– Нет!
Моше покачал головой и повернул назад.
Тем временем Яцек поднял несколько одеял и каким-то непонятным образом умудрился завесить ими освещенное лампочкой окно, чтобы через него ничего не было видно.
– По крайней мере мы будем знать, что здесь, в этом бараке, нас никто не видит и что принимать решение и в самом деле будем только мы, – сказал он.
– Вы подвергаете риску готовящийся побег! – возмутился Отто. – Вы не можете так поступать! Вы…
– Яцек прав, – перебил его Берковиц. – Пока мы не узнаем, есть ли среди нас доносчик или нет, нам лучше быть осмотрительными.
Отто собрался было возмущаться и дальше, но передумал.
– Ну, – сказал Яцек, – и какое мы теперь примем решение?
– Видишь ли, Феликс, большинство людей думают, что шахматы – это метафора идеального сражения.
Мальчик взирал на расставленные фигуры, не проявляя большого интереса к заумным словам отца.
– И это, конечно, правда. Это идеальное сражение, потому что силы на поле боя равны, и единственное имеющееся преимущество заключается в том, что белые ходят первыми.
Комендант прикоснулся к коню.
– Все зависит только от ума и способностей полководца. – Он вздохнул. – К сожалению, в реальной жизни так бывает не всегда. Наполеон, например, говорил, что опытным генералам он предпочитает генералов удачливых. Удача очень часто оказывается главным фактором. Проявляя упорство и усердие, ты можешь оказаться уже совсем близко от цели, но… но тут вдруг из-за какой-нибудь мелочи все идет прахом…
Брайтнер уставился куда-то в пустоту: он перебирал в уме последние новости, поступившие с фронта.
– Однако шахматы не только своеобразное сражение, – снова заговорил он. – При помощи шахматных фигур можно давать характеристику людям. Возьмем, например, коня. – Он взял с шахматной доски фигуру и показал ее сыну. – Конь уникален тем, что он может при одном и том же ходе двигаться в разных направлениях. Конь – это фигура, которая может обойти вокруг тебя, может резко нарушить баланс, к которому ты уже вроде бы привык, может напасть на тебя с тыла. Он – участник сражения, который способен на непредвиденные действия, который может застать тебя врасплох, который не идет к цели по прямой, а предпочитает использовать извилистые пути.
Брайтнер поставил коня на доску и взял с нее другую фигуру.
– Прямая противоположность коню – ладья. Ладья – отважный участник битвы, полный силы и мужества, однако при этом, увы, весьма предсказуемый… Она движется напролом по прямой. К сожалению, она не умеет приспосабливаться, не может находить альтернативные решения. Короче говоря, гибкости в действиях ей явно не хватает.
Феликса, похоже, заинтересовали подобные рассуждения. Он взял с шахматной доски слона.
– А слон, папа? Слон ведь тоже движется по прямой.
Брайтнер улыбнулся.
– Не совсем так, Феликс. Движение слона и в самом деле похоже на движение ладьи. Однако слон движется отнюдь не по прямой, нет, – он движется наискось, то есть под углом. Он не может резко сворачивать в сторону, как что делает конь, но в то же время его движения полны коварства. Если ты зазеваешься, слон тут же внезапно нагрянет и покарает тебя за это. Благодаря своим движениям наискось он способен прорваться сквозь самую глухую защиту… чего никогда не сможет сделать ладья.
Феликс взвесил на руке черного слона, которого он взял с шахматной доски, и подозрительно на него посмотрел. Слон ему почему-то не нравился.
– А пешки, папа?
– Пешки – это пушечное мясо. Рядовые солдаты. Но и за ними следует присматривать. Они единственные фигуры, которые уничтожают противника не в том направлении, в котором движутся по шахматной доске: они движутся прямо вперед, а съедают фигуры противника по диагонали. Они немного похожи на солдата-пехотинца, который, если дать ему пулемет, может стать очень опасен.
Брайтнер выбрал еще одну фигуру.
– А еще есть королева.
– Она самая сильная, папа. Самая сильная из всех.
– Ты прав. Самая сильная и, стало быть, самая ценная. Именно поэтому ты не можешь позволить себе ее потерять. Ты ее должен беречь. Тебе не следует вовлекать ее в открытый бой. Королева вступает в схватку только тогда, когда это для нее безопасно. Или же когда нет другого выхода.
Мальчик с уважением посмотрел на последнюю шахматную фигуру.
– Остался только король, папа.
– Да, остался только король.
Брайтнер подхватил с доски короля и, поднеся его чуть ли не к самым глазам, стал внимательно рассматривать – как будто видел фигуру в первый раз.
– Король. Главная цель игры.
