– И к тебе придем... Жди, падла... Я тебя прямо дома застану, из-под мужика вытащу и...
Надо сказать, что она побледнела основательно...
А на меня тогда злость напала... Не знаю, чем бы все это кончилось, окажись у меня в руках лопата... Но, к счастью или к несчастью, лопаты не оказалось и время интервью кончилось... Корреспондентов «попросили», а нас на допросы погнали... У чечен руки чесались, и по причине плохой погоды хотелось суставы размять...
Тогда не до раздумий было, не до попыток ситуацию проанализировать. Потом уже я думал и сначала понять не мог: зачем чеченам этот показ понадобился? Ведь они желали перед Западом выглядеть цивилизованным государством... А тут выставили до предела избитых и изуродованных пленных... Что на Западе подумают?
Только через несколько лет догадался, когда вторая чеченская война началась. Вся эта встреча с журналистами была не для иностранцев. Она была рассчитана на русских солдат, которым тоже телевизор смотреть приходится, на их матерей, на матерей тех, у кого сыновья подрастают и в армию пойти готовятся. После таких ужасов ни одна мать не пожелает отправить своего сына на войну... Да и солдаты упираться будут... Вот и весь расчет...
И не случайно вскоре появились во множестве всякие комитеты солдатских матерей, которые откровенно призывали своих сыновей Родину предавать... То есть своих же матерей предавать... Глупые женщины в своем детолюбии не видели, кого они старались из своих сыновей сделать... И делали... До сих пор плоды пожинать приходится...
* * *
...Я вылавливал блох из матраца и ворчал на тусклый свет слабой лампочки, а Волк, к укусам насекомых равнодушный по причине дублености собственной кожи, лежал и мечтал:
– Эх, хорошо бы сейчас дома оказаться и в баньке прогреться... У меня батяня такую баньку отгрохал! Как раз когда меня в армию забирали... Пару раз только попариться и успел... Натуральный термос... Свариться там запросто...
– Пар от блох хорош... – сказал я, поддерживая тему. – Прямо в одежде бы на полок...
– И этого... Главного чечена бы туда... Я бы его веником до смерти забил... – размечтался Волк. Мечтать о мести, особенно в плену, очень хотелось... – Мовсаева... Вот бы уж вложил душу в веник...
– Ты веником, а я бы лопатой... – высказал и я свою надежду.
Первый свой личный бой, с лопатой в руках, я выдержал достойно. С тех пор считал лопату своим персональным оружием.
– Интересно, родителям уже сообщили? – сам себя спросил Толян.
– А что в этом интересного... – проворчал я.
– У меня маманя больная... Ей сразу с сердцем плохо станет...
А я подумал, что для моей матери подобное сообщение станет удобной причиной, чтобы запить. Вместе с отцом, который уже пару последних лет из дома зимой выходит только для того, чтобы дрова в дом принести, или к забору кондыбает до дощатого туалета. Ему, кроме сарая-дровника, ходить больше некуда. Работы в деревне нет. Летом хотя бы в огороде что-то делать приходится. И ему, и матери... А зимой... Мать, если есть на что, в магазин спешит или к соседке, у тетки Валентины на те же деньги две бутылки купишь – самогонки, которой, как говорят, хоть и выводят клещей из собак, все же меньше травятся, чем паленой магазинной водкой...
В деревне развал полный. И у Волка в соседней области, как ему писали, то же самое. А что деревня?.. Деревня только повторяет всю страну, как страна разваливается, так и деревня в миниатюре все отражает... Там тоже своя Чечня... Местного масштаба... Как на войне в Чечне кто-то сверху зарабатывал, так и на развале деревни зарабатывали... Тоже кто-то сверху... Кто продукты из-за границы гнал и гонит и надеется, что будет гнать, пока ему шею не свернут...
Говорить с Волком об этом не хотелось. Обговорено уже все много раз. В деревне свой плен – деревню споили и на четвереньки поставили...
* * *
...Говорят же, когда о чем-то долго думаешь, это приходит... Так и получилось. Говорили о родителях – пожалуйста... Скандал заказывали?..
На допросах нас заставляли писать письма домой. Чтобы мы сами известили родителей о своей участи и потребовали их приезда в Чечню. Даже тех, кто писать не хотел, заставляли. Конечно, письма чечены читали, кого-то принуждали переписывать, чтобы письмо пожалостливей, поплаксивей было, чтобы каменную скалу соплями каждого пленного растопило. И меня, предварительно пару раз «смазав» по физиономии, тоже заставляли. Первое мое короткое письмо не понравилось. Не произвело должного впечатления...
– Так тебе, значит, показалось, что ты здесь у нас отдыхаешь... Ты не можешь расписать, что такое настоящий плен... Тогда тебе, ублюдок, плен радостью не покажется... Ох, смотри, бывший младший сержант, сам напросился...
