После скитаний по чужим углам мы в нашей комнате этих неудобств не замечали. Более того, через некоторое время в комнате уместился еще и орехового дерева комод, который Мама вывезла из деревни, несмотря на наши протесты. В нем разместилось наше белье. А верхняя одежда, так же, как и в девичьих общежитейских комнатах, висела на плечиках, завернутая в простыни, над кроватями. Расхожая одежда висела на общей вешалке в кухне. В тесноте пришлось жить, да не в обиде. За обеденным столом умещалась не только вся семья, по праздникам Мама умудрялась усаживать многочисленных гостей – и родственников, и друзей. Жили в радости и день ото дня растущем благополучии. Отец наш тогда работал заведующим магазином фабричного отдела рабочего снабжения. Тогда же на работу пошли инженерами старшие братья. Старший брат Николай теперь работал прорабом на стройке. А Александр – инженером в Московском областном бюро технической инвентаризации. Иждивенцев в нашей семье оставалось теперь только трое – Мама, да я с сестрой Антониной. Сестра тогда уже училась в седьмом, а я во втором классе. С ней вместе целый год я продолжал учиться в школе № 15 на Третьей Мещанской улице, по старому месту жительства. В 1934 новом учебном году в третий класс я пошел в новую школу № 48, которая была построена к тому времени на большом пустыре слева от Ярославского шоссе, если ехать от центра. Школа эта называлась «Образцовой», и этому соответствовали техническое обеспечение учебного и воспитательного процесса и состав учителей. К сожалению, я проучился в ней всего два учебных года, но с тех пор я не видел больше в своей жизни таких школ. В пять этажей она растянулась по пустырю длинным фасадом, окнами своих просторных классов на восток. А окна широких коридоров выходили во двор с распланированными зелеными газонами и огромными клумбами цветов. За этим цветным двором был построен большой школьный стадион с футбольным полем, местом для толкания ядра, теннисными кортами, волейбольной и баскетбольной площадками. Оборудование школы соответствовало задачам гармоничного обучения и воспитания учеников всех возрастов. Здесь имелись киноклассы, специально оборудованные кабинеты по химии, физике, биологии, географии, токарные и слесарные мастерские для настоящих занятий по труду. Впервые в жизни я узнал в этой школе, что означало название «Актовый зал». Он был двусветный, с большой сценой, партером и балконом, с кинобудкой, с гримерными помещениями для самодеятельных и профессиональных артистов, выступавших на школьных утренниках и концертах. Первый раз в жизни я увидел и настоящий, огромный физкультурный зал со всеми спортивными снарядами. Рядом со спортзалом находился медико-санитарный кабинет. Профилактические осмотры и различные прививки проводились здесь регулярно со строгим соблюдением правил санитарии и стерильности. Дисциплинирующий порядок в школе начинался с гардероба, который располагался в просторном вестибюле. Каждый класс имел свои секции, которые обслуживались дежурными учениками. У каждого был свой номер. Раздевание и одевание проходило под наблюдением дежурных педагогов. Как непохожи современные школьные раздевалки на те, что запомнились мне с детства. Мне иногда приходится провожать и встречать из школы свою внучку. В тесном коридоре раздевалки в часы пик нет никаких гарантий безопасности из-за столкновений с врывающимися сюда с разных концов коридора, с лестниц и из входных дверей школьниками всех возрастов. Этот дикий набег не поддается никакому порядку. Да за ним в это время никто не следит. Иногда с лестниц просто сваливается визжащий ком сцепившихся голов, рук, ног, портфелей. Справа и слева, навстречу друг другу и вперегонки проносятся с визгом разъяренные непонятным азартом мальчишки и девчонки. Словно пушечными выстрелами грохочет входная дверь, через которую в гардероб по ногам врывается холодный, в зимнюю и осенне-весеннюю пору, воздух.
Конечно, дети всегда и везде одинаковы. И мы в свое время не были паиньками. Но в нашей Образцовой сорок восьмой было достаточно простора, на котором также неудержимо и неуправляемо взрывалась наша такая же необузданная энергия. Но в гардеробе с раннего утра и по окончании занятий у нас царил строгий порядок. Однако не гардероб, конечно, определял условия нашего школьного порядка. Его олицетворяла внушительная, уважаемая и строгая фигура нашего директора, которым был Георгий Михайлович Орлов. Мне он был знаком еще по пятнадцатой школе на 3-й Мещанской. А теперь я снова встретился с ним в новой школе. Не знаю, знакомы ли современные школьники со своими директорами? Мы же своего директора знали, и каждый день нас встречал и сопровождал в школе его строгий и заботливый взгляд. Он видел нас с высоты своего огромного роста. Не случайно, видимо, я запомнил его стройную, высокую фигуру в ладно сидящем на нем костюме и его строгое мужественное лицо с крупным носом и внимательными глазами. Я, как и все, боялся его. А однажды, вихрем вылетая из актового зала после урока пения, я вдруг оказался рядом с его ногами. Очень я испугался, когда понял, что это ноги директора, и приготовился к строгому наказанию. А Георгий Михайлович просто что-то ласково сказал, глядя на мое испуганное лицо, и также ласково погладил меня по стриженой голове, а потом выпустил из своих рук, словно пойманную птичку, на волю. Помню, как несказанно удивленный лаской этого большого доброго человека, я стремглав выскочил из-под его ног и без оглядки припустился по широкому и длинному коридору. Только много лет спустя я понял, что судьба свела меня в самом начале жизни не только с добрым человеком, но и с выдающимся педагогом, известным во всей стране. Много лет Георгий Михайлович Орлов работал заведующим Отделом образования Москвы, а затем, вплоть до конца послевоенных сороковых, – заместителем Министра народного образования РСФСР.
