1913 год. Юный парнишка Чен Даци (героя в юности играет Хуан Сяомин) прозябает в провинции и мечтает уехать в Шанхай. Он влюблен в девушку, которая должна отправиться в Пекин, обучаться оперному пению. Однажды Даци попадает в тюрьму по ложному обвинению в убийстве. В камере смертников он встречает самоуверенного заключённого Мао, который, во-первых - вовлекает парня в побег, во-вторых - под угрозой лишения жизни заставляет Даци убить человека.
Теперь герой вынужден бежать в Шанхай, где со временем он становится правой рукой капитана полиции, по совместительству вора в законе - босса местных бандитов Хонга (Само Хунг). К 1937-му году Даци (Чоу Юнь Фат) поднимается на "вершину мира" и практически в одиночку правит криминальной средой Шанхая. Гангстерское солнце ему благоволит. Веер в руке трепещет. Взгляд же остаётся добрым и справедливым, как в юности.
В это же время Даци, будучи женат, вновь встречает свою первую любовь. Она тоже оказывается замужем, по иронии судьбы - за врагом государства. Взгляды, которыми обмениваются влюблённые, готовы растопить любой лед отчуждения, но вдруг история поворачивается к магнату неожиданной стороной. В Китай вторгаются японцы, "очень жестокая нация", как называют её в фильме "Дневник Бриджит Джонс". Тогда Даци демонстрирует героический патриотизм, сознательную приверженность к государственности и доказывает на собственном примере фразу его босса Хонга: "Мы, конечно, бандиты, но в критические моменты должны оставаться людьми".
Мы никогда не узнаем правды - жил ли такой Чен Даци на самом деле, был ли он участником Сопротивления, действительно ли совершил подвиг. Скорей всего, это был обычный бандит, дон корлеоне местного разлива - недаром "Магнат" переполнен прекрасной музыкой а-ля Нино Рота. Но современные отношения между Китаем и Японией имеют над собой отнюдь не безоблачное небо, и китайский государственный строй диктует кинематографистам чёткие политические установки. Достаточно вспомнить недавний антивоенный (читай антияпонский) памфлет "Цветы войны" режиссёра Чжана Имоу, посвященный резне в Нанкине, о котором газета "Завтра" писала в сентябре прошлого года.
Но в отличие от картины Имоу, "Последний магнат" не может похвастаться совершенством, идеально выдержанным балансом между конъюнктурной начинкой и высоким искусством. Ни Чоу Юнь-Фат, ни Само Хунг не спасают фильм от сюжетной бесхребетности. Ближе к середине, криминальная драма, порой визуально отдающая театральным реализмом "уличных" лент позднего Мартина Скорсезе, захлёбывается в "любовном настроении" героев, в чувства которых зритель рискует попросту не поверить. Как и в то, что "враг государства номер один" превращается в патриота-государственника. Джон Диллинджер, расскажи ему такое, отказался бы пожать китайскому собрату по профессии его тонкую изящную руку.
Азиатский "Ален Делон", как окрестила Чоу Юнь-Фата пресса после выхода в 1986 году фильма Джона Ву "Светлое будущее" (режиссёр ориентировался на фильмы Жана-Пьера Мельвиля "Самурай" и "Красный круг"), в "Последнем магнате" словно повторил судьбу своего французского коллеги. Именно здесь экранный образ Чоу максимально приближен к ставшему почти пародийным имиджу умудрённого жизненным опытом сверхчеловека, который усиленно тиражирует последние двадцать лет окончательно и бесповоротно влюблённый в себя Делон.
Чоу, конечно, куда более скромен. К безмерному сожалению, в отличие от другой иконы гангстерского жанра 70-х - болливудской кинозвезды Амитабха Баччана, ни Делону, ни Юнь-Фату не повезло сыграть возрастную бандитскую роль достойно.
Первые минут двадцать "Магната" выдержаны скорее в стилистике классического индийского фильма, нежели в гонконгских криминальных традициях. Мальчик, не мечтающий о карьере бандита, волей случая становится на преступную дорожку, и в финале либо перевоспитывается, либо, раскаявшись, красиво погибает, успев утопить в крови своих врагов. Ещё один привет Болливуду - сцена, где главный герой ради спасения своего босса, не дрогнув ни одним мускулом лица, ползёт на коленях по битому стеклу. Если бы вся оставшаяся история была бы воплощена в подобном ключе, зритель наверняка испытал бы эмоциональную стагнацию - приём, десятилетиями отработанный Болливудом. Ведь те же индийцы прекрасно умеют снимать патриотическое кино, которое никак не выглядит государственным заказом, хотя наверняка им является.
