Я хочу этим подвести тот общий итог, что в «письменности», приведенной г. Л. Писаревым, нет авторитета: 1) по отсутствию опыта семейной жизни лиц, говоривших о семье; 2) по ясному противоречию со словом Божиим (вся «письменность» — с веянием бесплодия, когда Бог навевает на людей плодородие); 3) по отсутствию самого идеала, идеальных или даже сколько-нибудь переносимых норм, для семьи. Повторяю, в день, как жена моя, и без того дурная (что мне известно), выехала бы в Париж, за шляпками или любовниками, против моей воли, — я послал бы ей заказное письмо с уведомлением — более не возвращаться в мой дом; и хоть даже через полгода, встреться с девушкою такого прекрасного очерка, как Лиза Калитина, — смог бы раскрыть перед духовными очами ее все насилие законодательства о семье; и заставил бы ее вступить с собою в сожительство («и к мужу — влечение твое», «он — будет господствовать над тобою», т. е. всегда будет иметь покоряющую силу убеждения), которое, чем бы ни считалось за стенами моего дома, внутри-то дома, конечно, было бы супружеством, богоучрежденным браком. Ни на каком диспуте мне не доказали бы обратного. Равно совершенно напрасно Каренин тратился или готов был тратиться тысячами на разрубление «гордиева узла» своего брака, уже превратившегося в миф с переездом ее в дом Вронского. Тысячи эти мало ли кому нужны, кроме гг. «судей»: лучше на пряники деревенским ребятишкам раздать. И мне кажется, слово мое — уже позади начавшихся в обществе самостоятельных соображений. Более и более начинают догадываться, что «тысячи» не для чего тратить; что «тысячи» могут остаться и себе про черный день; ну хотя бы уже по той последней и самой маленькой причине, что «судьи», которые века требовали «тысяч» (конечно, не прямо, а через подставных лиц), ео ipso есть уже и не «судьи», а тати и воры. Стригли «овечек», стригли: но шубка и себе нужна, зима. Я вхожу в самые мелочные и грубые мотивы, между прочим, в ответ проф. Н.А. Заозерскому на его статью: «Может ли быть юрисдикция в браке отнята» и пр. Может, сударь, может: ворами оказались. А об этом, ведь, есть и текст из Ветхого Завета, который, по вашему же убеждению, обязателен и для новозаветного человечества.
«Увы, народ грешный, народ обремененный беззакониями»… Но что вас бить еще, продолжающие свое упорство? Вся голова в язвах, и все сердце исчахло. От подошвы ноги до темени головы нет у вас здорового места: язвы, пятна, гниющие раны, неочищенные и не обвязанные елеем… Слушайте, князья Содомские: к чему мне множество жертв ваших? Я пресыщен всесожжениями овнов и туком откормленного скота — и крови тельцов, и агнцев, и козлов не хочу. Когда вы приходите являться перед Лицо Мое, кто требует от вас, чтобы вы топтали дворы Мои? Не носите больше даров тщетных: курение отвратительно для Меня; новомесячий и суббот, праздничных собраний не могу терпеть: беззаконие и — празднование! Новомесячия ваши и праздники ваши ненавидит душа Моя: они бремя для Меня; Мне тяжело нести их. И когда вы простираете руки ваши, Я закрываю от вас очи Мои; и когда вы умножаете моления ваши, Я не слышу: ваши руки полны крови. Омойтесь, очиститесь; удалите злые деяния ваши от очей Моих; перестаньте делать зло; научитесь делать добро, ищите правды, спасайте угнетенного[21], защищайте сироту[22], вступайтесь за вдову. Тогда придите — и рассудим, говорит Господь (Исайя, I, 1). И из Откровения Иоанна Богослова: «…Ты носишь имя — будто жив; но ты — мертв»… (3) Вот маленький «урок закона Божия» — друзьям моим…
1904
Примечания
1
Если и говорят иногда так, то лишь краткости ради: на самом деле тут следует разуметь глубокую дисгармонию всего духовно-физического организма супругов, которая и не могла открыться до брака, по отсутствию: 1) телесного общения — вовсе; 2) ежедневного и едино-местного духовного и бытового общения. И, нанимая квартиру, — как иногда любуешься хозяином, его разумною речью, его ласковым видом. Но лишь действительно став на квартиру и до некоторой степени попав к нему в зависимость (в супружестве — полная обоюдная зависимость), вдруг открываешь в нем жесткость, коварство, обман, притеснение. И Шейлок, еще не получив векселя с несчастного венецианского купца, не был Шейлоком в смысле всемирного типа жесткости и беспощадности. Далее: почему одна невеста и один жених не вправе обмануться, ошибиться, когда ошибаются: 1) государи, выбирая министров; 2) вообще начальники, выбирая подчиненных; 3) все вообще люди, выбирая