решили?
— Так мне показалось.
Милли сказала:
— А мне лично деловые джентльмены больше нравятся. Они всегда что-нибудь такое расскажут.
— Чем вы занимаетесь?
— Моделирую шапки для почтальонов.
— Ой, бросьте!
— А мой друг дрессирует моржей.
— Врите больше.
Бэбз сказала:
— А один мой знакомый в газете работает.
Чуть погодя Джок сказал:
— Слушай, надо что-то предпринять с Брендой.
— Я же ей сказал, что мы не приедем, верно?
— Так-то оно так… а может, она все равно на нас рассчитывает.
— Я тебе вот что скажу: пойди позвони ей и спроси начистоту, хочет она нас видеть или нет.
— Ладно.
Через десять минут Джок возвратился.
— Мне показалось, она сердится, — доложил он, — но я все равно сказал, что мы не приедем.
— Она, наверное, устала, — сказал Тони. — Ей приходится рано вставать, чтобы успеть на экономику. Кстати говоря, я припоминаю, действительно кто-то нам говорил, что она устала, еще когда мы в клубе сидели.
— Слушай, что за мерзость эта ветчина.
— Официант говорит, ты ее заказывал.
— Может, и заказывал.
— Я ее отдам здешней кошке, — сказала Бэбз, — она милашка, ее Вишенкой зовут.
Раз-другой они потанцевали.
Потом Джок сказал:
— Как ты считаешь, стоит еще позвонить Бренде?
— Наверное, стоит. Похоже, она на нас сердится.
— Давай уйдем отсюда и по дороге позвоним ей.
— А с нами вы не поедете? — спросила Бэбз.
— Очень жаль, но сегодня ничего не выйдет.
— Держите хвост пистолетом! — сказала Милли. — Куда это годится?
— Нет-нет, мы правда не можем.
— Ладно. А как насчет подарочка? Может, вы не знаете, но мы — платные партнерши, — сказала Бэбз.
— Ах да, извините, сколько с нас?
— Ну это вам решать.
Тони дал им фунт.
— Можно и набавить, — сказала Бэбз, — мы с вами добрых два часа просидели.
Джок дал еще фунт.
— Заходите опять, когда у вас будет больше времени, — сказала Милли.
— Мне что-то нехорошо, — сказал Тони на лестнице. — Я, пожалуй, не стану звонить Бренде.
— Поручи, пусть ей отсюда позвонят.
— Блестящая идея… Послушайте, — сказал он обшарпанному швейцару. — Позвоните по этому номеру Слоун и так далее, соединитесь с ее милостью и передайте, что мистер Грант-Мензис и мистер Ласт очень сожалеют, но никак не смогут навестить ее сегодня вечером. Усекли? — дал швейцару полкроны, и они вывалились на Синк-стрит.
— Мы сделали все, что могли, — сказал он, — Бренде не на что обижаться.
— Знаешь, а я вот что сделаю. Мне ведь все равно проходить мимо нее, так что я позвоню ей в дверь — на всякий случай, вдруг она еще не легла и ждет нас.
— Точно, так и сделай. Ты настоящий друг, Джок.
— Люблю Бренду… Она молодчина.
— Молодчина, что и говорить… Ох как мне нехорошо.
На следующий день Тони проснулся, горестно вороша в уме отрывочные воспоминания о предыдущей ночи. Чем больше он вспоминал, тем больше ужасался своему поведению. В девять он принял ванну и выпил чаю. В десять терзался вопросом, следует ли позвонить Бренде, но она сама позвонила ему, тем самым выведя его из затруднения.
— Ну, Тони, как себя чувствуешь?
— Омерзительно. Я вчера перебрал.
— И еще как.
— К тому же я чувствую себя таким виноватым.
— Ничуть не удивительно.
— Я не все помню, но у меня сложилось впечатление, что мы с Джоком тебе докучали.
— И еще как.
— Ты очень сердишься?
— Вчера — сердилась. Тони, ну что вас на это толкнуло, двух взрослых мужчин?
— Мы были не в духе.
— Ручаюсь, что сегодня вы еще больше не в духе. Только что принесли коробку белых роз от Джока.
— Жаль, я не додумался.
— Вы такие дети оба.
— Значит, ты в самом деле не сердишься?
— Ну конечно нет, милый. А теперь быстренько возвращайся домой. Завтра ты придешь в норму.
— А я не увижу тебя?
— Сегодня, к сожалению, нет. У меня все утро лекции, потом я иду в гости. Но я приеду в пятницу вечером или в крайнем случае в субботу утром.
— Понимаю. А никак нельзя удрать из гостей или с одной из лекций?
— Никак нельзя, милый.
— А, понимаю. Ты просто ангел, что не сердишься за вчерашнее.
— Такая удача бывает раз в жизни, — сказала Бренда. — Насколько я знаю Тони, его еще много недель будут мучить угрызения совести. Вчера я от злости на стенку лезла, но дело того стоило. Ему жутко стыдно, и теперь, что бы я ни делала, он просто не посмеет обидеться, а уж сказать что-нибудь и подавно. И вдобавок бедный мальчик еще не получил никакого удовольствия, что тоже хорошо. Это послужит ему уроком — больше не подкидывать таких сюрпризов.
— Любишь ты уроки давать, — сказал Бивер.
В 3:18 Тони вылез из поезда продрогший, усталый и раздавленный сознанием своей вины. Джон Эндрю приехал на машине встретить его.
— Здравствуй, па, весело было в Лондоне? Ты ведь не сердишься, что я приехал на станцию, а? Я упросил няню отпустить меня.
— Очень рад тебя видеть, Джон.
— Как мама?
— Вроде хорошо. Я не видел ее.
— А ты говорил, что едешь повидаться с ней.
— Да, я так и думал, только ничего не получилось. Я говорил с ней несколько раз по телефону.
— Но ведь ты можешь звонить ей отсюда, разве нет, а, пап? Зачем ехать в Лондон, чтобы говорить по телефону? Зачем, а, пап?
— Слишком долго объяснять.
— Ну а ты хоть немножечко объясни… Зачем, а, пап?
— Послушай, я устал. Если ты не прекратишь свои вопросы, я никогда больше не разрешу тебе приезжать к поезду.
У Джона Эндрю рот пополз на сторону.
— Я думал, ты обрадуешься, что я тебя встретил.
— Если ты заплачешь, я тебя пересажу вперед к Доусону. В твоем возрасте неприлично плакать.
— А мне еще лучше с Доусоном. — Джон Эндрю всхлипнул.
Тони в рупор велел шоферу остановиться, но тот не расслышал. Тогда он повесил рупор на крючок, и дальше они ехали в молчании. Джон Эндрю прижался к стеклу и слегка похныкивал. Когда они приехали, Тони сказал:
— Няня, в дальнейшем я запрещаю Джону ездить на станцию без специального разрешения ее милости или моего.
— Конечно, сэр, я бы и сегодня его не пустила, но он так просился. Пойдем, Джон, снимай скорей пальтишко. Боже мой, мальчик, куда ты дел носовой платок?
Тони ушел в библиотеку, сидел там в одиночестве перед огнем.
«Двое взрослых тридцатилетних мужчин, — думал он, — вели себя словно кадеты, вырвавшиеся на вечерок из Сандхерста[13], — перепились, обрывали телефон, плясали с проститутками в „Старушке Сотняге“. И Бренда после этого была еще со мной так мила — вот
