— Том Дибдин, — сказала она вместо объяснения.
Имя было знакомое. Каким-то образом оно напомнило мне о каретах и парусных кораблях, о ветреных весенних утрах в те времена, когда железные дороги и заводы еще не превратили Англию в большой механизм и не окутали ее дымом, — но я пока не могла сообразить, откуда оно взялось.
— «Без ума от мелодрамы», тысяча восемьсот девятнадцатый год.
Тогда я вспомнила: мой отец очень любил «Воспоминания» Томаса Дибдина, когда я была маленькая, но мне читать их запрещал, опасаясь, что книга меня совратит и заставит сбежать из дома, чтобы поступить в бродячий театр, как его автор. (Этот запрет, конечно, только увеличивал для меня привлекательность книги, заставляя раз за разом пробираться в библиотеку и глотать две-три страницы баек про актрис и режиссеров, пока приближающиеся шаги не заставляли меня бежать.) Но я все равно не понимала, при чем тут Тернер; должно быть, недоумение отразилось у меня на лице, потому что леди Мисден указала дрожащим пальцем на картину и сказала:
— Вдохновил его на это. Так, во всяком случае, он говорил.
— Вы Тернера имеете в виду? — спросила я.
— Ну конечно, Тернера, — сердито сказала она, но потом, смягчившись, улыбнулась (чудо из чудес) и продолжала уже мягче: — Но, возможно, на самом деле все было не так.
— Зачем бы он тогда это сказал?
— Ну как же — чтобы шокировать, — сказала она, будто ничего не могло быть естественнее, а я задавала глупые вопросы. — Все дело в дурочке, которая шептала одному священнику: «Так туманно, так духовно, так воздушно, мистер Как-вас-там. Клянусь, я не знаю, как Тернер это делает. Должно быть, он волшебник». И еще какая-то чепуха в этом роде.
Признаюсь, я покраснела, но мне хватило самообладания улыбнуться.
— А он сказал ей, что взял идею не из «Одиссеи», как мы все полагали, а из куплетов в комическом спектакле. — Она покачала головой и почти беззвучно рассмеялась. — Как пить дать, она больше никогда в жизни не посмела высказывать мнения.
— Вы там тоже были? — спросила я.
— Он мне потом рассказал.
— О, так вы его лично знали?
— О да, я Тернера знала, — сказала она, сделав многозначительный упор на слове «я», и этим невольно навела меня на мысль о том, что у них было нечто большее, чем дружба.
Очевидно, та же мысль пришла в голову и собравшейся вокруг нас небольшой аудитории, потому что толстуха, которая давно нас слушала (но изображала, что не слушает), бросила на леди Мисден суровый взгляд, а мужчина за нами взял жену под руку и увел прочь.
— Он театр очень любил, — продолжила леди Мисден, не обращая ни капли внимания на то, какую суматоху создала. В ее тоне было что-то собственническое, что заставляло предположить, что театр — это ее мир, и она, разумеется, знает всех, кто к нему причастен. Мне впервые пришло в голову, хотя это казалось невероятным, что по внешности и манере говорить ее вполне можно принять за старую актрису.
— А вы там сами выступали? — спросила я достаточно шутливым тоном, чтобы при необходимости перевести все в шутку.
— Ну конечно, — сказала она, смеясь, а потом, чтобы избавить меня от необходимости задавать дополнительные вопросы (я уже пыталась их придумать), пояснила: — Я Китти Драйвер.
— Та самая миссис Драйвер?
Она кивнула.
— Была ею, пока Мисден не перетащил меня из фойе в салон. — Фраза была явно давно и хорошо отрепетирована, и я невольно подумала, что за прошедшие пятьдесят лет она не раз ее употребляла, рассчитывая насмешливым упоминанием своего происхождения обезоружить недовольных.
— Мне не посчастливилось вас увидеть… — начала я.
— Конечно, вы слишком молоды.
— Но мать Уолтера до сих пор вспоминает вашу леди Вюрцель.
Она покачала головой, но сквозь белую маску на ее лице было заметно удовольствие.
— Это уже конец моей карьеры. Вот моя миссис Мэндибл в тысяча восемьсот десятом — это было что-то. Или Люси Лавлорн в «За один день». Мисден этот спектакль видел тридцать девять раз.
— Правда?
Она снова кивнула.
— Он слал мне записки каждый вечер; а в конце концов пришел за кулисы и сказал: «Ничего не поделаешь, миссис Драйвер, вы похитили мое сердце. А если вы мне его вернете, я выйду на улицу и предложу его первой попавшейся женщине, вот увидите — если я не смогу заполучить вас, то мне все равно, что со мной будет».
