И старуха, истово крестясь, благодарила господа за то, что он предал отца в руки тулисанов, дабы дочь очистилась от скверны и познала добродетели, кои служат, как учат священники, украшением христианки. Потому-то сестра Пенчанг и держала Хулию при себе, не отпускала даже ненадолго домой присмотреть за дедушкой. Хулия должна была учить молитвы, читать книжонки, которые раздают монахи, и работать, работать, пока не выплатит двести пятьдесят песо.
Когда же прошел слух, что Басилио поехал в Манилу взять свои сбережения и намерен выкупить Хулию, почтенная богомолка решила, что девушка погибла навеки. Сам дьявол явится за ней в образе студента. Да, справедливое слово сказано в той книжечке — хоть и скучноватой, — что ей дал священник! Воистину, юноши, уезжающие в Манилу учиться, губят и себя и других. Надеясь все же спасти Хулию, старуха заставляла ее читать и перечитывать «Танданг Басио Макунат»[60] и советовала почаще ходить к монастырскому священнику по примеру героини этого сочинения, превозносимой автором-монахом.
А монахи меж тем ликовали: они окончательно выиграли дело и, воспользовавшись отсутствием кабесанга Талеса, отдали его землю наглому и бессовестному прихлебателю отца эконома. Когда же прежний хозяин вернулся и услышал, что другой владеет его землей, той землей, из-за которой погибли его жена и дочь; когда он узнал, что у отца пропал голос от горя, а дочь пошла в служанки; когда увидел приказ суда, врученный ему деревенским старостой и предписывавший освободить дом в течение трех дней, он не сказал ни слова, сел рядом с отцом и так промолчал весь день.
X
Роскошь и нищета
На следующее утро, к величайшему удивлению соседей, у дома кабесанга Талеса появился ювелир с двумя слугами, несшими сундучки в парусиновых чехлах, и попросил его приютить. Как ни тяжело было на душе у Талеса, он не забыл добрых филиппинских обычаев, только просил его извинить, что нечем попотчевать гостя. Но у Симоуна было с собой много провизии, ему лишь нужен был кров на день и ночь. Дом кабесанга был удобнее прочих, а главное, находился как раз на полпути между Сан-Диего и Тиани, откуда, как ожидал Симоун, должно прийти много покупателей.
Ювелир осведомился о состоянии дорог и спросил у кабесанга Талеса, достаточно ли одного револьвера для защиты от тулисанов.
— У них дальнобойные ружья, — рассеянно ответил кабесанг Талес, видимо думая о другом.
— Этот револьвер тоже бьет недурно, — возразил Симоун и выстрелил в банговую пальму, росшую в двухстах шагах.
Упало несколько орехов, но кабесанг Талес ничего не сказал, мысли его были далеко.
Понемногу стали сходиться покупатели, привлеченные молвой о драгоценностях ювелира. Они обменивались приветствиями, поздравляли друг друга с праздником, толковали о мессах, о святых, жаловались на плохой урожай, — и, однако, были готовы расстаться со своими сбережениями ради европейских камешков и побрякушек. К тому же ювелир Симоун был приятелем генерал-губернатора, и, на всякий случай, не мешало завязать с ним хорошие отношения.
Капитан Басилио явился с супругой, с дочерью Синанг и зятем, намереваясь истратить по меньшей мере три тысячи песо.
Сестра Пенчанг дала обет купить бриллиантовое кольцо в дар пресвятой деве де Антиполо[61]. Хулию она оставила дома, чтобы та выучила на память книжечку, купленную у священника за два куарто, — сам архиепископ обещал, индульгенцию на сорок дней каждому, кто ее прочтет или прослушает.
— Боже правый! — говорила богомольная старуха капитанше Тике. Бедняжка росла здесь точно гриб-поганка! Я заставила ее прочесть книжку вслух раз пятьдесят, и она ничего не запомнила; не голова, а решето, которое полно, пока в воде. Да за это время все мои домашние, даже собаки и коты, лет на двадцать индульгенцию заработали!
Симоун поставил на стол два сундучка, — один побольше, другой поменьше.
— Я думаю, томпаковые украшения и поддельные камни вас не интересуют. Вы, сударыня, — обратился он к Синанг, — наверно, желаете посмотреть бриллианты?
— Да, да, сударь, бриллианты, только старинные. Такие, знаете, старые-старые камни, — ответила она. — Платить будет папа, а он любит все старинное…
Синанг любила подшутить и над ученостью своего отца, и над невежеством своего мужа.
— У меня как раз есть весьма древние вещицы, — сказал Симоун, снимая парусиновый чехол с меньшего сундучка.
Это был блестящий стальной ларец, отделанный бронзой, с надежными, замысловатыми запорами.
— Сейчас я вам покажу подлинные ожерелья Клеопатры, найденные в пирамидах, а также перстни римских сенаторов и патрициев из раскопок Карфагена…
— Наверно, те самые, что были присланы Ганнибалом после битвы при Каннах! — воскликнул капитан Басилио, задрожав от восторга.
