Но всё было бесполезно. Проклятый немчонок крепко сидел внутри её лона, ни за что не желал покидать его.
Холодный, пепельный рассвет первого дня нового года, заглянув в заиндевелое окно, застал Веру скорчившейся на полу возле остывающей печки.
Сил у неё больше не оставалось, за эту ночь она израсходовала их все целиком. Теперь оставалось только горько плакать и одиноко выть от ушибов, от физической боли, от сознания своего безнадёжного несчастья.
Спустя несколько дней она предприняла новую попытку избавиться от плода, сделала горячую ванну для ног из горчичного порошка, который принесла Надя. Подливала кипяток в ведро, кусала губы от обжигающей, острой боли, но терпела.
Ноги уже через полчаса стали красными, словно обваренными. Она выдерживала боль, сколько могла, потом вынула их, с трудом дотащилась до кровати.
К утру ноги распухли так, что она не смогла идти на работу. Даже валенки, до того свободные, вдруг оказались тесными.
Но и эта процедура оказалась тщетной…
Генрих прислал шофёра узнать, что с ней, она вышла к нему, обмотав горло платком, сказалась больной. Держалась прямо, Пауль ничего не заметил, вниз, на ноги, ни разу не взглянул.
Двое суток Вера провалялась в постели, уткнувшись в стенку и желая одного — умереть.
На третий день пришла наконец Надя, заставила её встать, обнадёжила, убедила, что всё будет в порядке, надо только хорошо пропариться в бане, баня обязательно должна помочь.
Сговорились на ближайший день, откладывать было невозможно, опасно, да и к тому же слишком она измучалась.
Вся в поту, Вера теперь сидела в парной, обессиленно прислонившись к влажной горячей стенке.
Она задыхалась. Судорожно, как выброшенная на берег рыба, открывала рот, пыталась вдохнуть воздух, которого не хватало.
Всё сильнее стучало в висках. Глухо и отчаянно, будто раненая сова, ухало сердце.
В парную заглянула Надя. Озабоченно вгляделась в окутанную паром подругу.
— Верунь, выходи! Хватит, сколько можно! Тебе плохо будет! Это не поможет!..
Вера упрямо покачала головой.
Как же так — не поможет?! А что же тогда поможет? Надя же обещала, что всё будет в порядке… Где же он, этот порядок?
Но Надя не отвечала, она вдруг раздвоилась, размножилась и исчезла. Всё куда-то потекло, поплыло перед глазами.
Вера стала медленно заваливаться набок.
Надя бросилась к ней, пытаясь привести в чувство, бесполезно хлопотала, потом тащила из парной ослабевшее, мокрое от пота, выскальзывающее из рук тело.
Глава 20
ПРЕДЛОЖЕНИЕ
В феврале морозы ударили такие, что птицы внезапно замолчали, поисчезали куда-то. Стало тихо и жутковато. В лесу никто уже не галдел, не свиристел, не чирикал. Даже ворон и тех нигде не было видно.
Вере почему-то хотелось думать, что они всё-таки улетели, а не просто попрятались. Вырвались отсюда наконец, унеслись далеко-далеко, прыгают сейчас где-то по свободной от ненавистных фрицев земле, перепархивают с ветки на ветку, счастливо переговариваются между собой.
Только она никуда не может деться, обречена на страшное изматывающее ожидание своей неминуемой участи. Только ей суждена эта медленная изощрённая пытка — изо дня в день видеть в зеркало, как неумолимо меняется её тело, как наливаются, созревают её груди, как постепенно округляется её живот.
Вера сидела в комендатуре на своём рабочем месте, печатала очередной еженедельный отчёт, которые Генрих Штольц регулярно отсылал в штаб.
Неожиданно в глазах помутнело, её затошнило. Она быстро налила воды из графина, попыталась запить, но ничего не вышло, тошнота только усиливалась.
Открылась дверь кабинета, вышел комендант, заговорил о чём-то с Петером Бруннером. Вера в этот раз даже не прислушивалась. Следовало любым путём сдержаться, перетерпеть. Однако это оказалось невозможным. Штольц не уходил, спокойно беседовал, как обычно, поглядывал в её сторону.
Не в силах больше ждать ни секунды, Вера вскочила и бросилась в уборную.
Генрих Штольц внимательно посмотрел ей вслед. Его подозрения, возникшие не так давно, подтверждались всё больше. Он не хотел спешить, торопить события, сначала следовало окончательно убедиться во всём. Но, похоже, дальше уже тянуть нельзя, необходимо срочно объясниться.
