Сто сорок три минуты…
Интересно, где у человека сознание? В мозгу? В сердце? Или человек — это память, но где тогда память? Тела нет, но я существую. Может, дело в душе́?
Сто пятьдесят семь минут…
Руслан однажды рассказывал, как пытался слезть с метамфетамина. Говорил, что ломка и вообще вся боль — в голове. Но сознание и есть голова — значит, моя пустота в голове, значит, я и есть пустота.
Сто семьдесят пять минут…
Эйп, наверное, сейчас, трахает Алису моим членом, то есть это я трахаю Алису. Прикольно. Интересно, каково это?
Сто восемьдесят минут…
Да будь ты проклят, гребаный Эфир!
***
Сначала я подумал, что таймер сломался или что-то пошло не так. Мутное стекло с очертаниями деревянного дома появилось, а персонажа не было. Потом я об него споткнулся своими фантомными ногами. Персонаж обнаружился на полу — лежал в плетеной корзинке, розовенький, пухлощекий и большеглазый. Я пригляделся — вроде бы мальчик. Система заботливо подсказала — да, мальчик весом почти в десять килограммов и возрастом в одиннадцать месяцев.
Я заржал — мое облачко прямо-таки затряслось от смеха. Захотел, блин, на ручки? Пожалуйста, получай. Младенец заерзал, вынул палец изо рта, показав мне два первых зуба, и тоже стал хихикать.
Деревня, в которой жила моя новая семья, находилась в такой глуши, что шанс встретить здесь Хранителей был минимальным (с погрешностью на мое везение). Родители оказались довольно милыми. Так мне, во всяком случае показалось, хоть я и не мог считаться экспертом по семейным вопросам.
Мои реальные мама с папой, будучи еще совсем молодыми и слегка чокнутыми, влились в модную тогда субкультуру виртстеров — и, соответственно, в первую волну тех, кто оцифровал сознание. Хорошо хоть, меня с собой не взяли или не запихнули в кадетский корпус, а отправили в Академию Таламус. Думаю, они до сих пор рассекают космос на своем виртуальном «Энтерпрайзе» или «Соколе тысячелетия». Может, еще и свидимся, блин…
Нынешний же мой отец был плотником и все время мастерил что-то для деревни, а мне делал игрушки в виде птиц и зверей. Мать постоянно что-то шила и между делом вышивала красивые картинки на моих пеленках.
Наверное, они меня любили. Укачивали, играли, не кричали на меня. Зато я орал как резаный, особенно когда понял, что Эфир заморозил мне денежный счетчик (это, впрочем, было логично). Зато удвоился коэффициент на отыгрыш персонажа. Так что методом нехитрых экспериментов я быстро стал набирать обнуленные после смерти баллы — разбрасывал игрушки, рыдал, вертелся, ползал, где только мог, отказывался есть. С едой вообще была проблема, психологически не мог питаться грудным молоком. Но родители терпели, улыбались, поддерживали друг друга. Мне даже стало как-то неуютно от чувства, что я их обманываю. Хотел бы я посмотреть на их лица, узнай они, что я все понимаю. От смущенных пуков (ой, дескать, а мы не при делах) до разговоров отца с мужиками о соседках и ворчания матери на отца при встрече с теми же соседками.
В моменты, когда я оставался один или делал вид, что сплю, я представлял себе страшную месть Хранителям и желал смерти Эйпу, надеясь, что Эфир материализует и эти мысли. Неписи росли в игре и могли состариться, так что у меня был шанс стать великим воином и отомстить, но сколько на это уйдет времени, я не знал. И постепенно приходило легкое отупение, особенно на руках матери, где чувствовались тепло, уют и безопасность.
Я потерял счет времени. Казалось, что прошла целая вечность, а на самом деле мне всего два раза стригли ногти, и у меня появился еще один зуб. Лез он, зараза, с такой болью, что полоска жизни просела почти наполовину, а я уже собирался получить очередной штраф от системы.