Хотя почтенный капитан много читал о древних, ему никогда еще не приходилось видеть античных вещей — на Филиппинах нет музеев.
— И еще я привез ценнейшие серьги римских матрон, найденные в Помпее на вилле Аппия Муция Папилина…
Капитан Басилио кивал головой с видом знатока; ему не терпелось взглянуть на драгоценные реликвии. Женщины говорили, что им тоже хотелось бы приобрести что-нибудь римское, например, четки, освященные папой, или мощи, которые освобождают от грехов, так что даже исповедоваться не надо.
Наконец сундучок был отперт, слой хлопковой ваты снят, взорам присутствующих открылось одно из отделений, — там грудой лежали кольца, ладанки, медальоны, крестики, шпильки… Сверкали искрами бриллианты и многоцветные камни, словно шевелясь среди цветов из золота нежнейших оттенков, с прожилками эмали, с причудливыми узорами и арабесками.
Симоун приподнял перегородку, открылось другое отделение, где были такие дивные вещи, что семеро капризных девиц в канун семи балов в их честь и те остались бы довольны. Самые диковинные формы, самые прихотливые сочетания камней и жемчуга изображали насекомых с голубыми спинками и прозрачными крылышками; сапфиры, изумруды, рубины, бирюза, алмазы превращались в стрекоз, бабочек, ос, пчел, скарабеев, змеек, ящериц, рыбок, цветы, виноградные гроздья; были там и гребни в виде диадем, жемчужные и бриллиантовые колье и ожерелья, столь прекрасные, что у девушек вырвался возглас восхищения, а Синанг прищелкнула языком и тут же получила щипок от своей мамаши, которая испугалась, что ювелир запросит дороже за свой товар. Почтенная капитанша Тика, как и прежде, щипала свою дочь, хоть та уже была замужем.
— Вот старинные бриллианты, — провозгласил ювелир. — Этот перстень принадлежал принцессе де Ламбаль, а эти серьги — придворной даме Марии-Антуанетты[62].
Великолепные солитеры величиной с маисовое зерно мерцали голубоватым сиянием и в строгом своем изяществе, казалось, хранили трепет дней террора.
— Я хочу эти серьги, — сказала Синанг, глядя на отца и прикрывая ладонью свой локоть с той стороны, где стояла мать.
— Нет, лучше те, римские, те еще древней, — возразил, подмигнув, капитан Басилио.
Набожная сестра Пенчанг подумала, что, получив в подарок такой перстень, святая дева де Антиполо наверняка смилостивится и исполнит ее заветное желание: сотворит чудо, и имя сестры Пенчанг навеки станет славным здесь, на земле, а душа после смерти вознесется прямо на небо, как душа знаменитой капитанши Инес[63]. Но, когда она спросила цену, оказалось, что Симоун хочет за перстень три тысячи песо. Добрая старушка перекрестилась. Сусмариосеп!
Симоун открыл третье отделение.
В нем лежали часы, табакерки, спичечницы и ладанки, осыпанные бриллиантами и украшенные тончайшими узорами из эмали.
В четвертом хранились камни без оправы. Когда ювелир открыл его, все так и ахнули от восторга. Синанг опять прищелкнула языком, и опять мамаша ее ущипнула, тоже, впрочем, не удержавшись от восхищенного возгласа: «Иисусе, Мария!»
Никто из них отродясь не видывал таких богатств. Этот сундучок, обитый внутри синим бархатом и разделенный перегородками, словно появился из «Тысячи и одной ночи». Крупные, с горошину, бриллианты переливались тысячами мерцающих искр, приковывая взгляд, — казалось, они сейчас растают или сгорят в радужном пламени; перуанские изумруды различных форм и граней, кроваво-алые индийские рубины, синие и белые цейлонские сапфиры, персидская бирюза, восточные жемчужины розовых, серебристых и свинцовых оттенков. Кто видел, как ночью в темно-синем небе взрывается большая ракета, рассыпаясь мириадами разноцветных огней, более ярких, чем вечные звезды, тот отчасти может себе представить, какое волшебное зрелище являли эти драгоценные камни.
А Симоун, словно желая раззадорить покупателей, перебирал камни смуглыми, тонкими пальцами, наслаждался их нежным звоном и лучистыми переливами, напоминавшими игру радуги в капле воды. Завороженные сверканьем бесчисленных граней и мыслью о баснословных ценах, все, кто был здесь, не могли оторвать глаз от камней. Кабесанг Талес из любопытства тоже шагнул к столу, но сразу же зажмурился и отошел; он пытался отогнать от себя недобрые мысли. В его несчастье было невыносимо смотреть на такое богатство: этот ювелир явился сюда со своими сказочными сокровищами как раз накануне того дня, когда ему, Талесу, человеку без средств, без друзей, придется покинуть дом, который он построил собственными руками.
