Семьдесят шесть англо-французских дивизий (из них четыре английских, а все остальные французские) стояли против 32 немецких дивизий, укрывшихся за «линией Зигфрида».[27] Однако французы, несмотря на соглашение от 19 мая 1939 года, не пришли на помощь Польше переходом в наступление на Западе (которое, безусловно, отвлекло бы немецкие вооруженные силы с польского фронта). Объясняя причины, по которым они не предприняли немедленных действий, французы утверждали, что их сухопутная армия, хотя и значительная по размерам, совершенно не готова к боевым операциям, а авиация исключительно слаба, что укрепления «линии Зигфрида» мощны и что немедленное наступление неизбежно привело бы к полной катастрофе. Свое поведение французы называли «стратегическим выжиданием».
Проволочка вновь обернулась грубой ошибкой. К концу сентября главнокомандующий немецкими сухопутными войсками Браухич довел численность своих сухопутных сил на Западе до 100 дивизий, использовав войска, испытанные в успешной польской кампании. Была упущена блестящая возможность. Немецкий генерал фон Меллентин, увидев «линию Зигфрида», сказал:
«Я вскоре понял, какой авантюрой была польская кампания и на какой риск пошло наше верховное главнокомандование. Второсортные войска, удерживавшие “Западный вал”, были плохо вооружены и недостаточно обучены, а оборонительные позиции далеко не были теми неприступными укреплениями, какими их изображала наша пропаганда.
Чем больше я глядел на эти оборонительные позиции, тем менее понятным становилось для меня совершенно пассивное поведение французов. Это негативное отношение неизбежно должно было сказаться на боевом духе французских солдат и нанести больше вреда, чем наша пропаганда, какой бы эффективной она ни была».
Генералы Йодль и Кейтель позднее заявят, что наступление на Западном фронте во время польской кампании встретило бы только незначительное и непродолжительное сопротивление, — но вместо наступления армии союзников приступили к укреплению оборонительных сооружений.[28] Фактически обе стороны строили доты и дзоты, ставили заграждения из колючей проволоки и камуфлировали свои позиции. С обеих сторон авиация совершала разведывательные полеты, но других операций, по существу, не велось.
Один из английских комментаторов писал: «“Живи и давай жить другим” — такова по-прежнему политика на Западном фронте в Сааре, и каждого, кто выстрелит из винтовки, сочтут явно антисоциальным элементом…
Среди наших солдат отмечается явное нежелание приставить винтовку к плечу и пальнуть в безобидного немца. Дважды в апреле немцы делали вид, что переходят в атаку, и во второй раз захватили несколько французских постов на нашем фланге. Это сочли чрезвычайно неблаговидным поступком, подражать которому не следует».
Немецкий обозреватель в этот период писал: «Через наш перископ мы видим французов. Они пилят дрова. Одетые в длинные тяжелые шинели, они ходят группами в два-три человека, курят, они явно скучают».
Французское командование утверждало, что в первый месяц войны французские войска вторглись на немецкую территорию, правда неглубоко и на узком фронте и всего на несколько недель. Французские патрули с большой осторожностью и неумело вели разведку перед укрепленной «линией Мажино». Затем в октябре были замечены подошедшие к немцам подкрепления, начались холода, и французы благоразумно отошли назад в свои удобные и надежные казематы и форты.
Первый убитый англичанин
Чтобы рассеять скуку среди бездействовавших английских войск, английский король посетил Западный фронт между 5 и 9 декабря и, таким образом, находился на «боевом театре войны», когда — спустя три месяца после начала войны — английские войска понесли первые потери: капрал Т. В. Прайди был убит в случайной стычке английского патруля с немцами. Поскольку за три первых месяца первой мировой войны Англия потеряла более 50 тысяч человек, нельзя сказать, чтобы англичане находили эту войну дорогостоящей с точки зрения потерь в живой силе, но это не помешало Чемберлену спросить генерал-майора Монтгомери, дивизию которого он посетил в декабре: «Я не думаю, чтобы немцы собирались наступать. А вы?»
