И даже не то чтобы вывел — она выпрыгнула, едва коснувшись пальцами его протянутой руки. При этом с плеч ее соскользнула шаль, и стал виден тонкий, тоньше некуда, стан, охваченный узким, слегка расширенным книзу светлым платьем.
Нельзя сказать, что эта французская мода совсем уж не нравилась Маликульмульку. По крайней мере ее откровенность была лучше, чем причудливость прошлой моды, с ее широкими юбками, затянутыми талиями и всяческой батистово-кружевной суетой вокруг полуприкрытого бюста. Платьица на манер ночных сорочек, подпоясанные под самой грудью, казались забавными и показывали каждое движение стана; кроме того, наконец-то кавалер видел бедра и ноги дамы, к которой проявил интерес, и это стало тяжким испытанием для всех задастых и кривоногих дам, лишенных великолепной своей союзницы, широкой юбки на фижмах. Но Маликульмульк, глядя на новомодных красоток, отчетливо понимал, насколько устарели все подробности в «Почте духов». Вот выйдет второе издание — а читать его будут, как исторический трактат, спрашивая у бабок, что такое «фуро» и «тупей алакроше». А всего лишь двенадцать лет прошло с выхода в свет первой тетрадки журнала — той самой, где Прозерпина привозит в ад французские модные тряпки. Двенадцать лет, а свет не узнать…
И самый отчаянный возмутитель спокойствия, взбаламутивший весь Санкт-Петербург (по крайней мере сам он так считал), вдруг оказался начальником канцелярии. Генерал-губернаторской канцелярии в провинциальном городе. А другой не менее отчаянный баламут, с которым вместе и «Зрителя» издавали, и «Меркурия», ныне цензор русских пьес при дирекции императорских театров. Цензор! Сашка Клушин, язвительнейший сатирик, — цензор!..
Высокая тонкая дама, что появилась из экипажа, очевидно, была невесома — так легко перенеслась от подножки к крыльцу, оставив за собой кавалера. Она обернулась, словно желая убедиться в его присутствии, и Маликульмульк увидел ее лицо.
Он мало значения придавал женской красоте, но понял ясно — этой даме лучше бы всегда поворачиваться к кавалерам спиной. У нее был короткий вздернутый нос и глаза навыкате — точь-в-точь как у мопса. К тому же, глядя на нее сбоку или сзади, хотелось предположить лицо столь же удлиненное, как линии тела и тонкие изящные руки. Так нет же — лицо скорее можно было назвать мордочкой, которую шутница-Природа позаимствовала у какой-нибудь карлицы. Небольшое круглое личико на длинной красивой шее гляделось очень странно — Маликульмульк поневоле вспомнил о маскарадной полумаске, отороченной черным кружевом, они сейчас явилась бы очень кстати.
Кавалер стремительно последовал за дамой и успел открыть ей дверь. Она шагнула в сени, он же остался на крыльце. Человек, сидевший рядом с кучером, слез, достал из экипажа баул, поставил наземь, достал другой баул и внес их оба в дом. Тогда только кавалер отпустил экипаж и сам вошел в сени. Дверь захлопнулась.
Маликульмульк обернулся в надежде увидеть Маврушку — и она действительно стояла у калитки, уже без своей корзинки. Маликульмульк позвал ее жестом, она быстро подошла и забралась в дрожки. Вид у нее был озабоченный.
— На Романовку, — сказал извозчику Маликульмульк и повернулся к Маврушке. — Ну что, голубушка, будет дальше вспоминать? Какие имена ты слышала кроме графини де Гаше и фон Гомберга?
Он повторил оставшиеся: Эмилия фон Ливен, Иоганн Мей, Леонард Теофраст фон Димшиц, фон Дишлер.
— Мей, — неуверенно сказала Маврушка, причем видно было, что мысли ее витают в каких-то иных эмпиреях.
— И что же? Что говорили об этом господине?
— Говорили? Что в карты играет…
— И все?
— Чего ж еще?
— И не заходил к Михайле Петровичу?
— Хозяин его с лестницы спустил бы, — очевидно, она имела в виду старого Дивова.
— Но ты ведь его видала? Я тебя, голубушка, насквозь вижу — не может быть, чтобы ты по просьбе барыни своей не бегала узнавать, где Михайла Петрович пропадает, — уверенно сказал Маликульмульк. — Или же у беглого Никишки что-то узнавала.
— Да пропади он пропадом, этот Никишка! — разозлилась Маврушка. — Да чтоб его, подлеца, разорвало!
— Ну, так где ж ваш Мей обитает? Может, в гостинице «Петербург»?
Маврушка недовольно фыркнула.
— Или в «Лондоне»?
— А может, и в «Лондоне». «Лондон» молодой барин поминал…
— И ни разу ты этого Мея не видала?
— Ни разу.
