— Вот сейчас посадит он нам тут его…
— Не посадит, — ответили так же тихо.
— На сухарь спорим?
— Да шел бы ты…
Наконец танк двинулся вперед, набрал скорость, съехал по спуску в воду, подняв волну, и уверенно выполз на берег.
— Уррра!
Закричали все разом, не заботясь, кто может их услышать, наплевав на то, что они идут по немецким тылам. Их танк прошел, не застрял, не заглох, вылез, не выдал. Подскочив к Петрову, комроты стиснул танкиста в крепком объятии и отпустил, лишь когда тот зашипел от боли.
Еще один день неспокойного отдыха в лесу рядом с дорогой. Еще одна немецкая колонна, наблюдаемая в прицелы бойцами охранения. Две батареи гаубиц на конном ходу. Батальон пехоты. Волков уже устал удивляться тому, что никто из немцев не обратил внимания на следы, уходящие по зарастающему зимнику. Похоже, гитлеровцы даже представить не могли, что в их глубоком тылу могут быть русские танки. А в том, что тыл глубокий, сомневаться, увы, не приходилось — за все время пути лейтенант ни разу не слышал канонады. Рассматривая проезжающие грузовики, Петров сказал, что, наверное, немцы на этом участке не замкнули окружение, а просто выбили, вытолкнули наших на десятки километров и не слишком озабочены тем, чтобы создать внутреннее кольцо.
Ночью, двигаясь по дороге, отряд выскочил на немецкий обоз — пятнадцать повозок по одному, по два солдата на каждой. Охранение Берестова, шедшее в пятистах метрах, не успевало предупредить, да и свернуть танкам в этом месте было некуда — не через сосны же ломиться. Отправив одного бойца бегом назад, Андрей Васильевич приказал пропустить немцев. Когда повозки проехали, старший сержант и Шумов выскочили из-за деревьев и, поравнявшись с замыкающей, ножами сняли сонных немцев. Почуяв кровь, начали биться лошади, движение замедлилось, с передних фур начали окликать, спрашивать, что происходит сзади. Берестову оставалось надеяться лишь на то, что лейтенант Волков сделает то, что нужно. И комроты не разочаровал бывшего майора. Когда Шумов, прячась за бортом, уже готовился резать подходящего к их повозке гитлеровца, в голове колонны послышались крики, удары, грянуло несколько приглушенных выстрелов. Волков и Медведев атаковали немцев молча, из темноты, на штыках, закалывая всех, кто попадался на пути, лейтенант бил в упор из своего ТТ, старшина — из трофейного «вальтера». В считаные секунды все было кончено, ни один из ездовых не успел открыть огонь. Беглый осмотр фур показал, что роте не повезло. Повозки принадлежали ветеринарной службе немецкой пехотной дивизии, и ничего полезного в них не оказалось. «Ни пожрать, ни прикрыться», — в сердцах сказал Медведев. Время уходило, неизвестно, кто еще может показаться на дороге, которой вроде бы полагалось быть пустой, потому коней распрягли и прогнали, коля штыками в крупы, повозки столкнули на обочину. Все трофеи этой стычки составили девять сотен патронов, шестнадцать винтовок и шестнадцать немецких пайков. До утра группа успела уйти на тридцать километров, Волков опасался, что гитлеровцы станут искать тех, кто разгромил обоз, но им, кажется, было не до того.
На пятое утро отряд подошел к настоящей, метров пятнадцать в ширину, речке. О том, чтобы преодолевать ее с ходу, не могло быть и речи, но согласно трофейной карте в трех километрах ниже по течению находилась деревня, а рядом с деревней — укрепленный камнями брод. Можно было дождаться ночи, но Волков решил рискнуть, тем более что, если какой-то из танков завязнет, вытаскивать его удобнее при свете дня.
