– Я же тебя предупреждал, Сашка, что, если ты Машу… если моя Маша… если с нее… хоть волос… хоть слезинка… я тебя… – Руки Задорожного, похоже, помимо его воли сами собой стали сжиматься в кулаки.
– Погоди, Вить! Ну не на лестнице же ты меня бить будешь? Дай войти-то! Есть смысл сначала поговорить!
Задорожный закусил губу, но все же отступил в глубь квартиры, освобождая проход для нежданного гостя. В коридоре опять встал в стойку, скрестив руки на груди, и спросил все то же:
– Че надо?
– Я люблю твою Машу, Витька! – хрипло отозвался Павловский. – Вот не сойти мне с этого места! Клянусь чем хочешь! Своим здоровьем… зубами… Пусть все вывалятся разом! Бизнесом клянусь! Пусть у меня там все хряпнется! Люблю я ее!
– Чего ж она тогда от тебя ушла?
– Да сам не пойму… На звонки не отвечает, встреч избегает, говорить не хочет. Вот я и пришел узнать у тебя: что, в конце концов, случилось? Один грех за собой знаю: попросил ее переодеться в вечернее платье в подсобке у одного мужика. Так торопились мы на прием! Да если бы этот мужик на переодевающуюся Машу хоть один взгляд бросил, я бы его… В общем, ты сам понимаешь… А она убежала! Обиделась! Глупо так! Ну не подумал я! Мы-то мужики тертые, а она еще молода… Готов повиниться во всем, но мне для этого надо с ней встретиться, понимаешь?
– Хочешь сказать, что больше ничего плохого между вам не произошло?
– Вот еще раз готов чем хочешь поклясться!
– Нужны мне твои клятвы, как прошлогодний снег… – буркнул Задорожный уже более миролюбиво и даже вытянул руку в сторону кухни.
Когда бывшие школьные друзья уселись за столом друг против друга, Павловский спросил:
– Так что она говорит-то?
Виктор пожал плечами и ответил:
– Представь, ничего.
– То есть вообще ничего?
– Вообще.
– А ты спрашивал?
– Естественно.
– Так она должна же была как-то ответить на твой вопрос… если ты его задавал… А ты ведь не мог его не задать!
– Разумеется, задал, на что мне Маша ответила: «Папа, я не буду на эту тему разговаривать».
– И все?
– Нет. Еще добавила, что никогда к тебе не вернется.
Павловский рванул узел галстука, который очень красиво завязал после интима с Эльзой, потом шлепнул рукой по колену и уже заискивающе спросил:
– Слушай, Вить, ну ты, как отец, может, сам догадываешься, в чем дело?
– Нет, – отозвался Задорожный и так неприязненно посмотрел на Павловского, что тот крикнул на всю кухню:
– Какого черта ты на меня так смотришь?! Я не сделал твоей дочери ничего плохого!
– А ты припомни, Сашка, хоть одну женщину, которой ты сделал что-нибудь хорошее. Ты же по каждой танком проехал! И я говорил об этом Машке!
– О чем? – Лицо Павловского посерело, и теперь уже у него сжались кулаки.
– Маша – моя единственная дочь, и я не мог не предостеречь ее! Я сказал ей, что у тебя полно женщин и наверняка куча детей по всему свету раскидано. Что? Разве не так?
– Да что ты знаешь про меня, Витька?! – взревел Павловский. – Ты просто с десятого класса простить не можешь, что Дина выбрала меня.
– Ей не пришлось выбирать! Ты налетел на нее, как тайфун, и смял… Не было у нее выбора!
– Так тебе-то это только на пользу пошло, не так ли! Встретил свою Елену, прожили… сколько получилось… душа в душу, Машку родили! Разве ты до сих пор жалеешь о том, что мне Дина досталась?
– Но ведь ты же бросил ее, бросил!!!
– Здрасте!!! Ты забыл, что она сама от меня в одночасье съехала? Да и вообще, никто никого не бросал. Мы просто культурно разошлись… Ранние браки, они очень часто распадаются… И статистика это утверждает…
– А Наташа? Туся? Ты хоть когда-нибудь подумал, как она живет? Вдруг нуждается в чем?
– Ты прекрасно знаешь, что Дина запретила мне с ней видеться. Я навязываться не собираюсь!
– Но деньги-то мог посылать?
– Куда? На деревню дедушке? Неизвестно мне, понимаешь, где нынче Динка. Но, зная ее решительность, уверен, что она без меня не пропала. Наверняка давным-давно и прочно счастлива в другом браке… С тем хмырем, к которому сбежала. И с Наташкой, конечно же, все в норме. – Павловский, окончательно ослабив петлю, снял галстук, сунул его в карман и спросил: – Выпить у тебя нет?
– Водки хочешь?
– Не-е-е… Как после водки с Машей разговаривать?
– А ты надеешься ее дождаться?
– Ну… если не выставишь…
– Хочешь, сиди, – ответил Виктор и поднялся с табуретки. – У меня там… на компьютере работа… срочная. Я пошел, в общем… А ты, если хочешь, воды вскипяти. Вон в том шкафчике банка кофе. На столе – хлебница. В холодильнике – ветчина, сыр и, кстати, бутылка какого-то вина. Осталась с юбилея. Так и не открыли. Можешь приложиться.
– А Маша когда придет? – спросил Павловский, первым делом доставая из холодильника вино.
Виктор вытащил из навесного шкафчика хрустальный стаканчик, шмякнул его о стол, резко подвинул Павловскому и ответил:
– Через час, думаю, будет дома.
– Так я подожду?
– Жди! Черт с тобой! Но если Маша попросит, скину с лестницы без раздумий, понял?
Гость Задорожного охотно кивнул, уселся за стол к бутылке вина вкупе с изящным хрустальным стаканчиком и крепко задумался.
…Он, Александр Григорьевич Павловский, всегда нравился женщинам при всем том, что красавцем никогда не являлся. К тому же он был невысок ростом – всего метр семьдесят три, и надежды на то, что как-нибудь еще подрастет, исчезли уже годам к двадцати пяти. Саша принял это абсолютно спокойно, потому что и метр семьдесят три – вполне нормальный мужской рост. А если учитывать, что девушки и… не очень девушки… просто гроздьями вешались ему на шею, то задумываться о размерах своего тела он перестал давно. Бабы, все, как одна, утверждали, что у него потрясающая улыбка. Саша пытался улыбаться перед зеркалом, чтобы понять, что же в ней такого потрясающего, и нашел, что собственная улыбка нравится и ему. Во-первых, она красиво демонстрирует ровные белые зубы – один к одному, а во-вторых, придает его лицу беспечное выражение своего в доску парня, бесхитростного, доброго и положительного. Это оказалось особенно важным, потому что ни добрым, ни положительным он не был. Улыбка отнюдь не являлась зеркалом его души. Она была его спасительной маской. Когда он, еще в школе, спер у зазевавшейся буфетчицы несколько рублей прямо из-под носа, она даже не могла предположить, что на это решился паренек с такой ясной, солнечной улыбкой.
– Ты не видел, кто еще подходил к буфету, пока я тебе сок наливала? – спросила она, пересчитывая мятые рубли, валяющиеся на прилавке.
– Тут много кто трется. Я всех в школе не знаю, – ответил Саша и опять так обезоруживающе улыбнулся, что буфетчица только безнадежно махнула рукой, пробурчала что-то вроде «лихоманка их забери» и на нервной почве вместо двух пончиков положила на Сашину тарелочку три.
