Мысль Симоуна понравилось всем, только важный сановник шепнул на ухо отцу Фернандесу, что это несерьезный подход и что страной так не управляют.
— Учитель из Тиани, — продолжал секретарь, листая бумаги, — просит предоставить ему лучшее помещение для…
— Какое еще там помещение? Ведь у него есть отдельный сарай! — вмешался отец Каморра, который вернулся в залу, уже забыв о злополучных картах.
— Он пишет, что крыша прохудилась, — возразил секретарь, — а карты и таблицы он покупает на свои деньги и не может оставлять их там, под дождем…
— Но это вовсе не мое дело, — процедил сквозь зубы его превосходительство. — Пусть обратится к своему начальству, к губернатору провинции или к нунцию…[72]
— А я вам доложу, — опять вмешался отец Каморра, — что этот учителишка — смутьян и флибустьер. Вы только подумайте, говорит во всеуслышание, что покойникам все равно гнить — и после пышных похорон, и после бедных! Вот доберусь я когда-нибудь до него!
И отец Каморра сжал кулаки.
— По-моему, если человек хочет учить, — заметил отец Сибила, как бы обращаясь только к отцу Ирене, — он учит в любом месте, хоть бы и под открытым небом: Сократ поучал на площадях, Платон — в садах Академа, а Христос — на горах и озерах.
— На этого учителишку уже есть несколько жалоб, — переглянувшись с Симоуном, сказал его превосходительство. — Полагаю, что его следует уволить.
— Уволить! — повторил секретарь.
Важному сановнику стало жаль беднягу учителя, который просил помощи, а получит приказ об увольнении, и он попытался вступиться.
— Надо признать, — не очень уверенно заметил он, — что просвещению у нас оказывается совершенно недостаточная поддержка…
— Я ассигновал немалые деньги на приобретение пособий, — гордо заявил его превосходительство тоном, в котором слышалось: «Я делаю гораздо больше, чем от меня требуется!»
— Но подходящих помещений для школ нет, и пособия портятся…
— Нельзя же все сразу, — сухо перебил важного сановника его превосходительство. — Здешним учителям не следовало бы требовать зданий для школ, когда на Полуострове[73] учителя умирают с голоду. Чересчур зазнались! Хотят жить лучше, чем живут в самой Испании!
— Флибустьерство…
— Прежде всего — Испания! Прежде всего мы — испанцы! — воскликнул Бен-Саиб, и глаза его засверкали патриотическим огнем, но, видя, что его не поддерживают, запнулся и умолк.
— Впредь всех недовольных увольнять, — заключил генерал.
— Вот если бы приняли мой проект… — словно разговаривая с самим собой, молвил дон Кустодио.
— О школьных зданиях?
— Он прост, практичен, недорог, как, впрочем, и все мои проекты, созданные на основе многолетнего опыта и знания местных условий. Все селения получат школы, и правительство не потратит ни единого куарто.
— А, понимаю, — съехидничал секретарь. — Надо обязать жителей строить школы за свой счет.
Раздался смех.
— О нет, нет! — воскликнул задетый за живое дон Кустодио, он даже покраснел. — Здания уже построены, они стоят и ждут, чтобы их использовали. Гигиеничные, удобные, просторные…
Монахи с беспокойством переглянулись. Неужели дон Кустодио предложит отдать под школы церкви, монастыри или приходские дома?
— Ну-с, послушаем! — строго сказал генерал.
— О, все очень просто, мой генерал, — напыжившись, возгласил дон Кустодио. — Ведь школы открыты только в будни, а петушиные бои мы смотрим, напротив, по праздничным дням… Так вот, пусть помещения для петушиных боев используются в будни под школы.
— Что вы, опомнитесь!
— Нет, вы только послушайте его!
— Что это вам взбрело в голову, дон Кустодио?
— Нечего сказать, остроумный проект!
— Уж дон Кустодио всегда удивит!
— Но послушайте, господа, — кричал дон Кустодио среди гула возмущенных голосов, — надо быть практичными! Лучших помещений не найти! Арены для петушиных боев просторны, отлично построены — и кому какое дело, что в них происходит в будние дни. Даже с точки зрения нравственности мой проект должен быть одобрен: это будет, так сказать, шестидневное очищение для храма игрищ.
— Но иногда петушиные бои бывают и на неделе, — заметил отец Каморра. Нехорошо причинять убытки арендаторам зданий, они ведь платят налог правительству…
— Пустяки! На эти дни школу можно закрыть!
— Что это вы тут говорите! — возмутился генерал-губернатор. — Пока я у власти, такому безобразию не бывать! Закрывать школы ради петушиных боев! Помилуйте! Да прежде я подам в отставку!
Негодование его превосходительства было вполне искренним.
— Но, мой генерал, лучше закрывать их на несколько дней, чем на месяцы!
