Кроме того, принц Уэльский выражает намерение взять имя Георга VII[191] (в память о своём дедушке короле Георге VI), а не Карла III[192], как предполагалось ранее. Хотя британский исследователь Моррис утверждает, что это не более, чем слухи, и что принц Чарльз будет именно Карлом III[193]. Но это, в любом случае, подтвердится лишь после восшествия принца на престол.
В сравнении со своей матерью, принц Уэльский отличается более свободными взглядами, чем не раз вызывал порицание общественности. По духу он ближе к Эдуарду VIII, чьё свободолюбие в 1936 году чуть не привело страну к революционным потрясениям. Согласно бывшему министру лейбористского правительства Блэра, Мэнделсону П., он не раз передавал премьеру мнение принца по тому или иному вопросу, играя роль своего рода посредника между ними. Довольно часто послания шли и в обратном направлении, когда принца необходимо было предостеречь от громких и необдуманных высказываний, например в отношении генно-модифицированных культур, после чего он вынужден был снизить пафос своих заявлений[194]. Есть также свидетельства того, что принц Чарльз не раз высказывал свою политическую точку зрения, что является недопустимым для членов британской королевской семьи. Так, в частности, по данным газеты The Daily Mail, 21 мая 2014 года наследник довольно жёстко сформулировал свою позицию в отношении ситуации на Украине, а также роли России и её президента Владимира Путина[195]. Такое поведение наследника не может не наносить ущерба самой британской монархии, которая должна быть вне политики. В своё время аналогичное отношение Эдуарда VIII к своим обязанностям закончилось его отречением.
В контексте внутренней политики, следует упомянуть уменьшение роли ещё одной исконно традиционной инстанции – палаты лордов. Она возникла в XIII веке, и на тот момент состояла из крупных лендлордов, именуемых пэрами. Эти места в верхней палате парламента передавались из поколения в поколение по наследству. Во время Буржуазной революции середины XVII века палата была упразднена, но в 1660 году вновь восстановлена. Палата лордов всегда считалась одним из самых влиятельных институтов в государстве, но, начиная с XIX века, её права постепенно начали ограничивать в 1832, 1911 и 1949 годах, пока она не стала фактически формальной инстанцией. Деградацию влияния можно последовательно проследить по актам XX века: Акт о парламенте 1911[196] года заменил право абсолютного вето палаты лордов в отношении решений палаты общин; Акт 1958 года произвёл двойную реформу: учредил институт пожизненного пэрства и расширил состав палаты за счёт женщин-лордов; Акт о пэрах 1963 года распространил право женщин быть наследными пэрами; Акт о палате лордов, принятый в 1999 году[197], наоборот, значительно сократил численность палаты, лишив права членства в ней большинства наследных пэров, в том числе и членов королевской семьи (супруга королевы, принца Филиппа, герцога Эдинбургского; наследника Чарльза, принца Уэльского; двух сыновей королевы – принца Эндрю, герцога Йоркского и принца Эдварда, графа Уэссекского; а также двоюродного брата королевы, принца Эдварда, герцога Кентского)[198], сократив общее количество членов палаты с 1330 до 669 человек; в 2005 году был принят Акт о конституционной реформе, который лишил палату судебных полномочий и учредил выборную должность лорда-спикера. И, наконец, самая серьёзная реформа произошла 7 марта 2007 года – в палате общин парламента Великобритании состоялось голосование по проекту реформы палаты лордов. Большинством голосов – 377 «за», 224 «против» – депутаты проголосовали за то, чтобы все члены верхней палаты были выборными[199]. Именно «члены верхней палаты», потому что они больше не будут обладать титулом «пэра», который раньше при соблюдении ряда формальностей могли носить все светские лорды. Соответственно, в палате лордов не останется ни пожизненных пэров, ни наследных пэров. Как отмечают наблюдатели, это самая серьёзная реформа британской политической системы за последнее время. Закон полностью вступил в силу в 2009 году.
В настоящее время реформа палаты лордов является составной частью конституционной реформы, начатой лейбористским правительством Тони Блэра в конце XX века, и продолжающейся ныне консервативным правительством Кэмерона. Она объективно ослабляет британскую монархию, разрушая наследственную пирамиду. Конституционные прерогативы монархии как будто не меняются, но её социальная база неотвратимо сужается.
Пэры палаты лордов присутствовали на коронации и имели влияние на выбор и утверждение следующего короля ещё со времён средневековья. Но как тогда будет проходить следующая коронация, когда пэры лишены практически всей власти? Неужели единственная в Европе церемония коронации будет упразднена, а на её место, как и в прочих европейских монархиях, придёт формальная гражданская церемония инаугурации? И кто же, в таком случае, будет решать вопрос о правомочности того или иного наследника занять британский престол? Если это произойдёт, и Чарльз пройдёт вместо традиционной церемонии, инаугурацию, по мнению историка Дэвида Старки, это будет означать лишь то, что британская монархия трансформируется в королевскую республику[200]. С одной стороны, это крушение историчности и наследия; с другой стороны – компромисс между монархизмом и республиканизмом.
