– Ладно, давай свое заявление, раз уж ты всё решил. Отправишься сначала на подготовительные сборы, а там посмотрим. Если хочешь, поедешь в Баварию в Бад Тельц, в школу офицеров СС. Но учти, тамошние юнкера – все унтер-офицеры, прошедшие фронт. Половина из них с крестами. Это тебе не орденсбург с пай-мальчиками из юнгфолька.
Бой барабанов, свет семидесяти пылающих факелов в ночи и шелест черных знамен.
В этот безлунный ноябрьский вечер уже полностью стемнело. Небольшой треугольный двор, окруженный с трех сторон каменными стенами с крутыми черепичными крышами наверху, вымощен булыжником. Две более длинные стороны треугольника образуют стены в два этажа, третью – трехэтажная. Кладка простая, без каких-либо украшений, даже грубая. В редко расположенных окнах нет ни малейших признаков света. По углам возвышаются круглые башни. Две по сторонам короткой трехэтажной стены пристроены снаружи периметра и из колодца двора почти не видны. Их венчают одинаковые черепичные купола в форме колоколов. Третья, низкая и гораздо более широкая, стоит в вершине острого угла, и часть ее стены с главным входом, закрытым массивной дубовой дверью, выдается во двор. Над ней нет никакого шатра, и плоскую, вымощенную плитами площадку наверху окружает каменный парапет с несколькими смотровыми проемами. Эта четырехэтажная башня напоминает шахматную ладью с шестью или семью длинными невысокими зубцами. Во всём облике строения ощущается суровый аскетизм и мощь.
Это замок Вевельсбург. Найденный как-то Гиммлером в лесах Вестфалии, он стоял на высоком холме с крутыми, местами почти отвесными, склонами. Полуразрушенное, но всё еще мощное строение как нельзя более вписывалось в замыслы рейхсфюрера о создании духовного центра своего черного ордена. Приступив в 1934 году к его реставрации, он к началу войны восстановил былое величие, сохранив в нем стиль и дух германского Средневековья. Замок стал его штаб-квартирой, хранилищем реликвий, местом торжественных обрядов и тайных ритуалов. Все помещения обрели особое значение, а некоторые стали мистическим местом, куда доступ был возможен только посвященным. В стенах Вевельсбурга располагался и филиал Аненербе – еще одного детища Гиммлера – целой сети институтов по изучению наследия великих предков. Здесь же в одном из трех корпусов проживали юнкера, сюда привозили для принятия торжественной присяги анвартеров – кандидатов в члены СС. Разумеется, из состава элиты рейха.
В этот поздний, холодный и ветреный вечер 9 ноября 1940 года, в семнадцатую годовщину мюнхенского восстания, во дворе замка мелкой дробью бьют двенадцать барабанов. Вдоль двух длинных стен стоят сто девяносто восемь человек в черных мундирах без погон, с черными, обшитыми серебристым кантом петлицами, на которых еще ничего нет. Это анвартеры. Белые рубашки, черные галстуки и ремни, красные повязки со свастикой и черные блестящие стальные шлемы с отчетливо различимыми черными рунами в белом щите над левым ухом. В руках каждого третьего горящий факел. Девяносто девять человек вдоль одной стены, девяносто девять – вдоль другой.
У трехэтажной стены восточного корпуса располагается еще одна группа людей. Человек сорок. Все тоже в черном, с яркими погонами на правых плечах и в таких же стальных шлемах, что и анвартеры. Накрапывающий мелкий осенний дождик делает и без того блестящую поверхность касок сверкающей в отблесках десятков факелов. Белые аксельбанты, парчовые пояса и длинные прямые шпаги на левом боку стоящих подчеркивают торжественность момента. Ночь, барабанная дробь, хлопки огромных, тяжелых от сырости полотнищ, едва различимых в ночи над башнями замка, – всё это придает и без того волнующему зрелищу облик некоего языческого обряда или казни. Кажется, вот-вот раздастся крик жертвенного животного и на камни брызнет, пузырясь, еще живая, алая кровь.
В первом ряду блеск очков выделяет из общей массы лиц одутловатую физиономию Гиммлера. Рядом с ним стоят группенфюреры, позади – чины поменьше. Половина присутствующих являются гостями церемонии. Это – гауляйтеры, крайсляйтеры, руководители гитлерюгенда и представители некоторых других национал-социалистских организаций и корпусов. Все они, кроме всего прочего, члены СС, также в черном, и, если бы не награды, невозможно было бы отличить партийного функционера районного масштаба от командира боевого танкового полка.
В геометрическом центре двора двое эсэсовцев в белых перчатках с раструбами держат большой красный флаг с черной свастикой в белом круге. Его древко располагается горизонтально над землей, и полотнище почти касается мокрых камней двора. Это знамя крови, блютфане, главная святыня нацистов, переданная фюрером на хранение в СС и доставленная сегодня из Мюнхена на самолете всего на несколько часов. Сразу же после ритуала этот флаг, пробитый пулями на подступах к Одеонсплац в двадцать третьем году, будет отправлен самолетом обратно. Тысячи человек в Мюнхене, как и по всей Германии, сегодня приносят клятву верности на знаменах.
