С первой ночи.
Женщина зажгла благовония под портретом. Прозрачный дымок вознесся к потолку. Конечно, она не станет опускаться на колени, безусловно, нет. Теперь она молода, красива, богата, желанна и обожаема. И удовлетворится, только преспокойно растранжирив все накопленные покойным мужем богатства. Тратить, тратить, тратить… как он копил. Исключительно ради удовольствия. Вместо того чтобы, скажем, пустить капитал в оборот. И если средства вдруг подойдут к концу, она легко найдет нового защитника — Джованни, например, который только этого и ждет.
Оставалась лишь одна проблема. Любовь. Настоящая любовь. Ну почему она лишена на нее права?
Любовь…
В уголках губ Лучаны появилась горькая складочка разочарования.
Она вернулась на диван к недочитанной книге.
* * *
Венецию заволокло туманом. Тем самым ледяным вязким туманом, неспособным прогнать темноту. Он проникал до костей, вызывая дрожь, и само время будто исчезало, увязая в плотной пелене. Буквально в двух шагах ничего не было видно. Пьетро шагал вперед, наблюдая, как ноги впечатываются в мостовую. Состояние души вполне соответствовало погоде. Ландретто шлепал рядом. Дом Контарини они покинули довольно рано. В какой-то момент Пьетро, нахмурившись, обернулся. Стук, стук… Это его шаги отдаются эхом или кто-то идет следом? Он тронул за плечо слугу.
— Что стряслось?
Пьетро не ответил, вглядываясь в туман. И в этот миг… ему показалось, будто мелькнули тени, поспешно исчезнувшие из поля зрения, растворившись во тьме. Возле него кто-то двигался — если, конечно, не какие-то случайные прохожие, ранние венецианские пташки, отправившиеся куда-то по своим делам. Пьетро не знал наверняка. Но и у него в голове царил туман, такой же как на улице. Эмилио Виндикати предупредил, что будет следить за действиями Виравольты. Чтобы «контролировать» его поведение и оказать помощь в случае необходимости. Быть может… Быть может, за ним и сейчас следят? Как бы то ни было, нужно оставаться настороже. Пьетро некоторое время постоял неподвижно, потом рассеянно ответил на вопрос Ландретто:
— Нет, ничего.
И пошел дальше.
* * *
Барка неслась в пустоте. Пьетро слышал лишь шелест воды, по мере того как суденышко двигалось в сторону Мурано. Перевозчику требовались все умение и опыт, чтобы не плыть наугад. Сидевший рядом с Виравольтой Ландретто, погрузившись в свои мысли, клацал от холода зубами. Отчалив в окрестностях площади Сан-Марко, они еще ка-кое-то время различали силуэты окружающих строений, но вскоре растворились в зловонном мареве, в котором сейчас и плыли. Однажды им попалась другая лодочка, двигающаяся в противоположном направлении. На носу ее человек в капюшоне держал в вытянутой руке фонарь. Он перемолвился парой слов с собратом и исчез в тумане. Потом они обогнули темный силуэт Сан-Микеле, который тоже растворился в дымке. В воздухе носился аромат тайны, словно природа в беспокойной дреме готовила души к какому-то новому апокалипсису. Она навевала тысячи волшебных снов, но черная магия, угрожающая и опасная, ползла по кромке воды между видневшимися сваями. Темное пятно, затерявшееся в лагуне. В этой атмосфере нереальности Пьетро вдруг почудилось, будто они покинули землю в поисках другого мира, таинственного и волнующего.
Он припомнил ночные события. Ландретто пока еще об этом не знал. Откровенно говоря, Виравольта задавался вопросом, не явилось ли все это лишь плодом его воображения? Но ведь он видел именно Каффелли, без всякого сомнения. И сохранил записку, «Менуэт теней». Надо будет показать ее Броцци, может, Совет сорока сумеет определить происхождение бумаги и чернил. В мозгу Виравольты крутились картинки вчерашней ночи. У священника из Сан-Джорджо это наверняка не первая ночная вылазка… Тут сомнений почти нет. Пьетро сам в свое время отказался от тонзуры, чтобы пользоваться удовольствиями, получаемыми от женщин. А уж в Риме Виравольта таких видал-перевидал, так что не ему осуждать Каффелли. Но все же Козимо сильно рисковал. Опьянение плотью… Но он! Священник Сан-Джорджо Маджоре! Какая глупость! Но как бы то ни было, промелькнувшая у Виравольты мысль, что Каффелли мог завязать с Марчелло специфические отношения, очень даже походила на правду. Пьетро слишком хорошо знал людей, чтобы не понимать: все они — плод своих сдерживаемых страстей, радостей и горестей, своих прошлых заблуждений. Но поведение Каффелли свидетельствовало о серьезной проблеме. Пьетро припомнил слова священника:
«Пресвятая Дева… Я молился денно и нощно, надеясь, что этого не произойдет… Какой позор, Господи… Ну почему все должно случиться именно так? Почему идет все хуже и хуже… Марчелло… Этот мальчик заслуживал большего… Он был…»
Марчелло, одержимый грехом — как и, несомненно, Каффелли. Это по крайней мере известно. Вот что их сближало. Один предал свою природу, второй — веру. И это обоюдное смятение могло породить крепкую дружбу. Они понимали страдания, которые испытывал каждый из них. Даже если отбросить вырисовывавшиеся политические проблемы, эта точка соприкосновения могла послужить плодотворной почвой для их взаимных исповедей. Два человека, живущих двойной жизнью, мучающиеся, любимые и одновременно обделенные любовью, обреченные скрывать свои интимные радости, клятвопреступники в глазах света — и в первую очередь наверняка в своих собственных. Уродливая картина, напитанная ядом… Секреты и исповеди. Агент Десяти и признания. Две души, убежденные, что прокляты, раздираемые собственной двойственностью, могучим зовом своей природы, недостижимыми идеалами. Пьетро, будучи великим бабником, не мог до конца осознать внутренние мучения, пережитые этими людьми.