В толпе вокруг нас снова началось шевеление, но леди Мисден опять не обратила на это внимания. Она расхохоталась и продолжила:
— Мне оставалось только выйти за паршивца! Я рассмеялась.
— А что с Тернером? — спросила я немного неуклюже, так как не могла придумать другого способа вернуть разговор к первоначальной теме. — Он тоже был вашим поклонником?
Прямого ответа она не дала, оперлась подбородком на руку и на секунду уставилась в пол, словно эта идея ее удивила. Наконец она сказала:
— Он был человек хитрый и скрытный, мисс… мисс…
— Халкомб.
— Мисс Халкомб. Он чувствовал обиды острее любого из мужчин, которых я встречала, и поэтому изо всех сил старался избегать публичного унижения. Мало кто из нас что-то знал о его личных делах, только то, что он жил с отцом и имел сумасшедшую экономку. Ходили, конечно, слухи о женщине, но… — Она помедлила и покачала головой.
— Актриса? — сказала я нервно.
— Симпатичная вдовушка, как говорят. Родила ему пару ублюдков. Но это так, разговоры, точно не известно.
Джентльмен у меня за плечом, о присутствии которого я догадывалась по сильному запаху сигарного дыма, шумно откашлялся и удалился; я, должно быть, тоже выглядела растерянно, потому что леди Мисден сказала:
— Господи, женщина, а что в этом такого? Мужчинам не положено быть одним, да и женщинам тоже. — Она внезапно уставилась на меня своими глазками-буравчиками, смутив еще больше. — Лучше одна теплая постель, чем две холодных.
Очень глупо было смущаться, но я все же смутилась и, испугавшись услышать дальнейшие признания (или, если честно, я не хотела, чтоб меня видели здесь слушающей их), двинулась в сторону Уолтера со словами:
— Знаете, мой брат пишет биографию Тернера.
Теперь я жалею, что так сделала: если бы не застенчивость, я бы узнала больше.
— Не зовите мужчин, — сказала леди Мисден жалобным тоном. — Они теперь такие зануды, будто все юристы да школьные учителя.
Я задержалась, но было уже слишком поздно. Я услышала, как Уолтер говорит «Мою дочь тоже зовут Флоренс», будто все темы разговора, кроме имен детей, уже были исчерпаны, а потом он посмотрел на меня умоляющим взглядом, который растопил бы айсберг, так что отступить было невозможно.
— Я начинаю думать, что надо было назвать их Венециями, — сказал мистер Кингсетт, издал гогочущий смешок и махнул рукой в сторону «Моста Вздохов».
Уолтер шагнул поближе ко мне, и на лице его было ясно написано то, чего он не мог произнести вслух: «На помощь!»
— Ты знаешь, Уолтер, — сказала я, — леди Мисден была дружна с Тернером.
— Неужели? — сказал он, направляясь к ней. — Как интересно!
Но мистер Кингсетт с неожиданной ловкостью поспел прежде него, а через мгновение, словно получив какой-то сигнал (хотя я ничего не видела), к нему присоединилась жена со словами:
— Ну же, мама, не стоит задерживать мисс Халкомб и мистера Хартрайта. Если мы не уйдем сейчас, то просидим здесь всю ночь и завтра полдня.
На мгновение меня охватила ярость, но потом я вспомнила свою собственную реакцию на старуху и невольно подумала о том, что, если бы это была моя мать и я услышала бы, как неблагоразумно она беседует с посторонними, я бы повела себя так же.
Когда я уже попрощалась со всеми, а Уолтер вежливо обсуждал с леди Истлейк свои исследования, я вдруг придумала — как моряк, который успевает схватить только одно сокровище с тонущего корабля, — последний вопрос для леди Мисден. Наклонившись, я спросила:
— Какая картина здесь больше всего напоминает вам Тернера как человека?
Не колеблясь ни секунды, она ответила:
— «Пристань Кале».
Когда они ушли, мы с Уолтером отыскали эту картину. Это морской пейзаж, где мраморно-серое море кипит и волнуется под штормовым небом. Справа выступает к горизонту потрепанная деревянная пристань, усеянная беспорядочными кучками людей. Видны силуэты двух далеких кораблей, а из щели в тучах на воду падает росчерк солнечного света. Ближе к зрителю, в центре картины, — хаотическое скопление лодок, направляющихся в гавань и стремящихся выйти из нее. В ближайшей лодке гребец с одним веслом отчаянно старается, чтобы его не ударило о столбы, а человек на корме не помогает, а сердито машет бутылкой коньяка в сторону своей жены на пристани. Только приближающийся английский пакетбот с широко развернутыми парусами кажется надежным и управляемым.
