Да и какая особенно разница, если есть способ проверить. Если есть способ точно узнать.
Глеб мерил шагами библиотеку первого этажа, время от времени рассматривая через французские окна парковую лужайку — там сегодня вовсю трудились садовые работники, готовя парк к осени.
Тест нужно, конечно же, провести. Чего ждать?
Врубить прослушку по полной, провести тест — и всё! Всё будет кончено. Правда выйдет наружу. И она может оказаться разной. В его пользу и не в его. Вот только какая она, эта правда, которая в его пользу?
С другой стороны, большая ли разница? Даже если представить… Канатас сделал её своей внучкой. По документам, по закону она его внучка и ничем больше не отличается от законной, даже если по крови это и не так.
И не мог же он сам не провести чёртова теста. На кону всё-таки слишком многое, чтобы вверять его девчонке с улицы. Или умирающему уже всё равно? Тешит себя иллюзией, а девчонка просто ему приглянулась? Каких только сумасшествий не совершают в отчаянии.
Что это по сути меняло? Теоретически он мог затребовать расторжение брака. Но на брак он пошёл по собственной воле — потому что оный спасал его от необходимости вести войну на несколько фронтов в одиночку. Так какая в итоге-то разница?
Канатас или не Канатас по крови — она Канатас по документам со всеми из этого вытекающими.
И Зевс мало походил на того, что решился бы на этот союз любою ценой вплоть до липовой внучки. Пока Глеб не видел за действиями Зевса подвоха, как ни всматривался. Возможно, на поиски родной крови его действительно подтолкнуло отчаянное желание умирающего отыскать хотя бы иллюзию родни…
В их договоре её происхождение принципиально ничего не меняло — девчонка законная наследница старика.
И разве её происхождение меняло хоть что-то в том, как он её видел?..
Перед его внутренним взором мелькнули светло-каштановые волосы. Тёплый свет выбивал в них рыжинку. А голубые глаза в свете ламп становились едва ли не синими.
Аккуратный, чуть вздёрнутый нос и пухлые губы. Криминально узкая талия. Особенно для такой прожорливой девчонки.
Вчера он не планировал строить из себя довольного жизнью молодого мужа. И в итоге делал именно это. На весь вечер к ней как приклеился. И это бесило.
Бесило, что притворяться, считай, не пришлось…
И если бы только он отыскал в себе смелость быть честным с собой до конца, он вспомнил бы, что на долю мгновения таки позволил, позволил себе вообразить, что они с ней счастливая пара. И как опасно легко в это вдруг стало поверить.
Неужели ему настолько не хватало кого-нибудь рядом, что он готов…
Его невесёлые мысли прервало какое-то движение на лужайке.
Глеб невольно взглянул на часы — время обеда.
Обедом там, судя по всему, и собирались заняться.
И этот обед обеспечивала… его жена. Маленькая Канатас таскалась от рабочего к рабочему с накрытой полотенцем корзиной и чем-то всех одаривала.
Ровнявший живую изгородь светловолосый тип с мускулатурой, которую заработал явно не в саду, лыбился во все тридцать два, когда очередь дошла до него — девчонка поставила корзину в траву и протянула ему здоровенную румяную булку.
Она что, результатами своих кулинарных экспериментов решила не только поместье, но и всех вокруг него закормить?
Она улыбалась.
Очень приветливо.
Слишком приветливо.
Глеб нахмурился.
Белобрысый отхватил полбулки за раз и закатил глаза, как бы давая понять, что ничего в своей жизни вкуснее не ел.
Клоун.
И рожа у него мерзкая.
Прожевав, садовник что-то сказал, и она залилась смехом.
Настоящим, искренним смехом. Он впервые видел и слышал, как она смеётся.
Под рёбрами странно заныло, будто кто-то струну натянул.
Белобрысый отправил в рот остатки булки, и она наградила его второй.
Да она буквально светилась от счастья.
Какого, мать его…
Глеб рванул на себя створку и вышагнул на окаймлявшую эту часть дома террасу.
Она обернулась. Застыла. Улыбка сползла с порозовевшего лица.
— На пару слов, — отчеканил он.
Белобрысый с ним поздоровался, но Глеб и не взглянул на него.
