Уходил Александр Григорьевич от своих любовниц с удовольствием. После Дины он не мог допустить, чтобы еще какая-нибудь баба позволила себе оставить его. Бросать должен был исключительно он. Ему нравилось говорить влюбленной в него идиотке, что все, мол, дорогая, любви кранты. Нет на этой земле ничего вечного. На слезы, причитания и уверения в смертельной любви ему было наплевать. Он молча, как Дина когда-то, собирал свои вещички и исчезал.
Павловский очень старался, чтобы дети от него не заводились. Думы о том, что где-то на белом свете живет его дочка Наташа… Натуся… Туська… были ему неприятны. Он не мог определить, скучает по ней или злится, что недоглядел и она у него некстати родилась. Поэтому без резинового изделия, которые теперь можно было купить в любой аптеке или прямо на кассе супермаркета, он ни в чью в постель не ложился. Когда некоторые претендентки на почетное звание его супруги начинали уверять, будто беременны, поскольку презерватив, видимо, оказался некачественным, Павловский предлагал им предъявить претензии производителям и, возможно, даже пожаловаться в общество защиты прав потребителей. Сам он, разумеется, участвовать в этой затее никогда не желал и сваливал от излишне предприимчивых мадамочек скорей, чем планировал.
После пары-тройки подобных инцидентов Александр Григорьевич больше никогда сам презервативов не покупал. Пусть это делают мадамы и сами носятся со своими проблемами, если умудрились приобрести некондиционный товар.
Иногда Павловскому приходила в голову мысль о том, что где-то на белом свете, а скорее всего прямо по улицам родного города ходят-бродят его дочки-туськи-матуськи, а может, даже и пацанчики какие, на него похожие, но посмотреть им в глаза и сказать: «Здравствуйте, я ваш папа!» – его почему-то не тянуло. Да и какой из него папа?! Смешно даже! Он свободный человек! Ветер! Птица! Детям брать с него пример не нужно и даже опасно! Не каждый так везуч, как он, Александр Григорьевич Павловский!
После возвращения с Севера Павловский долгое время ничем всерьез не занимался, благо деньги на житье-бытье у него имелись. Сначала он осторожно приглядывался к начавшейся в стране перестройке, а потом с диким восторгом и азартом принялся кидаться от одного частного предприятия к другому. Это было ЕГО ВРЕМЯ. Время человека-ветра, когда сегодня здесь, а завтра, глядишь, и уже там! Он руководил своими ЧП в виде крошечных кафешек на два столика, чебуречных и отделов по производству сахарной ваты ровно до того момента, пока дело не начинало пахнуть керосином, и сваливал из своих заведений так же быстро, как от надоевших любовниц.
Забирая последнюю выручку, например, у продавщицы сахарной ваты, на которую под разными предлогами и оформил «ватное» ЧП, Павловский так лучезарно ей улыбался, что у женщины не возникало никакого сомнения на предмет того, что завтрашний день будет так же прекрасен, как и нынешний. Если помещение позволяло, Александр Григорьевич закреплял уверенность женщины в завтрашнем дне путем быстрого секса на рабочем месте, куда уже никогда не планировал возвращаться.
Несколько раз он от греха подальше уезжал из родного города, потом снова возвращался. По возвращении непременно заходил в гости к старому другу Витьке Задорожному. С порога громовым голосом кричал:
– Как там поживает наша Марья-царевна?
Выходящая навстречу дяде Саше Марья-царевна цвела, как маков цвет, уставив в пол прекрасные глаза и опустив на свежие щеки полукружья густых ресниц. У Павловского аж дыхание перехватывало от вида того, как хорошела взрослеющая Маша. Он даже стал бывать у Задорожных реже, потому что юная красавица начала смущать его уж слишком сильно. Впрочем, причины для отлучек как раз имелись, потому что именно в это время он начал вертеться в карусели нового, очень интересного бизнеса. Бизнес оказался для самого Александра Григорьевича не слишком обременительным, но приносящим приличный доход. Большого дела Павловский заводить и не желал, так как был человеком довольно поверхностным и углубляться никуда не любил.
Короче говоря, в тот самый год, когда Маша уже всерьез поразила его сердце, Павловский стал владельцем некоторого количества игровых автоматов, называемых в простонародье «столбами», а в СМИ – «однорукими бандитами». Один приятель по имени Равиль, который решился открыть настоящее казино, предложил их Александру всего за пятнадцать тысяч родных рубликов штука, а ежедневный доход от них обещал стабильный – двести-триста долларов. Этот же приятель помог переоформить лицензию и решить все вопросы с налоговой службой. Самому Александру, кроме как снимать сливки, ничего и делать-то особо не приходилось, потому что на точках, где стояли «столбы», уже имелся свой обслуживающий персонал, которому всего лишь объявили о смене владельца автоматов, но жалованья, которое было довольно смехотворным, не прибавили.
Сначала Павловский не особенно верил в успех этого предприятия, посчитал очередной своей авантюрой. Решил, что, если не будет получать со «столбов» обещанной прибыли – продаст к чертям собачьим. Но оказалось, что автоматы привлекали огромное число народу. Свои денежки в его щели совали не только дети и молодые парни, но и почтенного вида матроны, и бравые пенсионеры, и даже старушки с жутко трясущимися руками. Понять их, конечно, можно. Этим самым трясущимся старушкам хотелось разбогатеть хоть в конце жизни до такой степени, чтобы купить себе не самый дешевый городской батон, а сдобную ватрушку. А автомат казался таким простым в обращении. Специальных знаний не требовалось, риск был небольшой, поскольку ставки – уж очень маленькие. Выигрыш, если случался, тоже оказывался некрупным, но приятным – как раз на ватрушку, а то и на две. А не повезло, кончились деньжата, покупай батон и дуй домой. Конечно, часто случалось, что азартным старушкам после игры не хватало не только на батон, но и на четвертинку черного, но кого это интересовало. Не лезь играть, коль нефартовая.
Иногда Павловский приходил понаблюдать за игроками к своим автоматам. Он уютно устраивался в людном месте где-нибудь у разменников и будто смотрел бесконечный фильм под названием «Игроки». Настоящих игроков, которые получали кайф именно от самой игры как процесса, Александр Григорьевич вычислил очень скоро. Максимум, что можно выиграть у автомата, – всего две жалкие тысчонки. С них не разживешься, а удовольствия, оказывается, получишь на миллион. Павловский удивлялся выражению самого сумасшедшего счастья на лицах «взявших банк» и в чем-то даже этим чувакам завидовал. Сам Александр Григорьевич почему-то не умел быть особенно счастливым, ну разве что в женских постелях, да и то минуту-другую – не больше. А играть он боялся. Он многого боялся в жизни. Что, например, делать, ели вдруг втянешься да и проиграешь все? Нет… Он лучше уж так – вприглядку побалдеет! Настоящих же игроков проигрыш беспокоил только в том случае, если у них не оставалось больше денег, чтобы играть дальше.