Сменялись дни, а я через злость, пуская слюни, полз от отрицания к торгу. Объяснял себе, что не так уж плохо быть оцифрованным, а месть можно отложить до момента, когда я хотя бы смогу без помощи родителей пройти несколько шагов. Я постоянно читал чат и раздражался от глупых и беспечных разговоров о рейдах, покупках, продажах, попытках познакомиться и прочей ерунды. Хотелось написать им — ау! О чем вы? Тут жизни воруют в вашем виртуале, а вы цены на мифрил обсуждаете. Услышьте меня!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
И однажды меня услышали — если, конечно, я не выдавал желаемое за действительное. В чате стали появляться странные сообщения. Все они начинались с английской W и были примерно одного содержания.
«W. Познакомлюсь с невезучей девушкой».
«W. Продлевать будете?».
«W. Я знаю, что с тобой произошло».
«W. Тебя ждут дома».
И все в таком духе от игрока с ником Джаггернаут, парня-мурлока, который перерезал мне глотку в борделе и передал привет от Уокера — того самого, видимо, крутого Уокера, который возглавлял Орду. Непонятно было, однако, откуда он про меня все знает. И что это за дом, в котором ждут? Дом Хранителей в Динасдане, бордель в Кобе или какая-нибудь нора аврорских земноводных? Я напрягал сознание, выжимая оттуда все, что помнил о мурлоках, и читал доступные мне материалы вики по Авроре.
В итоге я смог найти упоминания о трех поселениях этой расы. Ближайшее оказалось всего километров в двадцати. Выяснив это, я так переволновался, что попытался сразу же туда отправиться. Первый раз я прошел, смеша соседей своей походкой и постоянными падениями, метров десять от порога. Второй раз — пятнадцать, а третий — всего лишь пять, потому что меня вовремя поймал отец. Четвертая попытка не удалась вообще. Я потерял двадцать процентов жизни, упав со ступенек и вывихнув ножку. Сдался я где-то на пятнадцатой попытке, когда меня — грязного, ободранного и орущего — доставала мать из куста крапивы на окраине деревни.
Я впал в депрессию. Глядя на свое апатичное чадо, эти милые люди тоже грустили. Меня даже отнесли к местной знахарке, которая брызгала на меня кисло пахнущей водой и щекотала кроличьей лапкой, а потом вызывала солнечных духов, которые должны были вселить в меня радость и бодрость.
Духи не откликнулись, но вместо них пришла беда. На деревню напала группа начинающих некромантов, которым нужно было выполнить какой-то квест в угоду их темному божеству. Я настолько уже привык к дурацким шуткам Эфира, что даже не удивился, когда увидел Алису во главе двух рейдовых четверок. Грустно, но, с другой стороны, радостно было увидеть Нику — раз она здесь, значит, ее тело еще при ней. Еще больше порадовал тот факт, что она старалась не участвовать в истреблении деревни.
К тому времени я уже с трудом вспоминал свой изначальный образ. Месть, предательство Эйпа, мысли о том, чтобы вернуть себя, покидали мое сознание. Но момент, когда Алиса заживо сожгла моего отца, а потом вызвала костяные шипы, пробившие пол, и ими отбросила мою мать от меня, чтобы потом разорвать ее на куски, я не забуду никогда. И никогда не прощу Эфиру тот реализм, который он создает.
Увидев все это, я зашипел. Мою матерную тираду система перевела в набор самых страшных звуков, которые мог произвести младенец. Я думал, что ненавижу Эйпа, но оказалось, что я даже не знал раньше, что такое ненависть. Если бы я сумел, то молочными зубами, всеми тремя, перегрыз бы горло Алисе.
Алисе было плевать. Она улыбалась, глядя, как ее помощники истребляют деревню. Она улыбалась, когда доставала меня из кроватки. Она улыбалась, когда кривым черным кинжалом распорола мое маленькое тело от солнечного сплетения до горла, отбросила нож и вырвала мое сердце. Она улыбалась, думая, что я воплю от боли и страха. Но нет, я вопил от ненависти. Так я обещал этой суке, что когда-нибудь найду способ ее достать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Глава 8
В пустоте я провел неделю, как подсказал мне таймер обратного отсчета, пульсировавший рядом со все еще завышенным показателем пинга. Я размышлял, не понимая, как люди могут быть такими злыми, пусть даже это только игра. Впрочем, что-то подсказывало мне, что Алиса и в жизни не отличалась избыточным гуманизмом. А может, Алисы уже и нет в том игровом теле…