Прикрыв глаза, он потер лоб и снова принялся размышлять о записке, сунутой ему под дверь.
Кто мог ее написать? Подпись-то была: Вергилий. Но единственным знакомым Пьетро Вергилием был автор «Энеиды», что не давало результата. Но будь то пресловутый Дьявол, таинственный Химера или Стриги, о которых рассказал Каффелли, Пьетро подозревал, что сейчас следят за ним самим. Неужели новости так быстро распространились? Или этот «менуэт» ему подсунул другой задействованный Советом десяти агент, чтобы тайно сообщить о важной части головоломки? Не ведет ли Совет десяти параллельное расследование? Маловероятно. Вергилий или те, кто сейчас следит за самим Пьетро, наверняка непосредственно замешаны в убийстве Марчелло. Пьетро все больше и больше убеждался, что убийство в театре вовсе не дело рук одиночки и за всей этой инсценировкой скрывается какой-то иной, темный смысл. А если убийца орудовал не один, то скорее всего действовал от имени некой организации. Быть может, этих таинственных Огненных птиц.
Остается только найти доказательства, буде таковые имеются.
А пока суд да дело, нужно потянуть за другую ниточку: происхождение осколков стекла, обнаруженных в глазницах Марчелло и вокруг тела, наверняка даст новые сведения.
Им пришлось провести в своей лодочке еще добрый час, прежде чем перевозчик указал рукой на берег Мурано и начал готовиться к причаливанию.
Они наконец-то вынырнули из тумана.
В XIII веке Большой совет Венеции ради безопасности и более полного контроля за ремесленниками решил перенести стекольные мастерские на остров Мурано. С тех пор Гильдия стеклодувов стала очень могущественной. С конца XIV века она экспортировала свою продукцию даже в Лондон, и с расцветом эпохи Возрождения ее торговые пути простирались все дальше. Работа венецианских стеклодувов достигла такого совершенства, которому не было равных в истории декоративного искусства. Предметы, покрытые эмалью, переливающиеся различными цветами, позолоченные и украшенные современными картинками или сценами из мифов, стали гордостью гильдии, весьма успешно адаптировавшейся к изменениям «хорошего вкуса» великих европейских дворов. Затем пришла пора филиграни: на изделие навивались тонкие нити из опалового стекла, которые после специальной обработки составляли бесконечно разнообразное плетение. Получались столь уникальные вещи, что во многих соседних странах создали мастерские, работающие «в венецианской манере». Утечка из лагуны секретов производства, несмотря на строгий контроль венецианских властей, усилилась после публикации в 1612 году знаменитой книги Нери «Искусство стеклоделия». Этот труд продемонстрировал достижения стеклодувов, неустанно совершенствующихся еще со Средних веков. Астрономические линзы, медицинские инструменты, пипетки, флаконы и перегонные аппараты алхимиков, очки вроде тех, что носил Броцци, врач Уголовного суда, вначале изготавливаемые специально для ученых, а затем и для массового потребления, — все это дало венецианскому стеклу возможность найти обширные рынки сбыта, помимо традиционных. Венецианское стекло соперничало с горным хрусталем. Спорило с богемским по легкости, прозрачности и прочности. Замена в печах дров на уголь подтолкнула мастеров на разработку новых процессов изготовления. Увеличение процента окиси свинца позволило создать стекло, поражающее радужной игрой света и особой легкостью, знаменитый хрусталь, который сам по себе подтверждал высочайшее искусство муранских стеклодувов. Венеция оставалась владычицей стекольного производства. Венецианские зеркала, витражи, статуэтки и кубки, вазы и блюда, предметы сугубо утилитарные или декоративные, считались самыми утонченными в мире.
