В танцевальной зале уже гремела музыка полкового его величества Петра Федоровича оркестра, который должен был смениться со временем виолами и альтами.
Анастасия — действительная статс-дама из свиты государыни, встречала именитых гостей. Издали увидев мужа, она подошла к компании, расцеловалась с Софьей, чуть присела в подобии книксена перед Никитой.
Костюм ее назывался «Ночь»: черная, затканная серебром юбка была украшена звездами из фольги, маску заменяла черная вуаль, прикрепленная звездочками к лентам прически, которая была истинным чудом куаферного искусства и носила интригующее название «бандо д`амур», что значит «повязка любви».
Саша не посмел поцеловать жену на виду у публики, которая все замечает и не терпит откровенных вольностей. Он только пожал ей руку и шепнул участливо:
— Устала?
— Устала, милый. Я давно устала, — отозвалась Анастасия, кланяясь кому-то с очаровательной улыбкой. — Государыня не в духе. На всех кричит. Санти отчитала, как мальчишку.
Франсуа Санти, пьемонтец, занимавший при дворе Елизаветы высшую должность обер-церемониймейстера, был человеком весьма уверенным в себе. Весельем и остроумием он всегда умел завоевать расположение Елизаветы, и уж если на нем она решила сорвать зло, то дело, которое ее рассердило, было серьезным.
— За что отчитала? — прошептал Саша, нежно глядя на Анастасию; уж ей-то, наверное, досталось больше, чем другим.
— Потом. Сейчас идите в залу.
— В чем будет государыня?
— Голландский шкипер.
— А великая княгиня?
— Кто ж знает, в чем будет великая княгиня? — с досадой отозвалась Анастасия. — Из-за нее у нас сегодня и случился этот сыр-бор. Из-за ее непослушания… Ты что на меня так испуганно смотришь? — обратилась она вдруг к Софье. — Да вас это не касается. Никита, развесели Софью. — Она погрозила ему пальцем и вдруг, уловив знак обер-гофмейстерины, стремительно сорвалась с места и почти бегом, высоко подбирая юбку, устремилась в противоположный угол вестибюля.
— Узнай про великую княгиню, — шепнул Никита Саше, — узнай, я тебя заклинаю! — И повел Софью вверх по лестнице.
Как описать блеск и великолепие царского дворца? Лепнина карнизов, французская мебель, гобелены, хрустальные жирандоли и всюду зеркала, которые удваивали, утраивали, удесятеряли пространство, оно не имело границ, в каждом зеркале отражались свечи и отражения свечей, и еще раз жирандоли, и вот уже не одна ваза с нарисованной на ней яркой птицей, а целая стая птиц мечется в отраженном мире, и хоровод китайских фонарей в виде пагоды, а сверху, с плафона, заглядывает любопытствующий гриффон, нет, три гриффона, а еще маски, ряженые, феи, и кажется, сам смех и разговоры их тоже отражаются в зеркалах, превращаясь в какофонию звуков.
Видя полную растерянность и смущение своей спутницы, Никита принялся за отвлеченный рассказ, пытаясь объяснить Софье происхождение слова «бал».
— Это немецкий обычай. Бал — всего лишь мяч, понимаешь? Крестьянки на Пасху дарили своим недавно вышедшим замуж подружкам сплетенный из шерсти мяч.
— А зачем они его дарили? — машинально спросила Софья, никак не вникая в смысл его слов.
— Ну… это просто символ. Если тебе дарят мяч, ты должна устроить угощение и танцы.
— Но у меня нет с собой денег, — испугалась Софья. Никита рассмеялся.
— Это просто обычай такой. Здесь нас накормят задаром.
— Ты прости, Никита. Я ничего не понимаю. Ты мне потом расскажешь. Ладно? — взмолилась Софья и замерла: перед ними был танцевальный, полный народу и музыки, зал: кавалеры и дамы уже выстроились в две шеренги. Пьемонтец Санти, маленький, важный, роскошный, взмахнул рукой, и тут же на нежнейшей ноте запели альты. Дамы присели в глубоком реверансе, кавалеры склонились в поклоне, а затем, возглавляемые придворным балетмейстером Ланде, поплыли в благопристойном менуэте. Об этом прекрасном танце недаром говорили; нижняя часть порхает, верхняя плывет.
Никита только успел пробежать глазами по зале, найти в числе танцующих Сашу и Анастасию, как Софью увел в танце долговязый и печальный юноша в трико Амура и крылышками за спиной.
Государыня тоже танцевала. Благодаря подсказке Анастасии Никита сразу увидел голландского шкипера. Простонародный этот костюм так ловко сидел на государыне, шерсть камзола так благородно ворсиста, что понятно было — здесь не обошлось без гоффатора, который поставлял лучшие товары из-за границы.
Елизавета не любила этикета, не желала быть узнанной, но приглашенные, которые тут же осведомлялись, в каком она будет костюме, выказывали свое уважение в странной манере. Вроде бы и кланяться нельзя, а ноги сами подгибаются. Но Елизавета не замечала всех этих ужимок. Это маскарад, а не какая-нибудь скучная ассамблея, введенная батюшкой. И не чопорный бал Анны Иоанновны, на котором все тряслись от страха пред жестким взглядом государыни и ее внезапной, предвещающей опалу жесткой усмешкой. Это мас-ка-рад, и главное, чтобы здесь было весело; наслаждайся жизнью, музыкой, светом, любовью — вот девиз Елизаветы.
Мимо Никиты прошла в танце Софья, хорошенькая, возбужденная, в поднятой на лоб, похожей на бабочку маске. Печальный Амур был явно без ума от дамы, он даже устроил некоторую путаницу в фигурах, чтобы не разлучаться с прекрасной венецианкой. Никита искренне его пожалел.
— А великая княгиня будет сегодня в розовом, — раздался над ухом шепот.
Никита резко обернулся. Перед ним стоял слегка хмельной, насмешливый и счастливый Саша.
— Фу ты, напугал!
— В руках лук, в волосах месяц. Стало быть, она Артемида-охотница, — продолжал Саша, весьма довольный эффектом. — Воинственная дева! — Он поднял палец.
— Среди танцующих ее нет. Я бы ее и под маской узнал…
— О, нет… За четыре года она очень изменилась, — бросил Саша и опять куда-то исчез.
Никита пошел бродить по анфиладам комнат. В китайской гостиной расположилась большая компания молодежи. Щупленький кавалер в огромном, не по росту парике, картавя и отчаянно жестикулируя, рассказывал пикантную историю. Каждая его фраза встречалась дружным хохотом. Какая-то парочка страстно целовалась за шторой. Стоящий навытяжку гвардеец внимательно прислушивался к жаркому влюбленному шепоту и косил глаза в ее сторону. В следующей гостиной у камина стояли двое мужчин и то, что они не кричали, не дурачились, а о чем-то негромко беседовали, придавало этой, наверное, самой банальной беседе, деловой и таинственный характер. При появлении Никиты они вдруг смолкли и принялись рассматривать стоящие на камине дивной работы часы, украшенные перламутром. Никита еще потому задержал взгляд на этой паре, что костюм на одном из них был очень похож на его собственный.
