Свой, причем немалый, вклад в развязывание массового террора внесли и «демократические» социалисты, которые лицемерно осуждали «зверства большевизма». «Роль правых эсеров и меньшевиков в становлении белого террора можно наглядно проследить на примере событий, развернувшихся летом-осенью 1918 г. в Ижевске, где произошло самое мощное за всю советскую историю антибольшевистское рабочее восстание, – пишет Д.О. Чураков. – …Уже начало переворота связано с кровавым эпизодом – бессмысленной расправой, учиненной толпой над разъездом конной милиции… После первых успехов мятежа началась кровавая расправа. По свидетельству военного лидера повстанческой армии полковника Федичкина, мятежники, среди которых было немало рабочих, в течение 12 часов ловили и расстреливали большевиков. В первые же дни восстания зверская расправа состоялась над начальником милиции Рогалевым, одним из лидеров максималистов Т. Дитятиным, был выведен из госпиталя и растерзан Жечев – и этим список жертв мятежа далеко не исчерпывается… Картины бессудных расправ наблюдались в те дни во всех заводских поселках и деревнях Прикамья, захваченных повстанцами. На большевиков и всех сторонников советской власти устраивалась настоящая охота. Как показывают исследования современных ижевских историков П.Н. Дмитриева и К.И. Куликова, очень часто речь шла вовсе не о стихийных вспышках насилия, а о вполне продуманных, целенаправленных акциях новой повстанческой власти. Арестами и содержанием под стражей первоначально занималась специальная комиссия по расследованию деятельности большевиков, а затем – созданная на ее основе контрразведка. Арестам подвергались не только деятели большевистского режима, но и члены их семей. Так, были арестованы отец заместителя председателя Воткинского Совета Казенова, а вслед за ним и 18-летняя сестра, которая пыталась передать брату посылку. Через несколько дней они были расстреляны. Был схвачен и расстрелян проявлявший сочувствие к большевикам священник Дронин, многие другие. С течением времени репрессивные меры распространились на все более широкие слои населения Ижевска, всего Прикамья. Даже сами повстанческие авторы признают колоссальный размах осуществляемых ими репрессий. К примеру, один из них пишет о сотнях арестованных в импровизированных арестных домах. Около 3 тысяч человек содержалось на баржах, приспособленных под временные тюрьмы. Этих людей называли «баржевиками». Примерно такое же количество арестованных находилось в Воткинске, не менее тысячи их было в Сарапуле» («Роль правых социалистов в становлении системы белого террора»).
Карающий гламурКакова же была мотивация творцов белого террора? Месть устроителям и проводникам террора красного? Да, безусловно, многие горели желанием отомстить большевикам, думая, что эта месть успокоит и излечит Россию.
Однако месть – это вторичная мотивация. На первом плане стояло желание закрыть канал пополнения элит, который был открыт большевиками. Вот, например, весьма характерное описание террора корниловцев, которое дал (весной 1918 года – задолго до всякого красного террора) убежденный антикоммунист и активный участник белой борьбы Р. Гуль: «Из-за хат ведут человек 50–60 пестро одетых людей, многие в защитном, без шапок, без поясов, головы и руки у всех опущены. Пленные. Их обгоняет подполк. Нежинцев, скачет к нам, остановился – под ним танцует мышиного цвета кобыла. «Желающие на расправу!» – кричит он. «Что такое? – думаю я. – Расстрел? Неужели?» Да, я понял: расстрел, вот этих 50–60 человек, с опущенными головами и руками. Я оглянулся на своих офицеров. «Вдруг никто не пойдет?» – пронеслось у меня. Нет, выходят из рядов. Некоторые смущенно улыбаясь, некоторые с ожесточенными лицами. Вышли человек пятнадцать. Идут к стоящим кучкой незнакомым людям и щелкают затворами. Прошла минута. Долетело: пли!.. Сухой треск выстрелов, крики, стоны… Люди падали друг на друга, а шагов с десяти, плотно вжавшись в винтовки и расставив ноги, по ним стреляли, торопливо щелкая затворами. Упали все. Смолкли стоны. Смолкли выстрелы. Некоторые расстреливавшие отходили. Некоторые добивали штыками и прикладами еще живых… Утро. Кипятим чай. На дворе поймали кур, щиплют их, жарят. Верхом подъехал знакомый офицер В-о. «Посмотри, нагайка-то красненькая!» – смеется он. Смотрю: нагайка в запекшейся крови. «Отчего это?» – «Вчера пороли там, молодых. Расстрелять хотели сначала, ну а потом пороть приказали». – «Ты порол?» – «Здорово, прямо руки отнялись, кричат, сволочи», – захохотал В-о… «А как пороли? Расскажи», – спросил кто-то… «Начали их пороть. А есаул подошел: что вы мажете? Кричит: «Разве так порют! Вот как надо!» Взял плеть, да как начал! Как раз. Сразу до крови прошибает! Ну, все тоже подтянулись. Потом по команде «встать!» встали. Их в штаб отправили. А вот одного я совсем случайно на тот свет отправил…» («Ледовый поход»).
