если и хотел этого, так и не сумел уверовать разумом и никогда не был убежден в том, в чем старался себя убедить. В этом и заключалась его духовная трагедия, и он искал спасения в скептицизме, к которому устремлялся вопреки своему собственному внутреннему догматизму, от которого сам же и страдал.
• В каноническом праве Ватиканского Собора первый же текст, который был догматически провозглашен непогрешимым, предает анафеме тех, кто отрицает возможность рационального и научного доказательства существования Бога, даже в том случае, если тот, кто отрицает такую возможность, верит в Бога. Не бьет ли эта анафема по Паскалю? Можно сказать, что Паскаль, как и многие другие, верил не в то, что Бог существует вовне (ex-siste), a скорее в то, что Бог существует внутри (insiste), и искал Его в своем сердце, ибо не нуждался в Боге ни для своих опытов с пустотой, ни для других своих научных исследований, но нуждался в Нем, чтобы не чувствовать из-за Его отсутствия полного своего обращения в ничто.
• Духовная жизнь Паскаля предстает перед нами как трагедия, трагедия, которую можно было бы выразить словами Евангелия: «Верую, Господи! помоги моему неверию» (Марк, IX, 24). Очевидно, что это не есть собственно вера, а скорее лишь желание верить.
• Истина, которую открывает нам Паскаль, говоря о познании сердца, не есть истина рациональная, объективная, она не есть реальность, и он это прекрасно понимал. Все свои усилия он направлял на то, чтобы по ту сторону природного мира, над ним, создать иной мир, мир сверх-природный. Но был ли он убежден в объективной реальности этой сверх-природы? Убежден – едва ли; убеждал себя – пожалуй. И проповедовал эту истину, обращаясь к себе самому.
• В чем же разница между этой его позицией и позицией пирронистов,[119] тех самых пирронистов, с которыми он так ожесточенно сражался, и именно по той причине, что сам чувствовал в себе пиррониста? Разница есть, и состоит она в том, что Паскаль не мог смириться с сомнением, не уступал отрицанию, scepsis, разница в том, что он нуждался в догме, и искал ее, и желал поглупеть. И логика его была не диалектической, а полемической. Он не стремился к синтезу тезиса и антитезиса; как и Прудон, который тоже был паскалианцем в своем роде, он пребывал в противоречии. «В сражении нас привлекает само сражение, а не его победоносный исход» (135). Он боялся победы, которая могла оказаться победой его разума над его верой. «Самая жестокая борьба, какую Бог мог бы послать людям в этой жизни, была бы тогда, если бы Он оставил их без этой борьбы, которую принес с Собой» (498). Паскаль боялся мира. И не без оснований! Он боялся встретиться лицом к лицу с природой, то есть с разумом.
• Но возможна ли в человеке, человеке, для которого имеют значение факт и право, в существе разумном и сознающем свою разумность, вера, допускающая возможность рационального доказательства существования Бога? Возможна ли для него третья ступень послушания по Лойоле? На этот вопрос можно ответить так: нет, без благодати невозможна. А что такое благодать? Вот вам еще одна лазейка для трагедии.
• Преклоняя колени пред Всевышним (233), Паскаль молил его о смирении своего собственного разума. И что же, он смирился? Хотел смириться. И обрел покой лишь после смерти и только лишь в смерти, и все еще живет сегодня в тех, кто, подобно нам с вами, прикоснулся к его обнаженной душе, обнажая свою собственную душу».
К этому я должен прибавить, что Паскаль, будучи связан с монахами Пор-Рояля и будучи сам неженатым, не был монахом, не давал обета безбрачия и девства, – если он и умер девственником, то нам это доподлинно неизвестно, – и был человеком гражданским, гражданином и даже политиком. Ведь его кампания против иезуитов была, в сущности, кампанией политической, гражданской, а его Письма к провинциалу – произведение политическое. И здесь перед нами еще один корень агонии христианства, происходившей в душе Паскаля.
Один и тот же человек написал Мысли и Письма к провинциалу, эти две книги вышли из одного и того же источника.
Прежде всего, обратите внимание на название: Мысли, а не Идеи. Идея – это нечто застывшее, неизменное; мысль – нечто текучее, изменчивое, свободное, Мысли переливаются одна в другую, тогда как идеи разбиваются, сталкиваясь друг с другом. Наверное, можно было бы сказать, что мысль – это идея в действии, или действие в идее; а идея – это догма. Человек идеи, человек, которым овладела какая-нибудь идея, редко мыслит. Мысли Паскаля – произведение полемическое, агоническое. Если бы Паскаль написал тот апологетический труд, который первоначально собирался написать, то мы имели бы дело с совершенно другим и значительно уступающим Мыслям произведением. Ведь Мысли ничего не обосновывают. Агония не является апологетикой.
Дочитав до конца Ночь в Гефсимании, эссе о философии Паскаля (Les Cahiers Verts, publiés sous lα direction de Daniel Halévy, Paris, Bernard Grasset, 1923) русского писателя Льва Шестова, я выписал следующее: «… апология призвана защищать Бога перед людьми; поэтому она должна – вольно или невольно – признать в качестве последней инстанции человеческий разум. Если бы Паскалю удалось завершить свой труд, он выразил бы лишь нечто приемлемое для людей и их разума, и не более того». Возможно, так оно и есть, и все же люди – вольно или невольно – прислушиваются к Déraisonnements[120] Паскаля.