Возможно, все дело совершенно в другом. Китайский кинематограф последних лет погряз в собственном профессионализме: красивая оболочка исчерпала себя, былые приёмы уже не работают, новые пока не изобретены. В такой ситуации следует сделать передышку, остановку в пути. Но для этого необходимо особое мужество.
Апостроф
Евгений Маликов
4 апреля 2013 0
Культура
Михаил ЧЕРТОК. Русский военный марш: К 100-летию марша "Прощание славянки" - М.: "Канон+" РОИИ "Реабилитация", 2012, 280 с.; Михаил ЧЕРТОК. Военные марши России: К 200-летию Отечественной войны 1812 года - М.: "Канон+" РОИИ "Реабилитация", 2013. - 368 с.
Счастьем для романа является его совпадение с ожиданиями читателя: хорошая книга должна быть самосогласованной, т.е. не противоречить себе внутренне, а внутренняя "правда" не должна противоречить опыту читателя. Тогда возникает то, что называется типичностью: вот знаем, что именно так не было, но ведь иначе - верим! - не могло быть.
Иную судьбу имеют работы, не относящиеся к беллетристике. Однако и в их случае требуется, чтобы читатель "отозвался".
Имеющий за плечами нелегкий, но полезный опыт закрытых учебных заведений с их неизменными муштрой и насилием знает, какую роль играют ноты в формировании мировоззрения. Как и то, что музыка всюду имеет воспитательное значение, но, в зависимости от целей, привлекается разная.
Опыт говорит, что нотная грамота не чужда физикам и математикам. При этом профильный интернат имеет большую вероятность собрать несколько классических квартетов и фортепианных дуэтов, чем хотя бы один диксиленд или пару комбо.
Для гуманитариев интернатов не припомню, но случись таковые, звучать и там симфоническим опусам, ибо музыка лежит в основе гармоничного мироздания, а университетское как классическое, так и естественное образование направлено на миропонимание.
Неорганизованный школяр мог тяготеть к джаз-банду или "русскому року", т.е. жить без нот, и его судьба была в интеллектуальном плане незавидна.
Проще всего складывалась жизнь ученика обычного, т.е. военизированного пансиона: такому не оставалось ничего, кроме духовых инструментов и духа агрессии.
Культ духового оркестра не обошел меня стороной. Поэтому рецензируемые книги я прочел с огромным интересом. Не только тема оказалась близкой мне, но и сам автор - военный дирижер, имеющий опыт работы в реальных боевых действиях, вызвал чувство внутреннего родства. Служил? Следовательно, знает, о чем пишет. Рисковал? Следовательно, может предупредить.
Майор Черток предостерегает: если вам кажется, что духовая музыка безобидна, вспомните печальный пример Марсия. Именно этих слов вы не найдете в книге, но смысл будет близким: военный марш - музыка, несущая в себе одновременно и смертельную опасность, и презрение к смерти.
Мысль воодушевляет. При этом труд автора имеет не только мобилизационную, но и исследовательскую составляющую: он внимательнейшим образом разыскивает следы маршей в архивах и книгохранилищах и натыкается порой на целые культурные пласты, отброшенные за ненадобностью изнеженным поколением.
В награду находит ноты. Правда, письменные знаки несут еще мало радости дерзкому и бодрому, но - подождите! - со временем все марши будут сыграны. В городские сады возвратятся люди в мундирах и касках, с начищенной медью в руках. Мальчишек будут снова делить на пажей и кадетов, гимназистов и реалистов...
Ждать! Или умереть, ибо жить без утверждающего марша незачем!
Но правильнее - собрать друзей, вооружиться нотами и разных строев - или каких там? - медными горнами, построиться и - марш!
Майор Черток взялся за дело почти непосильное для обыденного человека: вернуть жизнь не только маршу, но и самой жизни. Опасной. Построенной у воина по определенным канонам, исполняемой в определенном темпе. И если первая книга посвящена в основном истории духовых оркестров и "Прощанию славянки", то вторая в огромной степени погружает нас в философию марша, как понимает ее автор.
Факты и размышления интересны. Например, не сразу соображаешь, что было время, когда даже военные духовые оркестры использовали только деревянные инструменты. Другой была эпоха - другой была и война. Медь принесла истинную ярость - неслыханный гуманизм и невиданную в природе жестокость. Тутти! - и за кучным узором бомбометания следует ковровая бомбардировка.
