— Трусишь, поэт?
— А ты как думал, глупый юнец? Страх — разумное чувство. И не надо путать его с трусостью. Лезть к Коллану нахрапом бессмысленно: его здесь знают, и у него имеются высокопоставленные друзья. Если ты нападешь на него, тебя схватят и приговорят к смерти — тогда Ровену некому будет спасать.
Друсс тяжело опустился на сиденье, поставив локти на косой стол.
— Не могу я сидеть вот так, сложа руки.
— Так пойди пройдись по городу. Глядишь, что-то и разузнаешь. Сколько ты выручил за лошадь?
— Двадцать монет серебром.
— Недурно. Пошли, я покажу тебе здешние места. — Друсс взял топор. — Нет, он тебе не понадобится. Меч или нож — дело другое, но за это чудище стража нас не похвалит. В толкотне ты можешь отрубить кому-нибудь руку. Лучше я дам тебе один из своих ножей.
— Не надо. — Друсс оставил топор на столе и вышел из комнаты.
Они спустились вниз и оказались на узкой лестнице. Друсс громко потянул носом.
— Тут воняет.
— В городах всегда воняет — особенно в бедных кварталах, где нет сточных канав и отбросы выкидывают из окон. Так что смотри под ноги.
Они направились в гавань, где с кораблей разгружали вентрийский и наашанский шелк, восточные травы и специи, сушеные фрукты и бочки с вином.
— Никогда не видел столько народу в одном месте, — сказал Друсс.
— А это ведь еще не самое бойкое время.
Поднявшись из гавани, они прошли мимо храмов и больших казенных зданий, миновали украшенный статуями парк и вышли к главному городскому фонтану. Парочки прохаживались рука об руку, и какой-то оратор держал речь перед кучкой слушателей. Зибен тоже остановился послушать, но вскоре двинулся дальше.
— Любопытно, правда? — сказал он. — Этот малый утверждает, что добрые дела совершаются из чистого себялюбия, потому что человек, творящий добро, чувствует себя хорошим. Стало быть, он печется не о благе других, а только о своем удовольствии,
— Его матери следовало бы сказать ему, что нехорошо пускать ветры ртом, — сердито сказал Друсс.
— Этим ты, надо думать, со свойственным тебе изяществом хочешь сказать, что не согласен с его доводами?
— Дурак он, и больше ничего.
— Как ты намерен это доказать?
— Тут нечего доказывать. Если тебе подают на тарелке коровью лепешку, незачем ее пробовать — и так ясно, что не мясо.
— Нет уж, ты объясни. Поделись со мной своей хваленой горской мудростью.
— Не хочу, — бросил на ходу Друсс.
— Почему не хочешь?
— Я лесоруб и понимаю толк в деревьях. В саду мне тоже доводилось работать. Знаешь ли ты, что к яблони можно привить черенок любого другого сорта? На одном дереве может расти двадцать видов яблок. То же и с грушами. Отец говорил, что и со знаниями так же — человеку можно привить что угодно, лишь бы с сердцем это не расходилось. Яблоню к груше привить нельзя. Это напрасная потеря времени — вот и я зря времени терять не хочу.
— Думаешь, я тебя не пойму? — насмешливо спросил Зибен.
— Человек либо знает что-то, либо нет. Я не могу привить тебе свое знание. У нас в горах крестьяне обсаживают деревьями поля, чтобы ветер не сдувал плодородную почву. Но деревья должны расти не меньше ста лет, чтобы по-настоящему защищать от ветра, поэтому люди сажают их не для себя, а для других, не известных им. Они делают это, потому что это правильно — и ни один из них не смог бы переспорить того болтуна на площади. Или тебя. Да и не нужно им с вами спорить.
— Этот болтун, как ты выразился, — первый министр Машрапура, блестящий политик и известный поэт. Он смертельно оскорбился бы, узнав, что молодой невежественный крестьянин с пограничных земель с ним не согласен.
— А мы ему об этом не скажем. Пусть угощает своими коровьими лепешками тех, кто верит, что это мясо. Я пить хочу, поэт. Знаешь ты тут какую-нибудь приличную таверну?
— Смотря что считать приличной. Портовые кабаки кишат ворами и шлюхами. Если мы пройдем еще с полмили, то окажемся в более пристойном квартале и сможем спокойно выпить.
— А там что? — спросил Друсс, указывая на ряд домов ближе к гавани.
— До чего ж у тебя меткий глаз! Это Восточная верфь, более известная как Воровской ряд. Каждую ночь здесь случаются драки — и убийства. Чистой публики здесь почти не бывает — стало быть, тебе это подойдет. Ступай туда, а я навещу старых друзей, которые могут знать о недавних поступлениях невольниц.
— Я пойду с тобой.
— Нет уж. Ты там будешь не ко двору — мои друзья все как на подбор болтуны. Встретимся в «Костяном дереве» ближе к полуночи.
Друсс ухмыльнулся, и поэт с возросшим раздражением повернулся и пошел через парк.
Большая кровать была застелена атласными простынями. Рядом стояли два кресла, набитые конским волосом и крытые бархатом, и стол с кувшином вина и двумя серебряными кубками. Пол устилали искусно вытканные ковры, мягкие под босыми ногами. Ровена сидела на краю кровати, сжимая в правой руке брошь, подаренную ей Друссом. При виде Друсса, шагающего рядом с Зибеном, ее одолела печаль, и рука упала на колени. Хариб Ка погиб, как она и предсказывала, и Друсс все ближе к своей страшной судьбе.
В доме Коллана она чувствовала себя беспомощной и одинокой. На двери не было замка, но в коридоре стояла стража. Отсюда не убежишь.
В ту первую ночь, когда Коллан увез ее из лагеря, он насиловал ее дважды. На второй раз она попыталась уйти в воспоминания и тем открыла двери своего Дара. Ее дух вышел из поруганного тела и полетел сквозь ночь и время. Мимо мелькали большие города, несметные армии, горы вышиной до небес. Ровена искала Друсса и не могла найти. Чей-то голос, теплый и вселяющий уверенность, сказал ей:
— Успокойся, сестра. Я помогу тебе.
Она остановила полет, повиснув над темным океаном. Рядом с ней возник стройный юноша лет двадцати, темноглазый, с приветливой улыбкой.
— Кто ты? — спросила она.
— Я Винтар, один из Тридцати.
— Я заблудилась.
— Дай мне руку.
Коснувшись его бестелесной руки, она прочла его мысли, увидела серый каменный храм, где обитали монахи в белых одеждах. Он тоже проник в ее мысли — и тут же отдалился.
— Твои мучения окончены, — сказал он. — Этот человек оставил тебя и уснул. Я верну тебя обратно.
— Я этого не вынесу. Он дурной человек.
— Ты вынесешь все, Ровена.
— Но зачем? Мой муж день ото дня становится все более похож на этого человека. Зачем мне такая жизнь?
— На это я тебе не отвечу, хотя и мог бы. Ты еще очень молода, но на твою долю выпало много страданий. Однако ты будешь жить и немало доброго сделаешь в жизни. Благодаря своему Дару ты способна не только летать в поднебесье, но и ведать грядущее и врачевать. Не беспокойся о Коллане: он взял тебя только потому, что Хариб Ка велел ему не делать этого, и больше тебя не тронет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