Когда первый раз ему пришла в голову мысль о беременности Веры, он (чего уж тут скрывать!) испугался. Совсем не ожидал этого, никак не был готов к рождению их ребёнка. Но чем дольше он об этом думал, тем больше привыкал к этой мысли, тем сильнее она ему нравилась, и теперь он постоянно исподтишка наблюдал за Верой, с жадностью подмечал детали, свидетельствующие в пользу его открытия.
Генрих встал, не спеша прошёл по коридору в конец здания, где находилась уборная, прислонился к стенке, прислушался. Удовлетворённая улыбка появилась на его лице.
Уборная была гордостью Штольца, её построили в левом крыле под его непосредственным руководством. Прежние хозяева здания пользовались дощатым строением во дворе. В комнатке всё блестело чистотой, пахло хорошим немецким мылом, и от этого почему-то она казалась сейчас Вере особенно отвратительной.
Её отчаянно рвало. Она стояла на коленях возле унитаза, ждала, когда судороги, выворачивающие её нутро наизнанку, прекратятся, дадут ей вздохнуть.
Наконец наступила передышка.
Вера подождала ещё немного, убедилась, что приступ прошёл окончательно, и только тогда, пошатываясь, встала на ноги. Повернулась к висевшему на стене зеркалу. На неё глянуло бледное, без кровинки, измученное лицо.
Она криво улыбнулась собственному отражению, подбадривающе подмигнула ему.
Это только начало, всего лишь цветочки, ягодки впереди!
Хорошо бы не выходить отсюда больше, сдохнуть тут, никогда не видеть эти мерзкие сальные рожи вокруг…
Пора было возвращаться. Долго торчать в уборной нельзя, лишние вопросы ей совсем ни к чему.
Вера вернулась в комнату и сразу же наткнулась на внимательный взгляд Генриха Штольца, стоящего в дверях своего кабинета. — Зайдите ко мне, фрау Вера, — строго произнёс он.
Она вошла в кабинет, закрыла за собой дверь, но дальше не двинулась, так и осталась стоять у порога, со страхом ждала, что он скажет.
Генрих Штольц подошёл к ней сам, молча подвёл к креслу, усадил в него и присел рядом на подлокотнике. Потом ласково, но решительно взял её руки в свои, заглянул в глаза. Вкрадчиво спросил:
— Вера, скажи мне правду, ты беременна?
Вера боялась этого вопроса, ждала его постоянно, но теперь, когда он наконец был задан, оказалась совсем не готова к нему. Она судорожно вздохнула, отвела глаза, которые тут же предательски наполнились слезами.
— Ты беременна! — просиял Генрих.
Он соскочил с подлокотника, по-мальчишески опустился перед ней на корточки, быстро заговорил, сжимая ей руки:
— Я так и знал! Вера, дорогая, я счастлив! У нас будет ребёнок! Я всегда мечтал о ребёнке! Вера, мы сегодня же отпразднуем это событие!
Он обнял её, нежно прижался лицом к её груди.
Вера молчала, уронив безвольные руки, никак не реагируя, походила на лишённую жизни куклу. Только в глазах этой большой куклы застыла сплошная боль.
Штольц неожиданно опомнился. Он опять вёл себя не по-джентльменски, совсем ошалел от радости. Она ведь наверняка ждёт от него предложения, а он болтает о каком-то праздновании.
Генрих встал на ноги, выпрямился, одёрнул китель, молодцевато щёлкнул каблуками.
— Вера, я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж, — торжественно заговорил он. — Я прошу твоей руки. Я знаю, что моё командование не придёт в восторг от этого брака, но меня это не остановит! Я люблю тебя. Я попрошу отпуск и отвезу тебя в Германию. Я познакомлю тебя с моим отцом. Я писал ему о тебе. Старик, конечно, встал на дыбы, но это не страшно, я уверен, что как только он увидит тебя, всё изменится, я хорошо его знаю. Так что ни о чём не волнуйся. У нас в доме ты спокойно дождёшься конца войны, родишь нашего ребёнка. А потом я вернусь, и мы поженимся. Я всё устрою, ты слышишь, Вера?
Он пытливо вглядывался в её лицо, проверял впечатление, которое произвела на неё его тирада. Наконец-то всё было сказано.
Он виноват перед ней, но сейчас это позади. Он доказал, как серьёзно и уважительно относится к ней, он долго ждал этого момента, не торопил, не настаивал. Бог оценил его усилия, поселил в ней его семя. И теперь Вера будет полностью принадлежать ему.
Иначе и быть не может.
Разве возможно, что она не простит его?
Разумеется, нет.
Ведь она носит в чреве их младенца…
Вера, однако, не произнесла ни слова. Что она могла ему сказать?..