Тут, конечно, не было никакого отмщения. Элита, к которой принадлежали господа офицеры, «ставила на место» рабоче-крестьянское «обнаглевшее быдло», которое большевики упорно вели наверх. И здесь вовсе не следует сводить все к пресловутому «классовому эгоизму». Наряду с классовым проявилось и социокультурное.
Вообще, российская элита того времени была достаточно открыта для выходцев из низов. Что уж там говорить, если отец Деникина был крепостным крестьянином. Но здесь имело место быть дозированное пополнение, в ходе которого «новички» быстро проникались общим элитарным духом. А дух этот был очень нехорошим.
Российская элита в большинстве своем представляла собой вестернизированную верхушку, которая склонялась к либерализму в разных его версиях (от «прогрессивного национализма» а-ля Шульгин до кадетского полусоциализма). Это – в политическом плане. А в плане духовном – элитарии были увлечены различными оккультными учениями – теософией, спиритизмом, гностицизмом, мартинизмом и пр. Большинство их так или иначе участвовали в деятельности многочисленных масонских лож, спиритических кружков и прочих мистических сообществ.
О масонах тут даже и говорить не надо – теперь уже всем известно, насколько велико было их влияние в дореволюционной России. А вот о других течениях известно меньше. Взять хотя бы тогдашнее спиритическое движение. В своей интереснейшей поздней работе «Религиозно-философские основы истории» Л.А. Тихомиров приводит следующие данные: «На всемирном конгрессе в Бельгии, в 1910 году, количество правильно организованных спиритов, имеющих свои кружки и собрания, исчислялось в 14 000 000 человек, и число сочувствующих, но еще не успевших правильно организоваться – в 10 000 000… Количество спиритических кружков в России превышало в это время 3500, из которых на долю Петрограда приходилось 1000, а на Москву 672…»
Российская элита в большинстве своем представляла собой вестернизированную верхушку, которая склонялась к либерализму в разных его версиях. В России складывалось общество западного типа – буржуазно-либеральное и оккультное. В феврале 1917 года оно сокрушило самодержавие, которое еще как-то сдерживало стремительный процесс либерализации и сползания в оккультизм. Причем решающую роль в свержении «реакционного царизма» сыграла промасоненная военная верхушка, вожди которой М.В. Алексеев, Н.В. Рузкой и др. устроили самый настоящий военный переворот. (Кстати, вот показательная деталь, 32 % подписчиков спиритических изданий были военными.)
Теперь, казалось бы, все было в полном ажуре. В России утвердилась демократия, «деловая элита» стала формировать правительства, а «образованное общество» получило возможность заниматься разного рода «духовными поисками» уже без всякой оглядки на «деспотизм церкви». Но тут появились «злобные большевики», которые весь этот гламур взяли и безжалостно порушили. Ну и как же теперь жить?
Ленинцы были радикальными и бескомпромиссными сторонниками модерна, тогда как либералы проявляли здесь воистину «фармазонскую» гибкость. Они были готовы использовать любые элементы традиции, выполняя разные запросы: «Хотите монархии? Почему бы и нет, давайте подумаем. Конституционная монархия по английскому образцу могла бы принести пользу стране. Хотите православия? Да пожалуйста, свободная от синодальных оков церковь только укрепит демократию. Желаете национализма? С превеликой радостью, ведь все мы патриоты матушки-Руси, воюющей плечом к плечу с великими западными демократиями».
Большевики, однако, этой гибкости не признавали и требовали довести революцию модерна до конца – выкинув любую «духовность» и надстроив над политическим эгалитаризмом социальный радикализм. И тем самым они поломали изящную игру, которую вели гламурные промасоненные элитарии. А это вызвало у последних изумление и озлобление одновременно. Разгневанные февралисты поднялись против большевиков, причем в авангарде встали военные элитарии, приверженные масонскому национал-либерализму.