Так как английские и французские армии предпочли охранять «линию Мажино» и не попытались начать согласованное наступление, Гитлер смог убедить скептически настроенных генералов, что объявление войны было не более чем символическим сопротивлением. Таким образом, события в начале войны или, скорее, отсутствие событий способствовали росту доверия генералов к Гитлеру и существенно укрепили его личную власть. Даже когда генералы критически отнеслись к его «решению польского вопроса» — зверскому уничтожению всей польской интеллигенции, руководителей, духовенства и евреев, — он сумел снова добиться их доверия и поддержки, заверив их, что союзники будут продолжать стремиться избежать войны и примут предложения о мире.
Выступая по радио 12 ноября о первых «десяти неделях войны», Черчилль, лояльность которого к Чемберлену была столь же ошибочной, как и высказанная им в тот раз оценка, сказал: «Я не сомневаюсь, что время на нашей стороне. Я даже готов заявить, что, если мы проживем эту зиму без каких-либо крупных или важных событий, мы фактически выиграем первую кампанию этой войны…»
Черчилль был далек от истины, но он не был одинок в своем заблуждении. Начальник штаба английских вооруженных сил лорд Исмей также писал в своих мемуарах: «Мне стыдно признаться, что вначале я приветствовал затишье. В своем заблуждении я считал, что время на нашей стороне, и был склонен согласиться с неудачным высказыванием г-на Чемберлена, что Гитлер опоздал на автобус. Как потом оказалось, мы все больше и больше отставали от Германии в наращивании вооружений».
Неестественное затишье в войне продолжалось, и Чемберлен подытожил положение в своем выступлении в Мэншен-Хауз 9 января 1940 года: «Эта новая война, которая, вероятно, будет роковой в истории мира, началась тихо, но это затишье перед бурей. Огромные полчища людей, вооруженных самыми мощными орудиями уничтожения, которые способна изобрести наука, следят друг за другом из-за своих оборонительных позиций. Время от времени мы слышим гул орудий, но генерального сражения пока еще не было. Как долго это продлится, мы не знаем».
Черчилль сердится
Оживление в спокойную международную обстановку внес Черчилль, выступивший по радио 20 января 1940 года с подстрекательским заявлением. Отметив превосходство военно-морских сил союзников на море, он затем сказал:
«Мы надеемся с течением времени обеспечить такую степень безопасности мореплавания, которая позволит торговле всех стран, суда которых следуют нашим указаниям,[29] не только существовать, но и процветать. Участь нейтральных государств является иной. На суше и на море они становятся жертвами, против которых обращена ненависть и злоба Гитлера… Каждое из этих государств задумывается над тем, кто будет следующей жертвой, на которую преступные авантюристы из Берлина обрушат свой сокрушительный удар… Но что бы произошло, если бы все эти нейтральные государства, охваченные мгновенным порывом, исполнили свой долг в соответствии с уставом Лиги Наций и стали в один ряд с Британской и Французской империями против агрессии и зла? Сейчас их положение плачевно. Они запуганно и покорно склоняются перед угрозами немцев применить насилие, утешая себя мыслью, что Англия и Франция победят, что эти две страны будут строго соблюдать все законы и соглашения и что нарушений можно ожидать лишь с немецкой стороны. Каждое из этих государств надеется, что если оно будет хорошо кормить крокодила, то крокодил сожрет его последним. Все они надеются, что шторм кончится прежде, чем наступит их очередь быть проглоченными. Но шторм не стихнет. Он захватит юг. Он перекинется на север. Нет других шансов на быстрый конец, за исключением объединенных действий, и если когда-либо Англия и Франция, утомленные борьбой, пойдут на позорный мир, единственным уделом небольших государств Европы может быть лишь их раздел между противостоящими друг другу, но схожими по своему варварству нацизмом и большевизмом».
В Лондоне поспешили разъяснить, что выступление Черчилля отражает только его личные взгляды, а не мнение правительства.
Черчилль вновь выразил недоумение, испытываемое англичанами по поводу «странной войны», в своей речи в Торговой палате Манчестера 27 января. Говоря о ходе и проблемах войны, он сказал: «Почему так получается, что мы все еще не подверглись воздушным атакам? Этот вопрос постоянно у меня на уме».
Тремя днями позже Гитлер выступил с речью во Дворце спорта в Берлине, в которой если и не дал прямого ответа на вышеуказанный вопрос, то намекнул на приближающуюся развязку: «Первая фаза борьбы закончилась с уничтожением Польши». Вторая фаза, сказал Гитлер, война с бомбами, которой жаждет Черчилль, может начаться сейчас.