Берестов, ходивший в разведку до деревни, доложил, что на дороге свежих следов нет — похоже, эта глухомань немцев не интересовала. Посоветовавшись со старшим лейтенантом Петровым, комроты повел своих людей к переправе. Село располагалось на другом берегу, и Волков первым делом погнал через реку взвод Берестова, наказав выяснить, есть ли в селе немцы, а если нет, то где их видели. Раздевшись, красноармейцы свернули одежду и сапоги в узлы и вошли в холодную сентябрьскую воду. К счастью, течение оказалось несильным, но глубина была чуть меньше метра, и Петров, наблюдавший переправу из танка, озабоченно покачал головой — такой брод его машины могли и не одолеть. Снова совещались танкисты, снова лазал в воду маленький Осокин и высокий Рустам, наконец решили, что первым через реку пойдет танк комбата, затем, соединив тросы танков и грузовика, на буксире перетянут с выключенным двигателем автомобиль, и только тогда придет очередь машины Турсунходжиева. Тем временем на другую сторону перетащили раненых и, не слушая возражений, перенесли на руках женщин. Постепенно большая часть пехотинцев оказалась на левом, ближнем к фронту берегу. Волков приказал окапываться, чтобы в случае, если на дороге появятся немцы, встретить их огнем через реку. Тем временем из деревни вернулся мрачный Берестов. Выходило, что немцев селяне не видели, но и красноармейцам, мягко говоря, не рады. Наталкиваясь на угрюмые, настороженные взгляды, красноармейцы начали роптать, кое-кто прямо высказывался, что надо бы тряхнуть зажравшееся кулачье, которое явно ждет прихода фашистов. Андрей Васильевич увел взвод из деревни от греха подальше, но в разговоре с Волковым раздражения не сдержал, помянув зачем-то нехорошим словом писателя Льва Николаевича Толстого. Масла в огонь подлила Богушева. Оказывается, старший военфельдшер отправилась в деревню, надеясь попросить у колхозников курицу, поскольку куриный бульон полезен выздоравливающим, а раненый Егоров, похоже, все-таки решил не умирать и даже пришел в себя. Естественно, никакой курицы ей не дали, посоветовав идти подобру-поздорову, да в таких выражениях, что женщина сперва опешила, а потом в бешенстве схватилась за наган. К счастью, из-за волнения Ирина Геннадьевна не справилась с кобурой, и Ольга успела схватить ее за руки и оттащить в сторону. Теперь Богушева кипела возмущением и требовала у лейтенанта провести реквизицию. В ответ Волков ядовито поинтересовался, когда это товарищ старший военфельдшер успела получить разрешение на самостоятельный сбор продуктов у населения, а когда та попыталась было спорить, взорвался и наорал на врача, приказав катиться к раненым и от носилок — ни на шаг. Настрой, и без того не лучший, был сбит окончательно, комроты даже не знал, что тяготит сильнее — предстоящая опасная переправа или неприкрытая враждебность колхозников, враждебность, которую он не мог понять или объяснить. Выросший в городе, Волков не знал, что творилось на селе в последние десять лет, для него коллективизация была лишь одной из побед социализма. Даже сталкиваясь по службе с равнодушием или неявным сопротивлением приказам бойцов из деревни, лейтенант списывал это на несознательность и необразованность сельского жителя.
— Товарищ лейтенант, может быть, все-таки встряхнем колхоз? — Берестов недобро смотрел в сторону изб. — И раненым польза, и людям приварок не помешает, на одних сухарях идем.
— Предлагаете помародерствовать, Андрей Васильевич? — не оборачиваясь, спросил Волков.
Он не без интереса наблюдал за приготовлениями танкистов. Оба мехвода, балагур-сержант и лейтенант Турсунходжиев, возились в реке, промеряя глубину и через каждые три метра втыкая в дно длинные ивовые пруты. Не удовлетворившись этим, Осокин камнями наметил на обоих берегах подходы к броду. Маленький водитель заметно волновался — если застрянет его танк, вытаскивать машину будет нечем, второй Т–26 едва возил сам себя.
— При чем здесь мародерство? — раздраженно ответил Берестов, — Оставим расписку, все как полагается.
— В нашем положении это будет выглядеть именно как мародерство. — Лейтенант повернулся к своему комвзвода: — И, кстати, думаю, немцы тоже раздают расписки направо и налево.
С голоду мы не умираем, сухарей, с учетом немецких, нам пока хватает.
— А вам не кажется, товарищ лейтенант, что сейчас не время проявлять социалистическую сознательность? — ядовито поинтересовался бывший белогвардеец.
— Как раз сейчас — самое время, — убежденно ответил Волков. — Все, что нам остается, — это гордость и это, как его, моральное превосходство. Начнем поросят под расписки тягать — растеряем все это к чертовой матери. Впрочем, я в таких материях не спец, вон комиссар идет, он лучше разъяснит.
Комиссар был мрачнее тучи. С силой наподдав ногой какой-то камушек, Валентин Иосифович в сердцах махнул рукой и быстро подошел к комроты.
— Кулачье проклятое, — зло сказал Гольдберг. — Товарищ лейтенант, разрешите взять взвод и прошерстить это гнездо как следует?
Берестов совершенно неприлично заржал, политрук удивленно посмотрел на бывшего белогвардейца. Волков взял себя в руки и очень спокойно спросил:
— Не объясните, в чем дело?
— Да что там объяснять, — сердито ответил комиссар, — пошел в деревню, одеяла для тяжелораненых попросить. Ночи холодные, мы их шинелями накрываем, а сейчас любое осложнение чревато… Хоть бы тряпку дали, жлобье…
