Спорить с психологами Вика не могла, да и не хотела. Она видела, к чему они клонят. Максим уже рассказал ей о том, что узнал с помощью Евы. А раз он рассказал, то Ева разрешила – хотела, чтобы они узнали. Сейчас это было действительно важно.
Хоть Олеся, первая жертва, и не была одинокой, у нее всего лишь имелся постоянный сексуальный партнер. Вряд ли простой работяга Вася мог соловьем петь такие серенады, какие размещал Арсений. Возлюбленный Марины Белкиной тоже был юношей неразговорчивым. По свидетельствам общих друзей, он и цветы покупал только тогда, когда она просила. Не из-за недостатка денег или жадности, просто считал подобные подарки непрактичными. Арсений же пропагандировал идею о том, что на практичность можно наплевать, ведь Женщина сама по себе – подарок богов и достойна любых пожертвований и подношений.
С Ариной история была несколько иная, но не противоречащая двум другим. Ее привлекала в первую очередь идея о том, что женщина способна управлять кем угодно через секс. Имеешь красивое тело – тебе все дороги открыты. По крайней мере, такая картина складывалась на фоне того, какие публикации Лермонтова она отмечала как понравившиеся.
В общем, все трое по той или иной причине восхищались Арсением. А значит, он мог без труда заманить любую из них в ловушку. В целом неплохая версия, в которую Вадим явно не верил:
– Мне психологи сказали, что не тянет он на маньяка, и я им верю. Да и история у него чистая. Никаких жестоких отчимов, избивавших его в детстве, никаких периодов бедности и отчаяния. Человек довольно счастливый во всех отношениях.
– А если подробней? – полюбопытствовала Агния.
– Я тебя предупреждаю, сильно подробно не будет, у меня было мало времени, да и своих людей я ориентировал в основном на проверку его страниц, а не на биографии. Но кое-что имеется. Хоть он иногда и намекает на то, что приходится родственником Михаилу Лермонтову, на практике это не так. Однофамилец. Его дед с семьей бежал во Францию во время Второй мировой, Арсений родился в эмиграции, но родители оба русские. Живет то в Москве, то в Париже, недвижимость имеет и там и там. Владеет парой модных бутиков, вроде бы ему принадлежит еще какое-то производство, но он это не афиширует. Значит, там что-то негламурное. Пару раз устраивал выставки своих фотографий, выпустил книгу, которая, как та страница в сети, называется «Мир Арсения». Все это было сделано на его собственные средства и особого восторга у зрителей и читателей не имело.
– Это потому что его основная целевая аудитория не слишком платежеспособна, – усмехнулась Вика. – Да и зачем им покупать то, что они и так имеют бесплатно?
– Тоже верно. Финансово Лермонтову это никак не навредило, но самолюбие было уязвлено, о чем он неоднократно писал на своих страницах. Точнее, писал в ключе «мир слишком глуп, чтобы понять меня». Подписчицы ему с готовностью вторили, но книгу все равно не покупали. Вот такие дела.
– А что с семьей? Этому доморощенному романтику вроде бы уже полтос, – заметила Агния.
– Сорок девять, я сказал. Женат он никогда не был, детей нет.
– Не странно ли для такого возраста?
– Абсолютно нет. Не он первый, не он последний. Какие-то там его любовницы в деле указаны, да и сейчас, думаю, на недостаток женского внимания он не жалуется. Ведь для большинства своих поклонниц он действительно идеал мужчины! А что жениться не хочется и потомством обзаводиться… Он ведь, как и его читательницы, во многом инфантилен. А зачем ребенку другой ребенок? Тогда ведь вниманием придется делиться!
– Тоже верно…
Вика все ждала, когда Ева решит поучаствовать в беседе. Они втроем сидели в плетеных креслах, расположенных под навесом на заднем дворе, а девушка играла с Табатой. При этом Вика не сомневалась, что Ева все прекрасно слышит.
Вопросов и комментариев с ее стороны до сих пор не было. Как это воспринимать – Вика пока не решила.
– Короче, наш господин Лермонтов никак не подходит на роль подозреваемого, – подытожила Агния. – Если судить по нему самому. Но если судить по имеющимся жертвам… Какой из этого напрашивается вывод?
– Никакой, – отозвался Вадим. – Предлагаю с выводами не торопиться. Для начала нужно побеседовать с этим Лермонтовым, посмотреть, что он собой представляет вне социальных сетей.
– А какие у нас для этого основания есть? – изумилась Вика. – То, что жертвы были подписаны на его страницы, – еще не повод для обвинений.