Девчонка распрямила плечи и приблизилась так, будто сделала ему величайшее одолжение.
— Внутрь, — скомандовал он.
— И не подумаю. Мы можем и…
Он схватил её повыше локтя и буквально втолкнул в библиотеку. Защёлкнул створку, задёрнул занавесь.
— Это как понимать?
Она смотрела на него с нескрываемым вызовом:
— Как пожелаешь.
— Полина…
— О-о-о! — голубые глаза расширились в наигранном удивлении. — Так ты знаешь, как меня зовут?
Он сцепил зубы, чтобы не выругаться, и процедил:
— Я задал вопрос.
— А мне нет до него дела! — она развернулась и пошагала к выходу.
Большего не успела.
Он нагнал её у порога, впечатал ладонь в дерево над её правым плечом, второй рукой развернул девчонку к себе и привалил её к двери.
— Какого чёрта ты себе позволяешь? — прорычал он, впиваясь пальцами в обтянутое кашемиром плечо.
— Какого хочу! Отпусти!
Голубые глаза потемнели от гнева. Полные губы кривились.
О, она его ненавидела…
— Сожалею, — его пальцы сжались сильнее. Ни о чём он не сожалел. — Но сейчас всё будет как хочу я.
Глава 28
Его последняя фраза меня обожгла.
— Так, как хочешь ты? А разве не всё и всегда именно так, как ты хочешь? Постыдился бы вообще о таком говорить!
Я вжималась лопатками в дерево, будто всерьёз намеревалась в него окончательно вплавиться. Близость Уварова меня откровенно пугала. Слишком высок, слишком широк в плечах, слишком… слишком опасен.
Его взгляд почернел от гнева, челюсти сжаты, меж густых бровей залегла вертикальная складка.
— И это ты мне сейчас говоришь о стыде, — его голосом сейчас можно было камни ломать. — Какого чёрта ты рядом с садовниками трёшься? Тебя что, так и тянет к рабочему классу? Чувствуешь духовное с ними родство? Или, может, не только духовное?
Я дёрнулась, мечтая вцепиться ему прямо в лицо. Но его руки превратились в стальные клещи.
— Ты просто… подонок! — рявкнула я. — Я всего лишь угостила их сырными булками! Они же без перекуса с самого утра! Нужно быть совсем уж отбитым на голову, чтобы позволять себе подобные инсинуации!
— Следи за языком, — прорычал Уваров.
— Не смей мне указывать! Я буду говорить всё, что хочу. Пользуешься тем, что сильнее, только поэтому новую пощёчину не схлопотал! Но рот ты мне не заткнёшь, потому что я бу…
Он заткнул. Он очень даже заткнул.
Его губы прижались к моим. Жёсткие, горячие, как в лихорадке.
Шок. Взрыв. Тишина. Земля замедлила свой бег, остановилась.
Я утратила способность мыслить. Могла только чувствовать.
Бесконечное мгновение — и его губы оттаяли. Дрогнули, чуть отстранились, но лишь для того, чтобы прижаться к моим с новой силой.
Жар заливал моё тело, сердце глухо стучало в ушах.
Что-то происходило. Происходило со мной!
Я будто теряла волю к сопротивлению.
Одна только мысль об этом заставила меня вздрогнуть всем телом.
Я сжала губы и вновь забилась в его хватке.
Уваров будто очнулся, отстранился. И я вновь смогла задышать.
— Ты это заслужила, — выдохнул он. — За всё, что наговорила.
Он тяжело переводил дыхание, будто этот внезапный поцелуй не одну меня сбил с толку.
— Это… это уже за рамками… — лепетала я, сгорая от странного жара, омывавшего моё тело. Губы до сих пор ощущали его прикосновение.
— За рамками чего? — к Уварову возвращалась его привычная язвительность. — Мы женаты, если ты ещё не забыла.
— И это значит, меня можно насиловать?!
Мои слова возымели эффект похлеще настоящей пощёчины. Его пальцы так и впились в меня:
— Насиловать? — прошипел он, чёрные глаза опасно прищурились. — Ты хоть понимаешь значение этого слова? Насилием здесь занимаешься ты! Насилуешь мне мозги с тех самых пор, как сюда въехала!
