Ну, как не повторить из Иова о всей этой картине: «Вол оплодотворяет и не извергает, корова зачинает и не выкидывает. Как стадо, выпускают они малюток своих, и дети их прыгают. Восклицают под голос тимпана и цитры и веселятся при звуке свирели»… И только та разница с людьми до потопа, что не забывают Бога, зная, что — от Него и воды, и дождь, и реки: вплоть до неназванного «источника» близ места жительства священников, где с проходившими девушками случалось то, после чего родителям их оставалось только отдать дочь «за кого-нибудь из тамошних жителей»..И в самом деле: родители наши сами несут великую муку за дочерей, якобы «павших». «Опозорила, глаз некуда показать! пальцами указывают». Но когда компактно весь народ, и во главе всех Храм, священники, первосвященник, да и сам закон, Моисей, пророки, указывали пальцами: «Смотрите, у него дочь уже подходит к 13 годам и все еще не беременна», — то не менялась ли радостно его психология на обратную с теперешним нашим испугом. И не от того ли за «обольщение» ничего, в сущности, не платили, да и даже за «насилие», вероятно с слабым сопротивлением, платили чуть-чуть, что горести это вовсе не причиняло никакой в сущности. И Храм, и народ, и священники радовались беременной, и уступали ей дорогу, и встречали ее песнями, и провожали свирелью. И думается, более всего, однако, радовались самые родители, потомки предков своих и предки будущих потомков, что так согласно и Храм, и певцы слились с их безмолвным желанием: видеть детей от детей — еще с большею радостью, чем своих детей[20].
А подозревает ли читатель, что было во время перехода через Чермное море (выход из Египта)? Какое смятение, казалось бы: ведь между водами, ставшими с обеих сторон горою, и имея позади догоняющего фараона, им уж вовсе некогда было думать о плодородии. — Но где Бог — там и заповедь Его, а тут-то особенно с ними был Бог, и они на заботу Его о спасении народа ответили сооветственной поэзией:
«В тот час, когда предки наши вышли из моря и увидели египтян, лежащих мертвыми на берегу моря, на них почил дух святой и они пели песнь. Равви Иосе Галилейский говорит: в то время, когда предки наши были в море, младенец лежал на коленях матери и грудной ребенок кормился у груди ея; лишь только они увидели Шехину (Шехина = Божество), как ребенок поднимал голову свою и младенец отнимал уста свои от груди матери, и они стали петь песнь и говорили: „Он Бог мой, и прославлю Его“, как сказано (Псал., 8, 3): „из уст младенцев и грудных детей ты устроил хвалу“. Равви Меир говорит: даже зародыши во чреве матери (т. е. „пели“), ибо сказано в том же псалме 68 (67), 27: „В собраниях благословите Бога, Господа — от семени Израилева“. Тем же ангелам, которые выступали обвинителями перед Господом и говорили (тот же Псал., 8, 5): „Что есть человек, что Ты помнишь его?“ — Он сказал: подите и посмотрите, какую песнь поют Мне дети Мои» (Трактат Coma, гл. V, Тосефта).
Вот что значит «богосыновство»… В конце концов, это — конечно, фантазия «равви Иосе и равви Меира» (первые, однако, светила учения, как бы ихние Гумбольдт и Лаплас): но важно, куда клонится вымысел, фантазия, утешение, надежда. Насколько это противоположно вечной жажде нашего пустынножительства: «как бы не явился дьявол в виде женщины и не соблазнил». Поэзия важнее закона; из поэзии вырастут потом законы, сами собою. Поэзия — мать бытия. И вот эта «мать бытия» у евреев, — точно неодолимый сон их клонил, — вечно клонилась к груди питающей и чреву беременному: так что даже и тень осуждения, нам присущего, кому бы то ни было и когда бы то ни было, не имела никакого места, никакой почвы там возникнуть. Буря плодородия прервала даже и без того широкие берега Моисеевых правил: благословив брак дяди и племянницы, он запретил, однако, брак племянника и тетки. Но последующие учителя ограничили нарушение этого пенею (кенас) в 50 сиклей (= 50 руб.).
«За следующих отроковиц полагается кенас: если кто сожительствовал с мамзером (=незаконнорожденным, нефинейкой (полуязычница) или самарянкой; если кто сожительствовал с прозелиткой (полуеврейка, как бы еще только „оглашенная“), пленной или рабыней; если кто сожительствовал с сестрой, с сестрой отца, с сестрой матери, с сестрой жены, с женой брата, с женой брата отца и с ниддой (т. е. „нечистою“, во время женского „очищения“) (Трактат Кетубот, гл. III, Мишна).
