— Черт с тобой! Вместе со старыми коньками я отдам тебе свои ботинки, в которых пришел сюда. Дойду только в них до дома. Пригодятся тебе по бедности!..
— Милостыни не треба! — крикнул Тимиш. — Ну-ка, панычи, разъясните нам, сельским хлопцам, чи то правильно, чи то благородно не держать слово?
— Дал слово — держи! — сказал Юра.
— Дал слово — д-держи! — как эхо, отозвался Алеша.
— Гога, глупо упрямиться! Тебе что, в самом деле жалко? Не надо было заключать пари! Отдай, не позорься!.. — сыпалось со всех сторон.
— Если честью не снимешь коньки, пустобрех, поможем снять. Ну! — все более зло насмехался Тимиш.
— Да что ты пристал? Что ты хамишь? Пороли вас мало… бунтовщиков! — крикнул Гога.
— Ну, ты полегче на поворотах… погорелый помещик! — послышалось в ответ.
— Это я — погорелый помещик?
— Не меня же в пятом году палили, тебя!
— Вот ты о чем! Да за такие угрозы знаешь что будет тебе?
— А я не угрожаю, не бреши!
— А я вот расскажу отцу. Еще вспомнишь меня! Как твоя фамилия?
Тимиш сжал губы и потупился.
— Ага, испугался! Молчишь!.. Как его фамилия, хлопцы?
Ребята угрюмо молчали.
— Это Тимиш, Тимофей Нечуй… ведьмин сын, — подсказал семинарист Сашка Евтюхов.
— Нечуй?.. Постой! Не твой ли отец был сослан за поджог скирдов в имении деда?
Тимиш молча зло смотрел Гоге в глаза.
— Молчание — знак согласия! — обрадовался Гога. — Яблоко от яблони недалеко падает. Обогнал потому, говоришь, что полозки сделаны из сабли. А сабля откуда? С убитого казака? Вот я скажу отцу. Он прикажет уряднику, и тот заставит тебя и твою мать-ведьму заговорить. А теперь со всей своей шайкой катись вон с катка!
— Мы тебя, пустобреха, не испугались, — отвечал Тимиш. — Сам уматывай, пока коньки не сняли и снегом не накормили. А еще благородным себя считает!
Тимиш двинулся к Гоге. Девочки закричали.
Гога попятился, потом быстро сунул руку в карман шинели, выхватил маленький пистолетик монтекристо, заряжавшийся одним патроном, направил его на Тимиша, взвел курок и крикнул:
— Не подходи!
Тимиш остановился и предостерегающе поднял руку. Раздался слабый хлопок. Все замерли. Тимиш стоял все так же, с поднятой рукой, и всем было видно, как по его ладони стекает кровь и капает на снег…
— Убили, убили! — завизжала Тая и побежала домой.
7
Ребята, кто схватив палку, а кто со сжатыми кулаками, угрожающе двинулись к побелевшему как снег Гоге, но Тимиш поднял руку, и они остановились.
— Возьмите монтекристо у этого болвана! Доигрался! — закричала Тата и, быстро подбежав к брату, выхватила пистолет из его одеревеневших пальцев и спрятала в муфту.
— Извини! Я не хотел… ехал задом, не заметил барьера… тряхнуло… Я нечаянно. Ты извини. Я уплачу!.. — бормотал перепуганный Гога.
Олекса уже осмотрел рану. Пулька попала Тимишу в ладонь повыше большого пальца и застряла под кожей. Если стереть сочившуюся кровь, ее было видно.
Юра сказал, что он сейчас же вынет пулю.
— Я сам, — отозвался Тимиш и, кряхтя от боли, принялся выдавливать пульку ногтями, но это не удавалось.
Девочки ахали, охали. Нина завязала рану чистым носовым платком и вместе с другими повела Тимиша под руки наверх. Тимиш упирался, но все же пошел. Гога совал ему «норвеги» с ботинками, просил прощения, но тот упрямо не хотел брать и посылал его к черту. Олекса все же взял коньки для друга.
На выходе из сада их встретили перепуганные женщины, спрашивали, где убитый. Тая уже успела навести панику. Все были очень удивлены бравым видом «убитого».
Теперь все только и смотрели на Тимиша, только и говорили с ним и о нем.
В доме Сагайдаков все тоже переполошились. В гостиной, где тетя Галя осторожно вынимала пинцетом пульку, смазывала и бинтовала ладонь, стало тесно от любопытных. Юра помогал маме поддерживать руку раненого. Тимиш не плакал, не стонал, только губы его кривились от боли.
Конечно, Юре очень хотелось быть на месте Тимиша, ставшего героем, он мечтал о такой же ране, просил на память пульку, но Тимиш не отдал. Юра с завистью думал и о Гогином таком замечательном маленьком монтекристо.
Взволнованная Лидия Николаевна, мать Гоги, отозвала в сторону Петра Зиновьевича, что-то ему сказала и сейчас же заторопилась. Через несколько минут Бродские уехали. При их проводах никем не было сказано ни слова.
Когда садились обедать, Петр Зиновьевич позвал к столу Тимиша и не столько расспрашивал его, сколько сам рассказывал всякую «бувальщину». Слушать его было очень интересно, потому что он немало поездил: был и в Средней Азии, и в Германии и знал много удивительных историй.
После обеда Петр Зиновьевич велел Тимишу передать матери, чтобы она завтра утром зашла к нему обсудить предложение Лидии Николаевны Бродской — та хотела уплатить за увечье.
— Какое там увечье! Присохне як на собаци! — Тимиш озорно улыбнулся.
— Ничего, пусть платит! Бродский достаточно богат, а его отец к тому же очень виноват перед твоей матерью… — Тут Петр Зиновьевич замолчал, а затем еще раз повторил, чтобы Одарка Васильевна обязательно пришла завтра. Что же касается мальчишеских угроз Гоги, то это чепуха! Гимназист будет теперь тише воды, да и свет не без добрых людей.
Юра пошел проводить Тимиша. Тот попросил его зайти сегодня-завтра к дядьку Антону и рассказать ему все, как было.
Дядько Антон старательно исправлял метчиком резьбу в старой гайке, зажатой в тисках, и, казалось, не слушал. Но как только Юра закончил, он сейчас же отозвался:
— Зря сболтнул Тимиш про саблю. Помещики сейчас лютые… Только сабля та старинная, не теперешняя. Ее чабан нашел там, где Дмитро Иванович древний курган раскапывал. Кто-то из копалей ее украл, богатую рукоятку отломил, а лезвие сунул в кучу земли. Две половинки клинка я тогда и выпросил у чабана. Он подтвердит. А Тимишу скажи — пусть занесет мне свои коньки, я лезо подправлю… чтоб не цеплялись.
— Тимишу я скажу. Вы не бойтесь, дядько Антон, я никому не скажу ни слова. А много сабель было в кургане?
— Много! Про то, что я получил куски сабли от чабана, говори всем.
— Дядько Антон, сделайте мне такой же пистолет, как у Гоги. Пожалуйста!
— Тут про два куска стали хотят на меня уряднику набрехать, будто то с сабли убитого казака, а если я начну пистолеты делать… Чи можешь ты понять, чем это грозит?! Та где тебе! Ну что ты на меня глаза пялишь! Не разумию я, как пистолеты делать, и все! Я лучше дам тебе из своей двустволки пострелять.
— Сейчас?
Дядько Антон засмеялся:
