– Отто? – спросил Яцек.
«Красный треугольник» отвел взгляд в сторону. Затем он кивнул.
– Элиас?
– От меня вы не услышите никакого имени – я не укажу ни на Яна, ни даже на Пауля.
– Иржи?
– Не спрашивайте меня об этом… Прошу вас, не спрашивайте меня…
– Иржи?!
– Я не хочу. Понимаете? Не хочу! – Голос Иржи стал пронзительным.
– Иржи?!!
– Да, черт побери, да, я выбираю Яна! Ну вот, я это сказал…
– Моше?
– Ян.
– Пауль?
Немец пожал плечами.
Яцек покосился на темную зону барака.
– Сходите кто-нибудь позовите Мириам. Голосовать должна и она…
Не успел он это договорить, как Мириам раздвинула висевшую на веревках одежду и посмотрела на разговаривавших мужчин. Выражение ее лица было растерянным.
– Ян умер, – возвестила она.
– Алло! Что вы говорите, Herr Oberscharführer? Старик, ага, я понял. Пусть остается там. Heil Hitler!
Брайтнер, положив трубку телефонного аппарата на место, уставился куда-то в пустоту.
– Папа…
– Что, Феликс?
– Наша партия в шахматы… Твой ход…
– Ах да, партия в шахматы…
Комендант подошел к доске и, не садясь за стол, посмотрел на расстановку фигур.
– Ага, вот так.
Быстрым движением руки Брайтнер поменял одну фигуру на другую: слон занял место одной из черных пешек. Эту пешку Брайтнер положил в коробку.
– Ты съел мою пешку! – с горечью воскликнул Феликс.
– Именно так. Я не мог поступить иначе.
– Скажи, папа, а пешка не могла убежать?
– Пешки, они слабые, Феликс. Перемещаются только на одну клеточку за один ход, а если путь им прегражден, то они вообще не могут двигаться. И расправляться с ними совсем не трудно. Они – легкая добыча.
Мальчик испуганно заморгал:
– Я не хотел бы быть пешкой.
Брайтнер вздохнул.
– Да уж, ничего хорошего в том, чтобы быть пешкой, нет. Однако жизнь устроена так, что любой человек может стать пешкой. Но ты, Феликс, должен помнить, что даже жалкая пешка может превратиться в королеву.
– А как такое может произойти?
– Такое может произойти, если пешка дойдет до противоположной части шахматной доски. Как только она окажется на самой дальней линии вражеских позиций, она может превратиться в любую другую фигуру – в какую захочет.
Мальчик всмотрелся во вражеские фигуры, стоящие между той клеткой, на которой раньше находилась съеденная пешка, и дальним краем доски.
– Эта пешка не смогла бы туда добраться.
– Эта – нет. Ее к тому же уже съели. Но пешек ведь много. Какая-нибудь из них возьмет да и ускользнет от внимания противника, спрячется в тени, просочится во иражеский лагерь так, что ее не заметят. Ладьи, слоны, кони, королева… Обычно почти все внимание уделяется именно этим фигурам. А пешки – это простые солдаты. Они не имеют большого значения. Однако даже простой солдат может обеспечить победу в сражении.
Феликс недоверчиво посмотрел на шахматную доску:
– Они такие невзрачные, папа! Все абсолютно одинаковые…
Комендант улыбнулся:
– Эти шахматные фигуры и должны быть одинаковыми. Они солдаты, а солдаты должны выглядеть одинаково. Для этого они и носят униформу.
– Тогда давай дадим им сейчас имена!
– Но шахматные фигуры… – Брайтнер запнулся на середине фразы. – Ладно. Но только давать им имена буду я.
– И как же ты их назовешь?
– Начнем с той фигуры, которую только что съели.
Комендант взял из коробки пешку. Ее основание было покрыто светлой материей. Брайтнер достал из письменного стола авторучку и написал на этой материи: «Ян».
– А почему именно «Ян», папа?
– Это самое обычное имя. Оно, как мне кажется, вполне подходящее, ведь правда?
Феликс кивнул.
– Теперь вот этот конь… Его мы назовем Моше.
– Хорошее имя! Немного странное, но мне нравится. Оно похоже на имя «Моисей», да? Ну, тот самый Моисей, который перешел через Красное море. Мне всегда нравился этот эпизод из Библии.
– Да, именно так.
Комендант написал на основании коня: «Моше».
Затем он стал давать имена и другим фигурам, а Феликс при этом либо сразу соглашался с очередным именем, либо пытался его оспорить. Пешка – «Элиас». Еще одна пешка – «Алексей». Слон – «Иржи». Ладья – «Отто». Еще одна ладья – «Пауль». Конь – «Берковиц». Слон – «Яцек».
Брайтнер взял в руку королеву.
– Давай назовем ее «Фрида», папа. Как маму!
Отец Феликса улыбнулся:
– Вот уж нет, Феликс! Королеву тоже могут съесть, а мы ведь не хотим, чтобы нашу маму съели, да?
