взгляды на милитаризм вовсе не проникнуты навязчивыми идеями. Если «Указ о военно-уголовных наказаниях», изданный Шарнгорстом, гласит: «Опыт показывает, что обучение рекрутов может происходить и без побоев. У офицера, которому это кажется невыполнимым, отсутствует либо необходимый дар изложения материала, либо ясное представление о строевом обучении…», то теоретически он, конечно, был правилен, хотя практически значительно опережал свое время. Жестокое обращение с солдатами возникает из внутренней сути капиталистического милитаризма. Людской материал большей частью духовно и в еще большей мере физически не соответствует военным запросам
и прежде всего маршировке на парадах. В армию все больше и больше поступает молодых людей с таким мировоззрением, которое является опасным для милитаристического духа и враждебным ему. Нужно в некотором роде вырвать у этих «парней» их прежнюю душу и втолкнуть в них новую, патриотическую и верноподданническую. Все эти задачи неразрешимы даже для искуснейших педагогов, не говоря уже о тех педагогах, какие имеются на службе у милитаризма, который и здесь должен экономить больше, чем это ему хочется.
Однако эти педагоги милитаризма не имеют никакого обеспеченного существования. Они всецело зависят от благорасположения и произвола начальства и каждую минуту должны бояться того, что их просто выбросят на мостовую, если они не станут выполнять своей главной задачи — формировать солдат, угодных милитаризму. Это обстоятельство является прекрасным средством для того, чтобы сделать весь военный начальствующий аппарат, т. е. офицеров и унтер-офицеров, необычайно послушным орудием в руках военных властей. Разумеется, что такие начальники будут муштровать солдат с нервозной беспощадностью, руководясь при этом правилом: «если ты не сделаешь этого добровольно, то я употреблю силу», и, конечно, в характере человека употреблять, в конце концов, в грубой форме свою абсолютную власть над подчиненными, безраздельно отданными ему под начало. Очень быстро это сказалось и на новоиспеченном японском милитаризме. И здесь милитаризм оказывается между двух огней.
Конечно, не везде в одинаковой мере имеются причины для такого обращения с солдатами. Степень народного образования прежде всего оказывает здесь сильное воздействие. И не следует удивляться тому, что даже французский колониальный милитаризм благоприятно отличается в этом отношении от прусско-германского отечественного милитаризма.
Для нас, однако, именно эта форма дисциплинарного применения силы, как необходимая и заложенная в самой системе, является превосходным средством, с помощью которого можно весьма успешно бороться с милитаризмом, возбуждать против него все более широкие массы народа и вносить классовое сознание в такие круги, в которые при других условиях оно проникло бы с большим трудом или не проникло вовсе. Жестокое обращение с солдатами, поощряемое милитаристической классовой юстицией — самое раздражающее проявление буржуазного невежества; представляя собой тайную опасность для воинской дисциплины, оно остается самым действенным оружием в освободительной борьбе пролетариата. Этот грех капитализма вдвойне воздается ему самому. И как бы ни раскаивался в дальнейшем сам грешник, с искренним ли беспомощным сокрушением или в стиле Рейнеке-Лиса[75], ему не удастся вырвать у нас из рук это оружие, ибо, несмотря на пепел и рубище, этот кающийся грешник неисправим.
СТОИМОСТЬ МИЛИТАРИЗМА, ИЛИ LADOULOUREUSE(СКОРБЬ)
Опять между двух огней
Исторический материализм — учение о диалектическом развитии — является учением об имманентной необходимости возмездия. Каждое классовое общество обречено на самоубийство. Всякое классовое общество представляет собой силу, постоянно желающую зла и постоянно создающую добро, и даже если бы оно и не пожелало зла, оно должно было бы учинить его, ибо это зло лежит в основе его классового характера; хочет оно того или не хочет, оно должно сотворить Эдипа, которому суждено убить его, и притом в отличие от мифического фиванца это отцеубийство будет совершено вполне сознательно. Во всяком случае это верно для пролетариата, который уничтожит капиталистическое общество. Конечно, и господствующий класс капитализма мог бы со всей охотой, с полным благодушием смотреть на интересы наживы. Но этому благодушию мешает как национальная, так и международная капиталистическая конкуренция; да это и не по вкусу больше тем, из кожи которых капитализм вырезает ремни. Поэтому капитализм устанавливает насильственное господство для защиты наемного рабства, намереваясь охранить святая святых прибыли силой оружия. И если милитаризм является жизненной необходимостью для капитализма, то последний, конечно, не обращает внимания на колоссальные расходы на милитаризм, хотя до некоторой степени в глубине души они ему и неприятны. Так как теперь уже невозможно по известному рецепту Кадма сеять зубы[76], из которых затем вырастут из земли вооруженные солдаты, ему не остается ничего другого, как примириться с жадным, как Молох, милитаризмом и начать утолять его ненасытное прожорство. Насколько обременительны господствующим классам расходы на милитаризм, этому учат нас ежегодные прения в парламентах по поводу бюджета. Капитализм, выросший на прибавочной стоимости, лучше всего может открыть свои слабые стороны именно в денежном вопросе. Он пытается поставить известные пределы лишь дороговизне милитаризма, но и то постольку, поскольку расходы на него будут падать на самое буржуазию. И, конечно, мораль наживы ищет и находит себе столь же удобный, сколь и низменный выход: большая или значительная часть тягот со своих плеч перекладывается на плечи тех слоев народа, которые не только являются слабейшими, но для подавления и угнетения которых главным образом и предназначен милитаризм. Капиталистические классы, подобно правящим классам при других системах общественного строя, используют свое насильственное господство, основывающееся на эксплуатации пролетариата, еще для того, чтобы заставить сами угнетенные и эксплуатируемые классы не только ковать свои цепи, но по возможности и оплачивать их. Недостаточно того, что сынов народа делают палачами того же народа, нет, стремятся еще к тому, чтобы оплатить этих палачей средствами, добытыми потом и кровью народа. И если когда-либо и удается заметить раздражающее действие этого кровавого мошенничества, то все же капитализм ничуть не изменяет своей вере, вере в золотого тельца.
Конечно, это перекладывание военных расходов на более бедные классы уменьшает пригодность их к эксплуатации; но здесь не следует вдаваться в тонкости, и это даже способствует тому, что довольный своей эксплуатацией капитализм голосует назло Молоху милитаризма.
Милитаризм тяготеет как свинцовое бремя над всей нашей жизнью; но особенно его давление заметно в экономической области[77]. Он является тяжелой горой, под которой стонет наша экономическая жизнь, вампиром, сосущим ее; он на долгие годы отрывает лучшие силы народа от производства и культурной работы — в Германии теперь им оторвано от работы около 655 000 самых сильных и способных к производительной работе людей, большей частью в возрасте 20–22 лет. Кроме того, он вызывает безумные косвенные расходы. В Германии идущее гигантскими