— Это безнравственно! — отозвался отец Ирене, еще более возмущенный, чем губернатор.
— Куда безнравственней предоставлять пороку отличные здания, а просвещению — вовсе никаких… Будем практичны, господа, не надо поддаваться сентиментам. Сентиментальность в политике недопустима. Из соображений гуманности мы запрещаем производить опиум в наших колониях, однако разрешаем его курить. В результате мы и с пороком не боремся, и себя разоряем…
— Но вспомните, это приносит правительству безо всяких хлопот свыше четырехсот пятидесяти тысяч песо! — возразил отец Ирене, который начинал рассуждать все более государственно…
— Довольно, господа, довольно! — прекратил спор его превосходительство. — Касательно этого предмета у меня есть свои соображения; поверьте, народному просвещению я уделяю особое внимание. Ну-с, так что там еще?
Секретарь с тревогой покосился на отца Сибилу и отца Ирене. Сейчас начнется. Оба насторожились.
— Прошение студентов о том, чтобы им разрешили открыть Академию испанского языка, — сказал секретарь.
В зале началось движение; все многозначительно переглянулись, затем уставились на генерала, пытаясь угадать, что он решит. Уже полгода это прошение лежало здесь в ожидании приговора и превратилось для известных кругов в некий casus belli[74]. Его превосходительство опустил взор, словно не желая, чтобы прочитали его мысли.
Молчание становилось неловким. Генерал это почувствовал.
— Каково ваше мнение? — обратился он к важному сановнику.
— Мое мнение? — переспросил тот, пожимая плечами и горько усмехаясь. — Тут не может быть двух мнений; просьба разумна, в высшей степени разумна, и я только удивляюсь, что над этой петицией понадобилось размышлять полгода!
— Дело в том, что возникли некоторые осложнения, — холодно возразил отец Сибила, прикрыв глаза.
Важный сановник снова пожал плечами, словно недоумевая, о каких осложнениях может идти речь.
— Не говоря уж о том, что предложение студентов несвоевременно, продолжал доминиканец, — и что оно посягает на наши прерогативы…
Отец Сибила не решился продолжать и взглянул на Симоуна.
— В петиции есть что-то подозрительное, — закончил ювелир, отвечая доминиканцу понимающим взглядом.
Тот дважды подмигнул. Отец Ирене, заметив это, понял, что дело почти наверняка проиграно: Симоун был против.
— Это замаскированный бунт, революция на гербовой бумаге, — прибавил отец Сибила.
— Революция? Бунт? — переспросил важный сановник, обводя присутствующих изумленным взглядом.
— Во главе этой затеи стоят юноши, чрезмерно увлеченные реформами и новыми веяниями, чтоб не сказать больше, — поддержал доминиканца секретарь. — Среди них есть некий Исагани, горячая голова… племянник одного священника…
— Он мой ученик, — возразил отец Фернандес, — и я им очень доволен…
— Нашли кого хвалить, провалиться мне! — воскликнул отец Каморра. — Да он просто нахал! Мы с ним чуть не подрались на пароходе! Я его нечаянно толкнул, а он мне дал сдачи!
— И еще есть там, как бишь его, Макараги или Макараи…
— Макараиг, — вмешался отец Ирене. — Весьма приятный и любезный молодой человек.
И он шепнул на ухо генералу:
— Я вам говорил о нем… Очень богат… Сеньора графиня горячо его рекомендует.
— А-а!
— Затем некий Басилио, студент-медик…
— О Басилио ничего не могу сказать, — отец Ирене поднял обе руки, точно возглашал dominus vobiscum[75]. — Тихий омут! Его желания, его мысли всегда были для меня загадкой. Как жаль, что нет здесь отца Сальви, тот мог бы нам кое-что сообщить о его семье. Кажется, я слышал, что этому Басилио еще в детстве досталось от гражданской гвардии… Отец его был убит во время бунта, уж не помню какого…
Симоун очень спокойно улыбнулся, обнажив белые ровные зубы…
— Вот как, вот как! — кивал головой его превосходительство. — Значит, он — того?.. Заметьте это имя!
— Но позвольте, мой генерал, — заговорил важный сановник, видя, что дело оборачивается худо, — ведь пока об этих юношах не известно ничего дурного. Петиция их вполне разумна, мы не имеем никакого права им отказывать, исходя из одних только предположений. По моему мнению, правительство, удовлетворив эту просьбу, лишь покажет, что верит в народ и в незыблемость основ своей власти. К тому же оно вольно в дальнейшем отменить свое решение, если окажется, что его добротой злоупотребляют. Поводы и зацепки всегда найдутся, мы будем начеку… Зачем огорчать этих юношей, вызывать их недовольство? Ведь то, чего они просят, допускается королевскими указами!