Один знаменосец держит нижний конец древка, другой – поддерживает флаг с противоположной стороны. Тот, что держит древко, – штурмбаннфюрер Якоб Гримингер – бессменный знаменосец блютфане. На его груди блестит бляха с орлом. По обе стороны от него замер эскорт из двух офицеров с обнаженными и опущенными вниз клинками длинных шпаг. Время от времени от стен, вдоль которых стоят кандидаты, отделяются шесть человек, по три от каждой шеренги. Они уже без головных уборов. Подойдя к флагу с двух сторон, они кладут на его древко левую руку, подняв при этом ладонь правой, согнутой в локте руки, вверх. Когда шесть двуперстий занимают необходимое для принесения торжественной клятвы положение, барабаны резко смолкают. Через две секунды после наступления тишины не всегда стройный хор из шести волнующихся голосов произносит:
«Клянусь тебе, Адольф Гитлер,
Тебе – фюреру и канцлеру германского рейха,
Быть верным и храбрым.
Я торжественно обещаю тебе и назначенным тобою начальникам
Хранить послушание до самой смерти,
И да поможет мне бог».
Как только смолкает последнее слово, барабанная дробь возобновляется и шестерка, сделав шаг назад, поворачивается кругом. Вернувшись на свои места, они надевают шлемы, которые держали их товарищи, а тем временем уже следующая партия направляется к флагу для принятия присяги. При этом те, кто держал факелы, передают их соседям.
Вилли Юлинг стоял в числе этих двух сотен молодых людей. Он не раз принимал участие в церемониях с флагами и барабанами. В орденсбурге подъемом флага начиналось каждое утро, а кличем «Heil Hitler!» – каждый первый урок нового дня. Но всё это не могло сравниться с происходящим теперь. Во-первых, потому, что через несколько минут его жизнь фактически уже не будет ему принадлежать. Во-вторых, потому, что завтра он наденет на правое плечо погон нижнего чина СС, а в его правой петлице появятся две серебристые руны «зиг», эти пронзающие души и сердца молнии, и каждый будет знать, что перед ним член самой могущественной в мире организации. С погоном и рунами, в фуражке с мертвой головой на околыше, он через несколько дней приедет домой, чтобы уже через неделю отправиться в Бад Тельц – школу офицеров СС.
Его трясло мелкой дрожью, как, впрочем, и всех стоящих рядом. Прежде всего от холода. Ветер внутрь двора почти не проникал, однако долгая неподвижность и легкая не по сезону униформа сделали свое дело. Но в дрожи была и нервная составляющая. К тому же он всё время боялся от волнения перепутать слова клятвы, хотя она и была, пожалуй, самой короткой из всех клятв в рейхе.
Но всё прошло хорошо. Его шестерка – двадцатая по счету, – чеканя шаг, подошла к флагу, произнесла необходимые слова и так же четко вернулась на место. Фамилии новых эсэсманов были тут же внесены в список принявших присягу одним из членов комиссии. Он стоял у входа в западную башню и делал отметки в специальном журнале. После этого напряжение немного спало, и Вилли с нетерпением ждал, когда пройдут оставшиеся тринадцать шестерок. На это ушло еще сорок минут.
После того как последние шесть душ, тел и сердец были вручены фюреру, барабаны смолкли, флаг был переведен в вертикальное положение и в сопровождении эскорта отправлен к восточной стене. Затем с довольно долгой речью выступил Гиммлер. Он говорил напыщенно и парадно. Его речь касалась в основном того, что надо, не оглядываясь ни на что, верить. Причем только фюреру, и никому другому. «Вера – священное слово. Поэтому его не стоит употреблять всуе. Она должна быть так же естественна для вас, как и чистый воздух, которым вы дышите…»
Много слов было сказано и о чести: «Свободному человеку нужна честь. Ваша честь в том, какими вы видите себя сами. Благороден мужественный. Благоролен тот, кто бескорыстен и честен…» О долге: «Долг – это суровый труд, пока он не исполнен. Долг – это радость и ликование, когда вы сделали всё, что смогли. Долг – это чувство ответственности. Долг – это то, чего требуют от нас семья, нация и государство…» О крови и предках: «В нашей крови мы несем священное наследие отцов и пращуров. Мы не знаем их, бесконечной чередой уходящих во тьму ушедших веков. Но все они живут в нас и благодаря нашей крови живут вместе с нами в наших сегодняшних делах…» Говорил он о боге и дьяволе, природе и отечестве, мужественном немецком солдате и подлом и коварном враге. Всё это продолжалось в стиле перечисления бесконечных девизов и лозунгов. Но присутствующие не ощущали перебора. Все были подготовлены предшествующим ритуалом к восприятию именно такой тирады без конкретики текущего момента и сегодняшних задач. Закончил рейхсфюрер словами: «Эсэсовцы, всегда помните девиз, выбитый на пряжках ваших ремней: „Моя честь – это моя верность!“