Я написал коротко, без «страстей»... Написал так, как писал обычно. Что чеченам проклятым еще надо?
– Я не писатель... – попытался я тогда оправдаться, потому что плен мне радости и без того доставлял мало, и только мой взгляд исподлобья иногда притормаживал очередное избиение. И на новые я не напрашивался.
– Тогда, дубина, мы диктовать будем. А ты садись, пиши заново... И так пиши, как мы скажем... – и еще раз «смазали», теперь по старому, двухдневной давности, синяку. Глаз почти сразу видеть перестал. Специально, чтобы я посмотреть исподлобья мог только одним глазом. А одним не так страшно...
Я вынужденно согласился.
– Мне-то что... Я напишу... Только мои сразу поймут, что это не я писал... Я никогда им больше двух слов подряд не говорил... У нас так принято в семье – без болтовни живем...
– Как вы, гаденыши, к родителям относитесь, так же и к России своей поганой... Слава Аллаху, мы теперь не Россия... – мне «смазали» по второму синяку, уже на скуле, чтобы последний глаз сберечь на случай надобности, и позвали охранника.
– В камеру этого дурака!
* * *
...Капитана Петрова вели с очередного допроса. Его чаще других допрашивали и били больше других. А капитана Дмитриенко вообще куда-то увезли, потому что форма у него была не наша, а летная, и его, как говорили, за сотрудника ФСБ приняли. И допрашивали особо где-то в другом месте...
Командир роты капитан Петров шел в сопровождении охранников по коридору – мы его шаги узнавали. Даже избитый, он походку не изменил. Если не так быстро, как раньше, но все же быстрее нас ходил, и охране его окриками притормаживать приходилось. В этот раз капитан громко сказал, чтобы в камерах всем слышно было:
– Завтра родители приедут...
После этого до нас донесся звук удара. Петров испортил чеченам приятный сюрприз.
По поведению охраны мы поняли, что караул сменился. Караулов было три. Два караула из чечен старше тридцати лет. С этими можно было даже общаться. Они все сами в армии служили, в нашей же, когда она еще советской называлась. Многие даже в Афгане воевали и к Петрову, как к «афганцу», вообще относились почти с уважением. И понимали, что солдат не сам место службы выбирает. А один караул из «молодняка» состоял, из подрастающих ублюдков. Эти издевались еще больше, чем следователи. Каждое слово ударом сопровождали...
Пленного, не имеющего возможности ответ дать, бьют только слабаки. Это известная истина. Их для того бьют, чтобы себя сильнее почувствовать. Сильному надобности нет себя сильнее чувствовать. Он и без того свою силу знает. А молодняк у чечен гниловатый подрос... Этим хотелось самоудовлетвориться за счет пленных. Они чувствовали, что каждый из нас троих таких охранников в дерьмо за минуту превратит, и не ждали, когда эта минута настанет, загодя свою силу показывали, чтобы потом не забыть, что они сильные...
* * *
...Мы ждали приезда родителей...
А вместо этого утром по камерам СИЗО пошли люди с видеокамерами. Эти не били, эти представлялись сотрудниками прокуратуры Республики Ичкерия. Снимали нас и после этого предъявляли обвинения. Обвинения простыми не показались никому – геноцид против чеченского народа и массовые умышленные убийства... Чего ждать после такого обвинения?
Психологи хреновы рассчитали правильно. Сообщение о приезде родителей – это взлет надежды на скорое освобождение. А предъявление обвинения – это падение с высоты только что взмывших надежд... Больнее падать, когда надеялся...
А вестей со стороны наших официальных властей никаких не было, хотя вначале шел слух о возможности обмена. Может быть, этот слух специально и пускали, чтобы мы «взлетали», а потом «падали» и больнее ударялись... Это не сразу, но начало работать, чечены, кажется, своего методично добивались. Сначала приходило отчаяние... Тоскливое, утомляющее, раздражающее... Думалось без конца о том, что нас сюда забросили и здесь бросили, потому что мы стали отработанным материалом, который легко заменить другим – мало ли парней по российским городам и деревням набрать можно... Сюда их, неподготовленных, в мясорубку, чтобы потом другими сменить... Я по глупости давно уже рассказал о подслушанном разговоре двух подполковников. Еще до плена рассказал, когда нас забирать с места не стали. Сейчас мысли к этому возвращались раз за разом. Чувство преданного своим командованием день ото дня давило все сильнее... Хотя и действовало на всех по-разному. Одни ломались и начинали раскисать. Другие, как мы с Волком, злились и не хотели обиды простить... Какому-то генералу хотелось свою дурацкую активность показать... Показал, что был он дураком, дураком и остался... Все генералы дураки... Не будешь дураком, генералом не станешь... Мысли бродили в голове, наслаивались, нагнетались... Иногда от мыслей дышать становилось тяжело... Очень неприятно чувствовать, что Родина тебя предала...
