Теперь я таращилась на мужа, подозревая, что потихоньку съезжаю с ума, но он мне этого не позволил.
— Я запросил информацию по взлому. Всё было как ты мне объяснила. Облачный сервис взломали, снимки взяли оттуда. Ты никому ничего не пересылала.
Бабочки запорхали у меня в животе, но я не позволила искре надежды зажечься.
— Разве это что-то принципиально меняет? — прошелестела я. — Фото ведь были. Я их действительно сделала. И эти фото — мои. Я всё равно виновата.
— Да плевать мне! — рявкнул муж. — Плевать! Разве это не ясно?
Я сглотнула и замолчала, напуганная его горячностью. Глебу потребовалось какое-то время, чтобы взять себя в руки и не сжимать мои плечи так, что они, казалось, вот-вот согнутся.
Наконец он покачал головой и проговорил, очень тихо:
— Поля, я… боюсь, я не смогу дать тебе развод. Даже если ты этого захочешь. Ты имеешь право злиться на меня за то, что я тебе не поверил. Я имею право злиться на тебя за те фото. Но я не могу. Я… не могу.
Грудь что-то вдруг сжало. Стало трудно дышать. Хотелось плакать и смеяться одновременно.
— Почему?.. — я придвинулась ближе, положила дрожащие ладони ему на грудь и заглянула в глаза. — Почему ты не можешь?
Муж смотрел на меня. Он пока ещё не верил, что худшее уже позади. Что сейчас ломались последние копья и опускались щиты. Просто потому что для этого настало самое подходящее время. Настало время понять, что только так и можно одержать победу — перестав воевать и сдавшись на милость друг другу.
В потемневших до черноты глазах горело невысказанное:
— Потому что ты важнее всего.
Я конвульсивно сглотнула от нахлынувших чувств и качнула головой:
— Я никогда бы тебя не предала. Глеб, я никогда бы…
— Я знаю, — шепнул он.
— Потому что… — я запнулась, переведя дух, — по той же самой причине, понимаешь? Потому что ты важнее всего…
Эпилог
О поездке домой у него сохранилось очень смутное воспоминание. Возможно, исключительно потому что последовавшее за ним бурное примирение не прекращалось до самого утра.
Практика взаимных извинений доказала свою эффективность.
Глеб не отпускал от себя жену ни на секунду, пока рассвет не окрасил верхушки парковых лиственниц, а она не взмолилась о душе.
— Ты… ты ненасытное чудовище, вот ты кто, — проворчала она, но тихонько охнула, стоило ему снова прижаться к ней всем своим телом.
— Я хотел бы сказать, что мне жаль. Но не могу. Потому что на меньшее ты бы не согласилась.
Теперь она охнула от возмущения, но стоило ему провести языком по её шее, как вся задрожала и задышала рвано и часто, возбуждая его одним только этим.
— Значит… значит, мы друг другу подходим, — она впилась пальцами в его плечи, выгибаясь навстречу его настойчивым ласкам.
— Идеально, — он снова соскальзывал в ожившую горячую фантазию, смакуя и предвкушая.
И лишь когда они окончательно обессилели и лежали, сжимая друг друга в объятиях, она снова заговорила:
— Знаешь… ещё совсем недавно я думала, что постель — не панацея.
Глеб приоткрыл один глаз, пытаясь рассмотреть её смущённое лицо в свете разгоравшегося утра:
— Не панацея, если мы в ней не вдвоём.
Она всё-таки не удержалась, ткнув его в плечо и тихонько рассмеявшись:
— Какой же ты… нет, правда. Я готова признать, что она… небесполезна.
— Так мои труды праведные ещё никто не оскорблял, — он потянулся к ней с готовностью продемонстрировать полноту отдачи в этом деле, но жена запротестовала, упёрлась ладонями ему в грудь.
— Нет, подожди. Я не об этом, — со смехом зачастила она. — Я просто… просто пообещай, что мы не только так будем наши проблемы решать. Всё, что не удастся разрешить тут, мы обязательно обговорим.
— И поссоримся.
— Пусть.
— И помиримся, — он многозначительно приподнял брови.
— Именно, — на её волнительно припухшие губы выскользнула понимающая улыбка.
И они до того серьёзно подошли к делу, что спустя несколько месяцев в доме Уваровых организовалось важное торжество, но исключительно для своих.
К тому времени окончательное разорение тётки Полины и ряд удачных контрмер против основных конкурентов позволили случиться самому главному — из заграницы домой вернулись мать и сестра, которые пробыли на родине всего несколько дней, а уже души в Полине не чаяли.
На семейное торжество из своей роскошной берлоги прибыл и старый Канатас.
Перед ужином они задержались со стариком в кабинете. Полина уже давно рассказала ему об интригах своего деда, приведших к тому идиотскому решению провести ДНК-тест. Пожалуй, ещё месяц назад это его взбесило бы, но не сейчас. Сейчас Глеб даже мог поставить себя на место Канатаса и понять стремление деда удостовериться в том, что его внучка не станет заложницей мужа-тирана.
Поэтому Глеб охотно передал своему почётному гостю стакан с односолодовым и приподнял свой в молчаливом тосте.
Старый Канатас пригубил и усмехнулся:
— Значит, всё-таки проболталась.
— Только не уверяйте, что для вас это новость, — Глеб прислонился к краю стола, рассматривая старика. — У нас с женой нет друг от друг секретов.
Старик приподнял кустистые брови:
— Ну, раз нет, так не стоило и тот оставлять. Тест-то мог и открыть.
Глеб пожал плечами:
— Мог.
— Почему ж не открыл?
— Потому, — усмехнулся Глеб, — что мне всё равно.
— Вот именно, мой мальчик, — глаза Зевса сияли. — Вот именно!
Старый чёрт…
— Но, знаешь что? Я всё же разрушу для тебя эту тайну, — вздохнул он с притворным сожалением. — Как бы тебе ни хотелось, чтобы она ничего со мной общего не имела, придётся смириться. Женился ты на чистой Канатас.
— Она давно не Канатас. Она Уварова.
— Хитрый щенок! — хохотнул Зевс. — Ладно уж. Нас заждались. Идём. Расскажете, для чего вы нас всех сегодня собрали.
Повод был тривиальный. Но оттого не менее радостный.
Глеб в который раз подумал об этом, войдя в обеденную залу и приобняв жену за округлившуюся талию.
— Готова к важному объявлению? — шепнул он, целуя жену в висок.
— Опытом пока не обзавелась, — она на мгновение прижалась к нему и ответила с лучезарной улыбкой. — Но я готова учиться.
Конец