Итак, королева Британии находится вне и над политикой, но при этом должна быть полностью осведомлена обо всём происходящем в стране и за её пределами. Она не имеет права вмешиваться в политические процессы, хотя порой эти процессы могут вмешаться в её собственную жизнь. К представителям соперничающих партий она относится одинаково, не имея права отдать кому-то из них предпочтение. Монарх – это не только самый уважаемый и «влиятельный» человек в стране, но и самый обречённый, так как он вынужден выполнять свои обязанности всю свою жизнь, соблюдать традиции и нести за всё ответственность до конца своих дней.
Глава 2. Эффект принцессы Дианы
Смерть принцессы Дианы потрясла британцев. Как подчёркивалось в СМИ: «Монархия обладает мощной силой в возбуждении чувств патриотизма и национальной солидарности… Ни всеобщие выборы, ни парламентские дебаты не смогли бы настолько овладеть душами британцев и объединить нацию, как это сделала смерть принцессы Уэльской». Было признано также, что популярность и народная любовь к принцессе в значительной степени объяснялись её принадлежностью к королевской семье.
Политический журнал «Экономист» опубликовал опросы общественного мнения, проведённые 6–7 сентября 1997 года, когда критика Елизаветы II, обвиняемой в равнодушии к гибели Дианы, достигла своего пика. Тем не менее, 73 % респондентов заявили, что они хотели бы, чтобы монархическое правление продолжалось. Причём эта цифра возрастала до 82 %, когда в качестве короля опрашиваемым предлагался старший сын Дианы принц Уильям[201].
По данным опроса, проведённого в 2002 году компанией Би-Би-Си, Леди Ди, как её любила называть пресса, заняла третье место в списке «ста величайших британцев». Диана активно занималась благотворительной и миротворческой деятельностью, в частности, была активистом движения за прекращение производства противопехотных мин и борьбы со СПИДом.
Принцесса Диана была одной из самых популярных в мире женщин своего времени. В Великобритании её называли «королевой сердец». В период бракоразводного процесса с принцем Чарльзом симпатии общественного мнения были преимущественно на стороне Дианы. Бывший премьер-министр Тони Блэр в своих мемуарах уделил ей большое внимание. Он высказался о Диане как о «…чрезвычайно привлекательном человеке». «Она одновременно совмещала в себе королевскую стать и человечность. Она была членом королевской семьи, но более простой, добродушной и, что наиболее важно, готовой общаться с простыми людьми на равных. В её поведении не было снисхождения – она смеялась, разговаривала и даже заигрывала как все нормальные люди. Это и было секретом её обаяния: если она попадала в круг незнакомых ей людей, спустя короткое время она уже была частью этого круга…»[202]. Блэр описал в Диане именно те черты, которые британцы так и не смогли забыть и чего ожидают теперь абсолютно от всех представителей династии Виндзоров, а самое главное, – от королевы.
Далее Блэр продолжает: «Помимо всего прочего, Диана была и сильной личностью – она всегда всё делала по-своему… Так или иначе, в то время как мы [лейбористы – А. П.] работали над изменением облика Британии, Диана являлась радикальным воплощением тех изменений, которым должна быть подвергнута и монархия; или, если быть точнее, на своём фоне она как бы показывала то, как мало изменились они [другие члены королевской семьи – А. П.]»[203]. Нужно сказать, что королева и сама понимала необходимость изменений, но, будучи наследницей и воплощением многовековых традиций, устоев и законов, она отдавала себе отчёт, что перемены и эволюция должны быть планомерными, и уж точно не столь категоричными и резкими, как это делала Диана. Также Елизавета понимала и то, что пока люди заинтересованы в том, чтобы монархия существовала, этот институт должен меняться в угоду подданным. А Диана, как отмечает Блэр, оказалась «метеором» в этой старой отлаженной системе, которая по её «милости» пошатнулась довольно сильно – разумеется, королеве было о чём серьёзно забеспокоиться. Более того, бывший премьер-министр говорит также о том, что в то время как его правительство занималось изменением облика Британии в целом, Диана делала то же самое по отношению к институту монархии, и, что примечательно, в более радикальной форме, чем лейбористы[204]. Таким образом, между Дианой и Тони Блэром мог бы сложиться взаимовыгодный «тандем», так как действовали они в одном направлении. Блэр считал, что принцессе надо дать шанс сделать что-то грандиозное, переключив внимание публики с её личной жизни[205]. Это же подтверждает и Дикки Арбитер, вспоминая об огромном потенциале Дианы в нахождении общего языка с людьми, достойном настоящего дипломата Соединённого Королевства. Он пишет: «Она была абсолютным профессионалом в своём деле – радушной, идущей навстречу и невероятно харизматичной»[206].