друзей; 4) «согрешившие» аскеты, выбравшие себе «подвиг воздержания»; и всем им дозволено поправиться, кроме несчастной пары влюбленных некогда молодых людей? Да оттого именно, что все они мнятся свободными, а муж и жена мнятся рабами: только удивительно — чьими? Но вот и еще соображение, может быть, самое важное: ведь женятся около двадцати лет и проводят в супружестве — около 40 лет. Для всякого не тупого человека очевидно, что за 40 лет жизни могут развиться в каждом из супругов пороки, каких даже в зародыше не было ранее. Мотовство жен начинается именно уже как жен, и на почве некоторого охлаждения к супругу и к детям; тогда же начинается картежная игра и пьянство мужей. Известны случаи, когда муж принуждает жену добывать средства к жизни, флиртируя и даже отдаваясь посторонним: не могла же этого знать и предвидеть девушка-невеста! Да лет около 30, 40, 50 в муже, как равно и в жене, могут появиться такие «художества», что, лишь будучи сам преступником, — можешь оставаться с ним в одной квартире, именоваться женою или мужем его: и закон, принуждающий несчастного к этому, творит беззаконие, плодит и умножает преступления! И все это — подсказывает законодателю индифферентный семинарист! Вот уж, истинно, над обоими супругами повисла заповедь: «И введи его (супруга) во искушение». Мне известен, наконец, случай (известен из рассказа отца), когда 19-летняя девушка-красавица, выйдя замуж за блестящего военного человека, хорошей фамилии и хороших средств (и сама была из чудной и зажиточной семьи), уже имея от него ребенка — девочку, стала сперва склоняться, а наконец слегка и принуждаться им к содомскому отправлению с ним супружеских обязанностей; и когда, ничего в этом не понимая, она, не желая раздражать мужа, вообще терять его привязанность, склонилась к этому, хотя и со скорбью, он ввел в семью товарища своего и стал принуждать молодую и все еще чрезвычайно изящную женщину к таковым же отношениям и с ним. И только когда у нее стала открываться болезнь (паралич ног, однако позднее вылеченный) — она рассказала все матери, мать — отцу, и отец поднял процесс о разводе. Присяжный поверенный, один из лучших в Петербурге, внес сердце свое в дело и бесплатно взялся вести в духовном и гражданском суде процесс: и брак был расторгнут, несмотря на отсутствие формальных причин; но, очевидно, только потому, что это были люди не совсем мелкие. Теперь: через духовный суд прошли, конечно, не только это, но и сотни тождественных с этим дел, как и все вообще жалобы на все категории человеческой преступности, порочности, жестокости и, наконец, прямо зверства. Вся, повторяю, история прошла перед «духовными очами» судей. Они, видите ли, представители «экскоммуникативной истины», не допускающей возле себя никакой иной (арх. Антонин); они — представители «этических максимумов» (Рцы); и вот, когда весь позор и ужас мира проведен был перед ними «во мгновении ока», они в ответ на это промямлили (ибо это не один г. Л. Писарев говорит: он лишь повторил тысячу раз сказанную присказку): «Все, ищущие развода, повинуются низменно-эгоистическим чувственным побуждениям. Говорят — не сошлись характерами! Но, когда заключался брак, — солидарность характеров была же налицо!» Да, Шейлок, когда Антонио подписывал тебе вексель, он думал, что ты — из рода Авраама, Исаака, Иакова, Давида, Соломона: и забыл только, что ты также из рода Онана и Иуды.
2
Только вчера я ознакомился с рядом серьезных и во всяком случае добросовестных статей г. Басаргина в «Моск. Вед.», — между прочим, о браке и девстве. Их отношение он выражает формулою-изречением, когда-то произнесенною Серафимом Саровским: «Добро — добра добрейшее». Т. е. что брак есть добро, а девство — в той же линии и такое же добро, но лишь высшее. Соблазнительная и лукавая («и овцы целы, и волки сыты») формула. Но она разбивается, как и все члены «духовной» схемки о браке, перед лицом действительности: ну, да, хороший этаж, но — низший! А низшему — и низшая забота, меньшее попечение, грубейшее законодательство, более грубый и поверхностный устав. Но ведь семья — это ствол «древа жизни»; и выходит, что «добро, которое еще выше предыдущего добра», на самом-то деле незаметно подъедает корень этого «древа жизни», подъедает просто тем, что сверху лежит на нем; и с таковым своим действием уже является не «добрейшим добром», а едва ли не «первым злом» («будете яко бози», «не слушайтесь заповеди Божией, повелевшей вам множиться»).
