распускающаяся злоба расправляет крылья, вытягивая яростные когти.
Я поняла, что клетки бывают разными. Если не хочу угодить в них, то мне предстоит борьба. Потому что мир все равно попробует держать меня на поводке, мужчины продолжат держать меня в обуздывающих тисках. Поэтому я не могу каждый раз покоряться. Не могу позволить этому подавляемому гневу и возмущению сидеть безвылазно на той жердочке.
Богини сделали меня женщиной. Война сделала меня сиротой. Мидас сделал наложницей. До сегодняшнего дня все это меня связывало. Я позволяла себя обуздывать, дергать и так и этак. Но я по горло сыта тем, что с каждым рывком поводьев это глодаю.
Вот почему я упрямо смотрю капитану в глаза и произношу:
– Мы еще не уходим. Я уйду, когда буду готова.
Жесткости в моем голосе достаточно, чтобы мужчины с неверием посмотрели на меня. Они не рассчитывали, что я осмелюсь их ослушаться. Им необязательно произносить это вслух, поскольку я все вижу в их глазах.
Капитан первым приходит в себя и испепеляет меня таких едким взглядом, что я удивлена, как с его лица не слезает кожа.
– Мадам, вы уйдете сию же минуту. Вход на стену разрешен только солдатам, не женщинам, и, если говорить начистоту, вам тут не рады.
Мне не рады здесь, на этой стене, или во всем Пятом королевстве?
Я бегло оглядываюсь.
– Капитан, неужели мы стоим так высоко, что у вас улетучились все хорошие манеры?
У него такое каменное выражение лица, что могло бы посоперничать с кирпичами, на которых мы стоим.
– Может, в Шестом царстве вы и золотая девица, но здесь вы всего лишь женщина, которая без разрешения стоит на моей стене. Вам нужно уйти, – говорит он голосом таким же суровым, как и его взгляд. – Вы же не хотите пораниться, не так ли?
Во мне поднимается гнев, как взъерошенное оперение.
– Вы мне угрожаете?
– Вы не первый нарушитель, который упал со стены.
Я потрясенно смотрю на мужчину. Его слова звучат безобидно, но взгляд намекает на что-то более зловещее.
Мое разворачивающееся недовольство превращается в настоящий гнев, охвативший меня, и в нем звучит вызов мрачной песни. Пусть это будет угрозой.
– Упал? Или его сопроводил за край высокомерный капитан стены? – бросаю я в ответ.
Я чувствую, как вытягиваются в струнку рядом стоящие стражники, чувствую, как между нами четырьмя повисает напряжение. Но смотрю только на надменного капитана, который поджимает рот. Потрескавшиеся от мороза губы вытягиваются в недовольную оскорбленную линию.
– Безусловно, нет, и подобный истерический припадок лишний раз доказывает, что вам нечего делать там, где нужно сохранять ясность ума.
Истерический припадок? Я ему покажу истерику.
– Мадам, уходите.
Я резко вскидываю голову.
– Нет.
Внезапный конфликт между мной и этим незнакомцем усиливается, и я, упрямствуя, буквально врастаю в землю. Наверное, мне стоило бы уйти, ведь я в любом случае это сделаю, но просто не могу, потому что он приказывает мне, глумится надо мной.
Капитан презрительно фыркает, но этот звук стирается, чванство обрывается на корню из-за того, что прошло слишком много времени.
– Довольно дурить, – пренебрежительно говорит он. – Вы мешаете мне нести службу и отнимаете бесценное время.
Я не указываю на то, что вообще-то это он мне помешал.
– Сделайте одолжение, капитан: возвращайтесь на чрезвычайно важную службу в дозор на вашей стене. Вы загораживаете мне вид, – с фальшивой улыбочкой говорю я.
Он достойный противник – упрямство встретилось с упрямством. Не знаю, я раздражена или испытываю мрачную радость.
Он произносит низким голосом:
– Сейчас же уходите, или я лично вас отсюда выпровожу.
У меня из груди вырывается гадкий смешок, и я, не помня себя, наклоняюсь к капитану.
– Вперед, попробуйте. – В моих глазах горит вызов, я принимаю пыл этой повисшей в воздухе ярости, и хочу, чтобы он дерзнул. Хочу, чтобы попытался меня схватить, попробовал сдвинуть с места. Потому что в это мгновение в моих венах зловеще вопит непостижимое неистовство, а ленты на спине натягиваются.
«Сделай это», – безмолвно скандирую я.
Впервые с той минуты, как сюда подошел этот напыщенный мерзавец, капитан дает слабину. Он проводит взглядом по моему лицу, словно оценивая противника, и вдруг начинает сомневаться, правильное ли оружие он выбрал.
Затем его рука смещается, и я подмечаю это движение, кончики пальцев покалывает. Но, прежде чем его ладонь поднимается хоть на дюйм, капитан осекается и кладет руку на рукоять меча.
Я снова перевожу взгляд на его лицо.
– Так я и думала, – получив доказательство, хвастливо щебечу я.
От злости его лицо покрывается багровыми пятнами.
– Будь вы моей наложницей, я бы выпорол вас прямо на улице.
– Но я не ваша наложница. И мне жаль бедных наложниц, которые вас обслуживают. Надеюсь, вы щедро им платите, – возражаю я и окидываю взглядом его не слишком привлекательную фигуру.
С мгновение капитан будто взвешивает, сойдет ли ему с рук порка, о которой он упомянул. Я представляю, как он пытается меня наказать, выражение его лица, когда он осознает свою ошибку, как только я прижму пальцы к его коже.
Никому не под силу меня остановить. Ни моим стражникам, ни капитану, ни даже Мидасу.
Я могу отказаться от своего плана выжидать и собирать информацию, от плана побега. Вместо попытки выскользнуть из крепкой хватки Мидаса могу дать себе волю и позволить расцвести этому поселившемуся в груди чувству. Могу разрешить золоту течь с моих пальцев и превращать в твердые предметы любую вставшую у меня на пути преграду.
Это внезапное осознание моих истинных способностей кусает, как самый острый птичий клюв. Я никогда не чувствовала себя такой всесильной или, возможно, никогда по-настоящему не осмысливала свои способности, поскольку меня держали в узде страхи и сомнения, направляемые манипуляциями.
Накажи его, шепчет мне на ухо мрачный голос.
Я едва ощущаю, как поднимается моя рука и стягивает левую перчатку. Не ощущаю, когда ленты начинают струиться по ногам, будто змеи, готовые нанести удар.
Уголки моих губ приподнимаются в легкой непривычной улыбке, и это все, что я могу чувствовать. Это и гулкий призыв тьмы, скрежещущий по черепу.
Я поднимаю руку и целенаправленно показываю оголившимся пальцем. Кровь струится по венам, угол обзора сужается. У меня нет времени останавливаться и размышлять, задумываться, какого черта я творю, потому что эта проклятая богами тьма впорхнула в меня, и больше я ничего не чувствую.
– Что это вы делаете? – настороженно глядя, неуверенно спрашивает капитан.
Я едва слышу его сквозь гул бьющегося сердца, стучащую в висках кровь. Ритм с вызовом бренчит: давай, давай, давай.
Всего одно