Маликульмульк даже расстроился — субретка, живая и говорливая, обернулась угрюмой бабой. Что-то у нее было на уме, что-то очень нехорошее. И разговор с прилично одетым господином ей не нужен — даже то, что господин за свой счет вез ее домой, казалось ей не стоящим внимания.
— Мавруша, голубушка, — сказал он, — неужто ты не хочешь помочь госпоже Дивовой? Ты ведь до сих пор о ней заботишься! Вон, тайком провиант таскаешь. А что, как Морозовы узнают?
— Не обеднеют, — буркнула Маврушка. — Вы, барин, велите стать. Я дальше пешком пойду.
— Ты обиделась, что ли?
— Не обиделась, а нехорошо. Дворник увидит, что на извозчике еду, — то-то мне достанется…
— Стой! — приказал извозчику Маликульмульк. — Я к тебе еще наведаюсь. Может, чего вспомнишь? Ну, Бог с тобой.
— Бог в помощь, барин.
Извозчичьи дрожки стали разворачиваться, чтобы доставить седока обратно в крепость. Маликульмульк увидел морозовский дом, но Маврушку, подходящую к калитке, не увидел…
Она обнаружилась, когда он, велев извозчику остановиться, стал озираться по сторонам.
Шустрая горничная бежала назад — к Родниковой. Да и как бежала! Словно не тридцать лет ей было, а пятнадцать, как Маше Сумароковой. И на рысаке этакую Маврушку не догонишь…
Это было странно, однако не противоестественно — так рассудил Маликульмульк. Забыла что-то важное у бывшей хозяйки, не иначе. Ту же корзинку хотя бы… А вот сам он забыл, что пора бы наконец поужинать. Любопытно, что сегодня у Голицыных? Хорошо бы стерлядь…
Что бы ни говорили врачи, а Косолапый Жанно держался старинных русских правил, плотно обедал и плотно ужинал. Он постановил для себя, что ужинать перестанет в тот самый день, с которого перестанет обедать.
Правда, узнал Маликульмульк мало: красавчик Гомберг снимает жилье в крепости, Мей обретался в гостинице «Лондон» — туда, возможно, и вернулся. Но, может, Маврушка сменит гнев на милость и вспомнит еще какие-то подробности. И удастся наконец отыскать игроцкую компанию…
Нельзя же столько месяцев наслаждаться тишиной, покоем и размеренным существованием! Уже хочется в Большую Игру, как в омут головой, снова испытать это мрачное блаженство — ночь напролет между восторгом и гибелью…
* * *
Кучер Терентий, глядя на бегущие по темному небу облака, понял, что ночью может быть сильный ветер. Стало быть, Косолапый Жанно замерзнет в своей башне насмерть.
Он бывал в комнате, имеющей вид однорогого полумесяца, видел окошки и знал, что их нужно чем-то заложить, чем-то плотным, вроде старого одеяла или даже перины. Когда тебе принадлежит человек, которым ты желаешь распоряжаться, нужно, прежде всего, стать для него незаменимым. Вот додумается Косолапый Жанно заложить окна хотя бы снизу старыми конскими попонами? Да ввек не додумается! И просквозит его, и придется его жалеть… Терентий знал, где на конюшне лежат эти самые попоны. Пока они не нужны — так можно их употребить в дело. А потом, может, найдется что-нибудь получше. Или, действуя через няню Кузьминишну, удастся переселить бестолкового недоросля в приличное помещение. Угораздило же его забраться в эту страшную башню! А няня Кузьминишна пользуется огромным доверием княгини, она присматривает за тем, как обихаживают детей, особо следит за воспитанницей — даже когда Косолапый давал Маше уроки, она сидела в классной комнате и вязала чулок, лишь бы не оставлять девочку наедине с мужчиной. И если она скажет, что недоросля лучше переселить в другое помещение, пока не нажил от сквозняков чахотку, то так оно и будет.
Терентий положил себе, что в ближайшие дни этим займется, а пока нашел мешок, сгрузил в него четыре попоны и, хоронясь, потащил их через Северный двор к угловой двери, которая вела в небольшие сводчатые сени, а уж оттуда можно было попасть на лестницу, пронизавшую башню Святого Духа снизу доверху. Там он спрятал мешок в удобном месте под ступеньками и пошел в свое скромное жилище.
Терентий не знал, что его подопечный сбежал из канцелярии, и полагал, будто Косолапый Жанно ужинает вместе с княжеским семейством. Но горничная Фрося, прибежавшая к нему с узелком плюшек, похищенных с господского стола, рассказала: недоросль пропал! Сбежал куда-то, не доложившись, и сама княгинюшка ворчать изволила: ей с дамами без него после ужина скучно.
— Знаю я, куда он сбежал, — отвечал недовольный Терентий. — У него, у дурака, в предместье сударка — клейма ставить негде!