– Но сам он ни на что не способен, папа. Это странно, не так ли?
– Ты прав. Он перемещается за один ход только на одну клетку. Он такой немощный и беззащитный, что для его защиты пришлось придумать специальный ход – рокировку.
– А разве королю не следовало бы быть самым сильным из всех?
– А он и так самый сильный, Феликс. Король ведь это не только тот, кто участвует в сражении, чтобы командовать солдатами. Король играет гораздо большую роль. Он – идеал, за который все сражаются. Он – святой Грааль, высшая цель, истинный смысл любой войны. Он не человек и не обычная шахматная фигура, он нечто гораздо более важное. Он то, ради чего мы вступаем в сражение.
Брайтнер бросил взгляд через окно наружу – на погрузившийся в темноту лагерь, – словно бы ища там подтверждения только что произнесенным им словам. Однако единственное, что он увидел, – это прожекторы на караульных вышках. Переведя затем взгляд обратно на шахматную доску, он поставил короля на место.
– Ну ладно, – вздохнул он. – Думаю, мы можем начинать.
– Итак, что скажете? – не унимался Яцек.
– Делайте, что хотите. Меня это не касается, – сказал Отто.
– То есть как это? Почему тебя это не касается? – удивился капо.
«Красный треугольник», ничего ему не ответив, повернулся к остальным.
– Я имею слишком важное значение для того плана, который мы разработали. Я должен выжить. Не ради самого себя, а ради будущего, ради всех нас.
Стало очень тихо.
– Об этом мы, возможно, подумаем потом, – несколько секунд спустя сказал Берковиц. – Относительно тебя у нас имеется много сомнений, нам еще предстоит многое обсудить. Однако если принять в расчет все и вся, то у меня прямо сейчас возникает вопрос: а почему бы нам не выбрать Алексея? Мы все знаем, кто он. Нам всем приходилось терпеть от него побои.
– Ничего у вас не выйдет, – громко заявил Алексей. Достав из-под своей куртки нож, он выставил его вперед и оскалил зубы. – Первому, кто попытается ко мне подойти, я перережу глотку. Ко мне или к нему, – Алексей показал на Яцека, и на этот раз капо его урезонивать не стал.
Тут в разговор вмешался Элиас.
– А вот у меня нет никаких сомнений, – сказал он дрожащим голосом. – Я рассказал вам, что произошло с нами – со мной и с Мириам. Возможно, мой рассказ вам был неинтересен. Теперь давайте поговорим о лагере. Про то, что происходит в лагере, вы все прекрасно знаете. И вам прекрасно известно, что Моше ежедневно якшается с нацистами. Он не испытывает к ним ненависти – он проворачивает с ними какие-то делишки, заключает сделки. Вполне возможно, что объектом этих сделок являемся и мы. Я не знаю, каким образом он умудряется уносить из «Канады» всякую всячину – часы, драгоценности, граппу,[60] сигары… Он покупает себе столько хлеба и похлебки, сколько захочет. Он покупает даже маргарин! Я не удивлюсь, если эсэсовцы иногда позволяли ему заходить и в блок 29. Тебе нравятся польки, да, Моше?… Такой человек, как он, способен на все, и вы об этом знаете. Я ему не доверяю.
Моше покачал головой.
– Да, я проворачиваю кое-какие дела с немцами, это верно, – сказал он, глядя поочередно прямо в глаза каждому из смотрящих на него заключенных. – В Варшаве я был агентом по продаже недвижимости и поэтому привык общаться с самыми разными людьми. В моем ремесле мне пришлось научиться разбираться в людях: быстро улавливать, какого типа эти люди, чего они хотят, что им нравится и что не нравится. Иногда они и сами этого не знали, и мне надлежало уметь им подсказывать. Я обладал способностью представить все так, как будто я предлагаю им как раз то, чего они и сами хотели. Поэтому мне удавалось заключать очень выгодные сделки. И в этом нет ничего странного.
Моше медленно обошел вокруг стола.
– Немцы хорошо умеют воевать, а вот с коммерцией они справляются похуже, – продолжал он. – Коммерческими сделками умеют успешно заниматься такие, как я, и такие, как он, – Моше показал на Берковица. – Даже здесь, в концлагере, я ежедневно заключаю различные сделки. Однако этими своими действиями я пытаюсь достичь того же самого, чего пытаетесь достичь и все вы, – я пытаюсь остаться в живых.
Он дошел до того места, с которого начал обходить стол, и остановился.
– Что в этом плохого? Может, я должен не вступать с врагом вообще ни в какие контакты? Я должен предпочесть смерть, чтобы сохранить – как это называется? – свое достоинство?…
