– Что значит «уже»?
– Водитель помог тебе донести наверх чемодан?
– Я здоров, Рафаэль.
– Ну, если ты так считаешь…
– Тебе уже позвонили сорок семь тысяч альтенбуржцев?
– Кто?
– Были звонки после того, как я ушел?
– Ну да. Сейчас ведь Рождество, так что пару раз звонили.
– А Дортмунд?
– Что?
– Выиграл?
– А?
– Я спрашиваю…
– Надеюсь, надеюсь, что да.
– Я только что слышал прогноз погоды. По-прежнему чуть выше нуля. Что будет на следующей неделе, они и сами не знают.
– Они всегда так. Это меня бесит больше всего.
– И меня тоже.
– На следующей неделе все может измениться.
– Само собой.
– Орландо?
– Да?
– Прости… У меня температура. Я не хотел… Ты не посмотришь завтра мой компьютер?
– Могу.
– У этой бандуры уже ничего не функционирует.
– Я посмотрю, заметано.
– Это было бы славно, правда славно.
– Ты останешься в конторе до одиннадцати?
– До одиннадцати, да.
– А шоколада хватит?
– Шоколада?
– Тебе нужно было носить имя Раффаэло, Раффаэло Ферреро, а не Рафаэль.
– Мое имя связано только с художником. Но об этом уже никто не помнит.
– С Рафаэлем?
– Ну да.
– И что у тебя с ним общего?
– Ничего. Я тебе как-нибудь расскажу.
– Ты рисуешь?
– Я расскажу тебе, только не сейчас.
– Я хотел предложить тебе кое-что, Рафаэль, – ты меня слышишь?
– Да.
– Я мог бы работать, пока не верну тебе все. Мне это пришло в голову только дома. Ты назови сумму, которую потратил, – на выплату мне пособия, и на ремонт, и на…
– Как это?
– Я мог бы работать, пока не возмещу тебе все расходы: на мое пособие по болезни, на ремонт машины…
– Не болтай чепухи, Орландо.
– Я приду завтра. Если что, ты в курсе, где меня искать.
– Хм.
– Кстати, Рафаэль…
– Ну?
– Ты тоже к этому причастен.
– Что?
– Тот, кто принимает заказ, несет долю ответственности.
– Значит, по-твоему, я…
– Можешь сосчитать до трех, если злишься.
– Я сейчас больше не могу разговаривать.
– Ты к этому причастен.
– Что ж, – говорит Рафаэль и кладет трубку.
– Диспетчер, – произносит он вслух и смотрит на оба провода над дверной рамой. Их голые концы оттопыриваются наподобие щупальцев. Рубашка прилипла к телу под мышками и на спине. Рафаэль закатывает рукава. Он подходит к окну, раскрывает обе створки, подныривает под перекладину рамы и высовывается наружу. – Диспетчер, – говорит он. – Диспетчер, диспетчер… – Он повторяет и повторяет это слово, все громче и быстрее. Рафаэль думает о том, что вот он видит собственное дыхание в виде облачка пара и в какой-то момент – даже заснеженный двор автовокзала. Но он не мерзнет. Не ощущает даже мгновенной волны озноба. Погода и в самом деле не по сезону теплая.
Глава 10 – Улыбки
Мартин Мойрер рассказывает, как после двадцатичетырехлетней разлуки он снова встретился со своим отцом. Неожиданные признания. Люди верующие болеют реже и живут дольше. Деяния апостолов и кухонные прихватки.
Рассказать о встрече с моим отцом так, как я ее воспринял тогда, то есть описать, какое впечатление произвели на меня он сам и его история, мне трудно. Не потому, что я ее плохо помню – с тех пор еще не прошло и года, – но потому, что сегодня я знаю обо всем этом больше. Я бы даже сказал, что стал другим человеком.
Однажды утром, в марте 1969 года, мама вошла в мою и Пита комнату и сказала: ваш отец бросил нас. Потом она раздвинула занавески, открыла окно и вышла. Мне было семь лет, а Питу – пять. «Кто бы тебя в школе о чем ни расспрашивал, помни: тебе нечего скрывать, абсолютно нечего», – посоветовала она мне, прежде чем повела моего брата в детский садик. Больше по этому поводу она ничего не говорила.
Когда 13 февраля 1988 года родился Тино, я послал моему отцу фотографию нас троих. В пришедшей от отца поздравительной открытке лежали сто западных марок. В октябре 91-го погибла Андреа, моя жена. Об этом я тоже ему написал. Вместе с открыткой, в которой он выражал свое соболезнование, я опять получил сто марок. Позже я еще получил от него открытку из Мурнау, где он был в однодневной командировке.