– Ты прав! Мне не хотелось бы, чтобы маму съели… Уж если что-то и есть, то курятину!
– Значит, мы назовем королеву «Мириам». Мне это имя кажется вполне подходящим.
– А кем была Мириам, папа?
– В Библии она была сестрой Моисея.
– Я тоже хотел бы иметь такую сестру, папа!
– Феликс, ты хочешь поиграть еще или уже устал?
Мальчик пожал плечами.
– Если я уйду прямо сейчас, мама заставит меня помогать ей накрывать на стол.
Брайтнер рассмеялся.
– Тебе известно, что в казарме происходит то же самое? Солдаты тоже увиливают от работы. Они называют это «отсидеться в лесу». Давай спустимся вместе, я помогу тебе и маме накрыть на стол. Уже, по-моему, нора ужинать.
9 часов вечера
Они ввосьмером выстроились полукругом у трупа Яна, л Моше присел на корточки и пощупал пульс на шее старика. Затем он поднял голову и посмотрел на остальных:
– Все, уже ничего не сделаешь.
– Ну тогда помогите мне кто-нибудь, – сказал раввин.
Элиас и Берковиц перенесли тело вглубь барака – к самой дальней стене. Там раввин уложил труп ногами к двери. Выбрав несколько из обрывков бумаги, которые раскладывал на столе Моше, он положил их на лицо Яна.
Затем подхватил одеяло и прикрыл им тело.
– Бедный Ян, какой убогий таллит[63] тебя покрывает… – прошептал он.
Потом Элиас оторвал зубами кусочек материи своего одеяния. Вслед за ним, посомневавшись пару секунд, то же самое сделали Моше, Берковиц, Иржи и Мириам. Остальные заключенные отошли чуть поодаль.
– Кто-нибудь хочет что-нибудь сказать? – спросил раввин.
Стоящие у тела Яна переглянулись.
– Я знал его не очень хорошо, – сказал Моше. – Он, по-моему, был портным или кем-то в этом роде. Что я могу сказать совершенно точно, так это что я никогда не видел, чтобы он кого-то обижал. Он не лез вперед и не толкался локтями, чтобы пробраться раньше других в умывальную комнату, и когда выстраивалась очередь на получение похлебки, он всегда вставал в эту очередь одним из первых, хотя всем известно, что самые лучшие куски находятся на дне котла. И если у него имелась возможность кому-нибудь помочь, он обязательно помогал…
– Здесь, в лагере, это самый верный способ побыстрее отправиться на тот свет, – прошептал Яцек Паулю.
Они, стоя вдвоем поодаль, наблюдали за этим ритуалом через просвет между развешенной на веревках одеждой. Элиас посмотрел на Мириам и жестом предложил ей прочитать кадиш,[64] но она отрицательно покачала головой. Тогда Элиас набрал полные легкие воздуха и сам начал читать поминальную молитву. Евреи подошли к кранам и еще остававшимися в них каплями воды «омыли» себе ладони.
Затем заключенные снова собрались вокруг стола – все, кроме Иржи. «Розовый треугольник» уселся на полу на корточках. У него был взволнованный вид, в глазах поблескивали слезы: хотя он пробыл в лагере уже семь месяцев, ему до сих пор так и не удалось привыкнуть к тому, что рядом постоянно ощущается дыхание смерти…
И вдруг Иржи резко поднялся и выпрямился во весь рост. Закрыв глаза, он опустил голову на грудь и начал петь. Это была ритмичная песня, чем-то похожая на старинные цыганские напевы.
– Что это? – шепотом спросил Берковиц у Моше.
– Эндеча, – сказал ему в ответ Моше тоже шепотом. – Похоронная песнь сефардов.[65] Иржи то и дело подкидывает какие-нибудь сюрпризы.
«Розовый треугольник» пел с такой тоской в голосе, что слушавшие его заключенные едва не плакали. Наконец прозвучала последняя нота. Она на несколько мгновений зависла в воздухе, а затем снова стало очень тихо.
Иржи открыл глаза, словно бы придя в себя после транса, и спросил:
– Ну, и что нам теперь делать?
– У нас еще есть время. Целых одиннадцать часов.
– Но мы очень устали и проголодались, – сказал Берковиц. – Еще немного – и мы уже не сможем шевелить своими мозгами. Я чувствую себя сильно ослабевшим. Единственное, чего я сейчас хочу, – так это лечь спать.
– Он прав, – сказал Моше. – Еще немного – и мы уже не сможем даже разговаривать. У меня пересохло в горле, и я все больше и больше устаю. Нужно принять решение прямо сейчас.
– Да, нужно принять решение прямо сейчас, – Яцек, произнеся эти слова, уставился на Мириам, однако Пауль, бросив на него испепеляющий взгляд, заставил его отвернуться.
– Послушайте, у нас есть клочки бумаги и карандаши, – сказал Берковиц. – Продолжать этот спор и дальше нет никакого смысла. Я предлагаю нам всем проголосовать и затем посчитать голоса.