Замужество девушек, всех без какого-либо исключения, даже очень некрасивых и нищих, стало обеспечено через то, что не было никаких булыжников накладено в короб брака и вступить в него (даже с самой неприглядной девушкою) было не тяжелее, не опаснее, не рискованнее, чем подать ломоть хлеба нищему. Вот косвенные тому свидетельства. „Разрешение обетов“ (законов, обещаний) у девушки принадлежит отцу, у женщины — мужу. Трактуя об этом разрешении, учителя еврейства говорили:
„Если на его жене имеется пять обетов или у него пять жен, которые все сделали обеты, и он сказал: „уничтожено“, то все обеты уничтожены“. И т. д. (Трактат Недарим, гл. X, Мишна)
Или:
„Если она дала обет, будучи обрученной, и в тот же день была разведена, а затем в тот же день снова обручена и т. д. даже до ста раз, то ее отец и последний муж уничтожают совместно ее обеты“ (там же).
Таким образом, как брак не ложился никакою решительно тяжестью на брачащегося, так и развод женщине побрачившейся не угрожал решительно ничем: ибо она — всегда невеста целого Израиля. У нас развод страшен: это перелом судьбы, одиночество навек, гроб на живом. Но там он нисколько не был страшен, ибо разведенная тотчас же (выждав три месяца, для выяснения, не беременна ли от предыдущего мужа) и без всякого труда находила себе мужа, так как решительно для всякого израильтянина брак был в своем роде „сладок, как грудь матери“ (см. о манне) и легок — как свирель в поле. Существо семьи в ее индивидуальном выражении было (могло быть, имело право быть) чрезвычайно ломко и хрупко; но в племенном оно было тем более прочно и незыблемо; каждая женщина брачно необыкновенно плотно прилегала, но не к телу Ивана, Ицки, а всего Израиля, имея собственно супругом — Израиля, лишь варьировавшего в Ицке, Иване. Чрезмерная любовь к детям, поэзия около них, философия около них, особенно — религия около них, от всякой опасности сиротства этих детей оберегала. Да мы и видели, как „община“ выдает замуж или женит сироту. И, таким образом, самое стадо евреев было сбито необыкновенно плотно в кучу.
Как ни рано созревание до возмужалости в южных странах, тем не менее текст толкований на закон удивляет нас; напр.:
Мишна. „Для малолетней, с которой сожительствовал взрослый, или для взрослой, с которою сожительствовал малолетний кетуба (залог на случай развода), — двести зуз“ (один зуз = 50 коп.).
Тосефта. „Кто называется здесь малолетним и малолетнею? От имени равви Иуды, сына Агры, сказали: малолетний тот, кому менее девяти лет и одного дня, а малолетняя та, которой менее трех лет и одного дня“ (Тракт. Кетубот, гл. I).
Правда, в медицине известны редчайшие случаи появления „признаков зрелости“ (см. „Судебная гинекология“ В. Мержеевского), выражающихся в „очищении“, у девушек восьми и даже семи лет. Хотел ли еврейский закон обнять или по крайней мере не выпустить из внимания возможность этих случаев: дабы ничего не осталось вне обсуждения закона? Трудно сказать. Но только это любопытное место проливает исторический (не догматический) свет на известное пророчество Исайи, сказанное во время осады Иерусалима:
„И продолжал Господь говорить к Ахазу (испуганному осадой города царем сирийским, Рецином), и сказал:
„Проси себе знамения у Господа, Бога твоего; проси или в глубине, или на высоте“.
И сказал Ахаз: не буду просить и не буду искушать Господа.
Тогда сказал Исайя (курс, русского перевода, т. е. имя это вставлено переводившими): слушайте же, дом Давидов! Разве мало для вас затруднять людей, что вы хотите затруднять и Бога моего?
Итак, Сам Господь дает вам знамение: се Дева во чреве приимет, и родит сына, и нарекут имя Ему — Еммануил:
Он будет питаться молоком и медом, доколе не будет разуметь отвергать худое и избирать доброе.
Ибо прежде, нежели этот младенец будет разуметь отвергать худое и избирать доброе, земля та, которой ты страшишься, будет оставлена обоими царями ея“ (Исайя, VII, 10–16).
В отдаленном значении это незримо для Израиля предсказывало рождение Спасителя; для Ахаза же и жителей осажденного города это было более близким, вот теперь, во время осады, знамением, что осадивший враг покинет стены Иерусалима: и знамение выражалось, соответственно всегдашнему направлению израильской мысли, — через рождение младенца, исключительное, редкое, — от „малолетней“. Справка с еврейским текстом, и особенно с еврейскими его толкованиями в Тергумах, дала бы именно это разъяснение: его же привожу я здесь, ибо у одного русского исследователя данного места (едва ли не у проф. Моск. дух. акад. Беляева) мне пришлось встретить объяснение, несколько недоумевающее, что, „где у Исайи стоит: „Дева зачнет“, в Тергумах поставлено слово: „Девочка, малолеток“. Во всяком случае указание на это место Талмуда может в чем-нибудь пригодиться русским ученым, — и я его делаю мимоходом.