Незадолго до того как Тино, нашему сыну, исполнилось пять лет, его забрала к себе Данни, сестра Андреа. Она просто лучше меня умеет обращаться с детьми. Через пару недель после этого мне позвонил Томас Штойбер, наш бывший сосед, и спросил, не могу ли я купить и пригнать для него из Грёбенцеля, под Мюнхеном, подержанный автомобиль – пятый «БМВ». Он предложил мне за это двести пятьдесят марок, не считая оплаты накладных расходов и стоимости проезда. Он, наверное, слышал о том, что я потерял работу. Я сразу согласился.
Я и сам скорее всего не знал, почему, прежде чем уехать, раздобыл номер телефона моего отца. Может, из чистого любопытства или потому, что надеялся получить от него немного денег. Ведь в конце концов он когда-то работал врачом в больнице, заведующим отделением.
Когда я ему позвонил, он, кажется, растерялся и даже назвал меня «мой мальчик». Я записал название и адрес кафе, в котором его можно было застать по будним дням после 16.00. На следующий вечер отец перезвонил мне. Он хотел, чтобы я хоть в общих чертах заранее представлял себе, каково его нынешнее физическое состояние. Чтобы я не очень удивлялся. Мы ведь не виделись двадцать четыре года.
В Грёбенцеле, в автосалоне, мне не пришлось долго ждать. Я только с беспокойством пытался вспомнить, когда в последний раз сам сидел за рулем. Оттуда я за час доехал до Английского сада и даже сразу припарковался. Последний отрезок пути я прошел пешком.
На широком тротуаре около кафе стояли круглые столики, каждый с двумя стульями. Когда кто-то расплачивался, прохожие останавливались, ждали и потом поспешно занимали освободившиеся места еще прежде, чем кельнер успевал убрать посуду. Я подсел к женщине, которая сдвинула на лоб свои темные очки и подставила лицо солнечным лучам. Кофе приносили вместе со счетом и с кексом, лежащим на блюдечке. Я переводил взгляд то туда, то сюда, будто наблюдал за теннисной партией. Смотрел и на притормаживавшие такси. Но между делом обмакнул кекс в горячий кофе, подлил в чашку сгущенного молока, доверху, и сунул в рот сигарету. Каждый раз, когда я думал о моем отце, у меня перед глазами вставала его свадебная фотография, которую мы с братом когда-то прятали в своей комнате. Я как раз представлял себе, что вот сейчас отброшу в сторону сигарету и начну пробираться между стульев, когда прямо ко мне направился какой-то щуплый человечек. Казалось, при каждом шаге полы его длинного плаща путались между ногами. Почти уже приблизившись ко мне, он остановился, обогнул стол, протянул – из чересчур короткого рукава – правую руку и бесшумно ухватил своими длинными грязными пальцами несколько кусочков рафинада. Женщина, на которую внезапно упала его тень, только широко раскрыла глаза. В следующее мгновение мы увидели его спину, плащ, развевающийся над пятками, – и он исчез.
Без чего-то четыре я стоял на краю тротуара, напротив входа в кафе. Пару раз мне показалось, будто я вижу лицо отца.
Потом я его узнал, сразу. Он шел очень медленно, приволакивая одну ногу, но без палки. Я перегородил ему путь.
– Здравствуй, отец, – сказал я. Я еще никогда его так не называл.
– Здравствуй, мой мальчик. – Он слегка повернул голову: – Я вижу только левым глазом.
Отец взял меня под руку, и мы шаг за шагом преодолели расстояние до входа в кафе. Ростом он был меньше меня.
– Твой отец – настоящая развалина, – сказал он. – По крайней мере внешне. Ты не находишь?
– Нет, – сказал я, – с чего бы это?
Официантки были в светло-коричневых платьях и белых, отделанных кружевом передниках. Одна из них прижалась спиной к стеклянному, наполненному тортами, пирожными и всякого рода выпечкой буфету, чтобы дать нам возможность пройти.
– Доктор Рейнхард – вы, слава богу, опять здесь, – сказала она. Мой отец остановился, повернул голову и протянул ей левую руку.
– Это мой мальчик, – представил он меня. Она подняла брови.
– Очень рада, герр Рейнхард! Хорошо, что вы к нам зашли Слава богу. – И мы с ней обменялись рукопожатиями. Потом я снова взял отца под руку. Некоторые посетители смотрели на нас и улыбались. Официантки, которые шли нам навстречу или обгоняли нас, громко здоровались.
– Ты все еще носишь фамилию Мойрер? – спросил он.
– Да, – сказал я и помог ему снять плащ. Не прикасаясь друг к другу, мы прошли несколько шагов до круглого столика в углу, на который он мне указал. В кафе было много народу, в основном женщины старше шестидесяти, по двое или по трое, семейные пары – реже.
Одна очень молоденькая официантка записала что-то в своем блокноте, прежде чем подойти к нам. – Слава богу, – сказала она и сунула табличку с надписью «Зарезервирован» в карман своего фартука. Мы заказали две чашки кофе.