– Кто вообще говорит об обвинениях? Мы не полиция, если кто-то не забыл. Ну а повод встретиться с ним я всегда найду, не переживай!
Относительно этого Вика как раз и не переживала. Она думала о том, что еще чуть-чуть, и все это зайдет слишком далеко. Расследование будет во многом зависеть от них, и тогда ни она, ни Ева никуда не уедут, пока все не закончится.
* * *
Нужно бежать сейчас, раз не сбежала тогда. Эта мысль время от времени возвращалась, но Валя самой себе казалась слишком утомленной и измученной, чтобы решиться на что-то подобное. Все изменилось, когда речь зашла о второй операции.
Дни в этой комнате без окон перестали существовать вообще, время слилось в однородную массу. Девушка то засыпала, то просыпалась, и сон сейчас был ей милее бодрствования. Она не могла пошевелиться, потому что там, куда были вставлены имплантаты, тут же просыпалась дикая боль.
Она уже успела понять, что это имплантаты, но такие, назначение которых она ни понять, ни объяснить не могла. Валя даже не слышала о подобном! Эти странные бугорки со временем становились все больше. Данный процесс она заметила не сразу, потому что происходил он очень медленно, а болели они и вовсе постоянно. Но когда Валя приходила в себя после особенно долгого периода сна, вызванного наверняка медикаментами, она с ужасом замечала, что еще сантиметр в диаметре они прибавили.
К настоящему моменту они достигли размера яблок и почти касались друг друга. Чего добивается этот псих, Валя не представляла. Он хочет, чтобы они лопнули в ней? Чтобы она сама взорвалась? Прекращать он явно не собирался! А она… что она могла? Девушка почти привыкла к тупой ноющей боли во всем теле, сжилась с ней. Как будто забыла, каково это – жить без боли!
Она все еще могла освобождать руки и ноги, каким-то чудом ее похититель проглядел этот момент. Однако Валя не решалась пошевелиться, не говоря уже о том, чтобы встать. Ей казалось, что если она попробует подняться, то эти штуки порвут ее кожу! Да и боль… боль при движении возрастала в разы, белой вспышкой проникала в мозг и парализовала. Валя никогда не отличалась высоким болевым порогом, да и тут не смогла переломить себя. Она лишь тихо плакала, ожидая, когда же ее наконец спасут.
Почему ее не находят так долго – она не представляла. Можно же было отследить! Как это в голливудских фильмах все время так быстро делают? Или это только в Голливуде, а российская полиция так не может? Они должны ее найти, давно уже обязаны!
Но воя полицейских сирен она так ни разу и не услышала. А похититель приходил к ней каждый день. Он больше не выключал свет, но всегда приказывал Вале закрыть глаза. Девушка не смела ослушаться, потому что убедилась: он настоящий безумец. Если он смог что-то вживить ей под кожу, то и глаза вырежет безжалостно.
Так что она старательно жмурилась, пока он ходил рядом с ее кроватью. Мужчина каждый раз осматривал имплантаты, обрабатывал небольшие ранки, образовавшиеся возле уходящих под кожу трубок, иногда делал ей уколы.
– Ты у меня молодчинка, – говорил он. – Хорошо, что не дергаешься. Раны очень чистые, гноя нет, только сукровица. Твой организм справляется замечательно!
Хотелось высказать ему все, что она о нем думает. Никого в своей не слишком долгой жизни Валя не ненавидела так сильно, как этого человека. И жалко, что мыслями никому не навредишь! Если бы она могла, она бы его испепелила. А еще лучше – сделала бы с ним то же, что он сделал с ней!
Но Валя не могла ничего. Поэтому она бессильно лежала на кровати, и время от времени сквозь сжатые веки девушки прорывались ручейки слез.
– Тише-тише, не плачь, ты же у меня умная девочка. Знаешь, что если сорвешься на рыдание, то дыхание станет учащенным. А учащенное дыхание задействует мышцы живота. Тебе будет больно.
О, вот это она как раз хорошо знала! Потому что испытывала уже неоднократно. От этого становилось только хуже: получается, он отнял у нее даже способность плакать!
Но самым худшим и унизительным были даже не медицинские осмотры. Кормление и необходимость ходить в туалет – вот чего Валя боялась больше всего. Казалось бы, банальные вещи, на которые в повседневной жизни никто внимания не обращает. Здесь же они превращались в худший вариант пытки.
Потому что к боли она еще более-менее привыкла, насколько это вообще возможно. А эти процедуры… в такие моменты он был близко, сидел рядом с ней, касался ее, пусть и в резиновых перчатках. А у Вали по телу пробегала дрожь отвращения, приводившая лишь к новой боли.