Очень важной персоной в нашей сорок восьмой школе был заместитель директора по учебной части – завуч Антон Павлович Туш. Он тоже перед тем как прийти в новую школу работал в той же должности в знакомой мне пятнадцатой. И он тоже был известной личностью среди московских учителей. В отличие от директора, Антон Павлович был среднего роста, толст и лыс, но также как и Георгий Михайлович Орлов был добр к детям. Но если доброту первого нельзя было угадать за его строгим видом, то у другого доброта светилась и на круглом, с толстыми щеками, лице, и на лысой, формы глобуса, голове, и исходила от всей его толстой, с огромным животом, фигуры. Полнота завуча не мешала ему быстро и ловко двигаться среди необузданных потоков и ватаг учеников, врывающихся по утрам в гардероб и в коридоры школы. Добродушный вид Антона Павловича часто подводил нас. В своем коридорном буйстве мы не замечали другого его педагогического качества – справедливой строгости. Он быстро обнаруживал наиболее неукротимых «злоумышленников» и усмирял их или на месте, или отводил в класс к учителю, или вовсе в свой кабинет – на строгую беседу. Замеченные им проказы и тем более злонамеренные поступки не оставались без замечаний и наказаний, но в пределах традиционных мер школьной педагогики. Самой строгой мерой было исключение особо провинившихся из Образцовой школы. Но мне помнится, что случаев таких у нас не было.
Образцовой наша школа была совсем не потому, что в ней были собраны только особо талантливые дети. В школе тогда училось около трех тысяч человек и большинство из них проживали в непривилегированных Закрестовских, Останкинских, Ростокинских и Алексеевских окрестностях. Не ошибусь, сказав, что большинство из них происходило из барачных поселков строителей Москвы, раскинувшихся по пустырям вдоль берегов тогда еще не очень грязной и тухлой реки Копытовки. Я до сих пор удивляюсь тому, как и почему нашу Образцовую сорок восьмую школу московские городские власти сумели построить в небогатое время второй пятилетки. Тем более удивительно и трогательно вспоминается оказанное детям внимание со стороны тогдашних органов Советской власти в сравнении с положением, в котором оказались школы в эпоху строительства «рыночных отношений» или, проще говоря, в эпоху реставрации капитализма. Сейчас в российской школе под этой новой идеей творится дикий эксперимент вовлечения детей в спекулятивное предпринимательство. Самой безобидной его формой является появление детской профессии мойщиков автомобилей. Этот детский промысел я каждый день наблюдаю из окон своей квартиры, выходящих на древнюю московскую реку Яузу. Он начался лет уже семь тому назад в самом примитивном виде. Мальчишки с ведром и тряпкой предлагали свои услуги проезжающим автолюбителям. Плата за услугу была тогда копеечная. А теперь я наблюдаю заметную организацию этого русского автосервиса, подобного которому я не видел ни в одной стране. Мойщики уже вооружены бытовой химией, щетками на каждый вид моечной операции. Но самое главное, мойщики объединились в группы, которые по берегу Яузы застолбили свои стоянки и оберегают их от конкурентов. Клиентами их стали не просто автолюбители, а те самые «новые русские» нерусской, кавказской национальности, проезжающие по набережным в роскошных «Вольво», «Мерседесах» и «Пежо». Плату с них мойщики берут в «баксах». А недавно я видел и другую, совсем новую фигуру на мойщицкой набережной – сборщика дани или, как их теперь называют, рэкетиров. Словом, начался на детском рыночном промысле процесс конкуренции, социальной дифференциации, эксплуатации и разборок, похожих на классовую борьбу. На нашей набережной каждый день слышатся выстрелы, иногда разрывы гранат. А однажды наш Президент похвалился, что его внук тоже зарабатывает на мойке машин, наверное, он занимается этим промыслом не на нашей Яузе, и негативные социальные последствия и рэкетиры ему не угрожают.
