четырех человек под поезд и потом покончил с собой, я понял, что за этим убийством последуют другие, и много.
– Надеемся, что нет, – не удержалась Людивина.
Окаймленные серебром, темные, как бездна, зрачки резко скользнули в ее сторону.
– Эти нелюди нас опережают. Идут с огромным отрывом. И они жаждут крови. Будут новые жертвы. Нам надо к этому подготовиться.
– Нам? – переспросил Алексис.
– Пока мы вместе. Я высказываю вам свое мнение, а дальше вы делаете свою работу.
Алексис развел руками, как бы раскрывая объятья:
– Будьте у нас как дома. Мы примем все ваши идеи.
– У меня своя манера работы. Я буду читать все, что приходит в ваши службы, без ограничений, делать выводы, высказывать предложения, а дальше решать вам, принимаете вы их или нет. Полковник согласен.
– Меня все устраивает. У вас есть где ночевать?
– Обо мне не беспокойтесь, я нашел гостиницу в двух шагах отсюда, на улице Пи.
Микелис развернулся, собираясь уйти, но с порога добавил:
– Я задействовал свои связи и получил файлы касательно ваших пяти убийств по состоянию на вечер пятницы, а также попросил составить для меня список всех подозрительных смертей между 22 августа и 14 сентября, чтобы посмотреть, не предпринял ли Фантом каких-то действий, которые прошли мимо вас. Ничего не нашел.
– Вы думаете, где-то лежит и разлагается еще одна жертва?
Криминолог помедлил, потом краем глаза в последний раз покосился на молодого жандарма:
– Этот, в отличие от второго убийцы, не прячет своих жертв. Так что нет, вряд ли. Я думаю, что Зверь хотел вырваться вперед. Показать, что он теперь настроен решительно. Надо ожидать, что Фантом нанесет ответный удар. Очень скоро. Полковник разошлет срочный циркуляр во все жандармерии и полицейские участки страны, чтобы в случае насильственной смерти, соответствующей почерку Фантома, нас уведомляли в первую очередь. Следим, держим руку на пульсе.
С этими словами он вышел из комнаты.
Едва он скрылся, Сеньон пинком захлопнул дверь.
– Что за мужик? – спросил он. – Вам не кажется, что он немного переигрывает?
– Немного? Скажешь тоже! Да он полностью вошел в роль! – засмеялась Людивина.
Алексис был осторожен в оценках. И уважительно относился к авторитетам.
– Микелис лучший в своей области, – сказал он наконец. – А все потому, что носом чует каждую молекулу насилия. Он видит мир не так, как мы.
– Вот уж точно! – подтвердила Людивина. – Он не такой, как мы! Все равно сегодня мы вряд ли продвинемся дальше, так что я бы передохнула. Хотите, угощу вас всех пиццей?
– Я пас, – отказался Сеньон, – жена мне яйца отрежет, если я не приду домой к ужину.
Людивина и Алексис остались вдвоем.
– Когда мне кажется, что у меня дерьмовая жизнь, – сказала она, – что я одна и могу со временем превратиться в злобную каргу, я думаю о тебе! Приятно знать, что есть такие парни, как ты. И что ты пригласишь меня в ресторан, а потом не будешь тащить в постель.
И очаровательно сморщила носик.
Людивина иногда была обезоруживающе откровенна.
* * *
Их усадили в отдельную нишу со скамьями, покрытыми дерматином. В ресторане пахло фритюром, где-то играло кантри.
– Почему ты стала жандармом? – спросил Алексис. – Ты никогда не рассказывала.
Людивина чуть не поперхнулась, потягивая газировку через соломинку.
– Прямо здесь? Сейчас? Ты правда хочешь знать?
Он пожал плечами.
– Потому что в детстве у меня на глазах убили отца, и я поклялась восстановить справедливость в этом мире, – ответила она вдруг.
Алексис судорожно сглотнул. Он не был готов к такой откровенности между двумя кусками гамбургера; он ожидал какой-нибудь банальной истории, а вопрос задал из вежливости, из праздного любопытства.
Людивина уставилась на него так, словно злилась на то, что он затронул эту тему. Потом ее лицо разгладилось, и она захохотала:
– Видел бы ты свое лицо! Да нет же! Не у всех девушек-жандармов или полицейских есть личные счеты с миром! Я всегда была спортивной, хотела «полевой» работы, мне нравится, когда все четко и ясно, я люблю криминальные расследования, вот и все! Когда мне было двадцать, дядя рассказал о работе в жандармерии, и я пошла по этому пути. Все очень просто.
– И не жалеешь?
– Нет. Обожаю свою работу. Ненавижу, когда начальство вмешивается из-за политики, но во всем остальном – классная работа. Меня, конечно, достает бумажная волокита, половину времени мы занимаемся ерундой, большинство убийств совершаются либо из-за бабок, либо из-за секса, но мне по кайфу. И потом, время от времени мы откапываем какие-нибудь забавные истории. Не на что жаловаться.
Людивина распустила волосы, и светлые локоны запрыгали по обеим сторонам ее красивой мордашки. Капля кетчупа на время превратилась в родинку в уголке губ, и Алексис не мог оторвать от нее глаз.
– А ты? – спросила она вдруг.
– Ну, я… Тоже ничего оригинального. Посмотрел «Молчание ягнят», «Семь»… Еще подростком я только этого и хотел: выследить «плохого парня». Понять, почему человек способен на худшее.
– Ты же сначала получил очень приличное научное образование в Лозанне.
– Тогда я думал, что буду работать криминалистом, вести расследования на месте преступления. Но потом понял, что на самом деле расследований они вообще не проводят, и сразу переориентировался на следствие.
– А у тебя есть братья и сестры? Ты никогда не говоришь о семье.
– Я единственный ребенок.
– А родители?
– Мать живет в Коломбе, это под Парижем. А отец в доме престарелых. У него болезнь Альцгеймера. Я уже шесть месяцев не ездил его навещать. Он нас уже не узнает, все время несет какую-то чушь, и от этого больнее всего. Для меня его уже не существует.
Людивина откинулась на сиденье с картофелем фри в руке.
– Прости. Я не знала.
– Ничего страшного. Я могу говорить об этом без проблем. Такова жизнь. Мы уже восемь лет знали, что он болен, так что успели морально подготовиться.
– Как получилось, что у тебя никого нет? Ты красивый парень, не скучный, прилично зарабатываешь… Что за тайные пороки ты прячешь от людей?
– К тебе тот же вопрос!
– Но я совсем не одна! У меня целых два парня!
– И как им это, ничего?
– Да вроде не жалуются.
– Может быть, потому, что не знают друг о друге?
– Может, и так…
Людивина виновато наморщила носик.
– Зачем тебе это? – спросил он. – Зачем усложнять себе жизнь?
– Если парней двое, я ни от одного из них не завишу.
Ее ответ был прямым и честным. Алексис почувствовал это по тону. Людивина была не из тех, кто любит откровенничать, но охотно отвечала, если к ней проявляли искренний интерес.
– Не хочешь привязываться?
– Нет,
