Взгляд перемещается за автомобильную дорогу, и там, на просторных и плоских поемных лугах, уже ничто не задерживает его, покамест не вперишься в голубоватую гладь озера. Озеро лежит посреди сырой, топкой низменности. На косе, врезавшейся в озеро, за серыми домиками предместья белеют стены, сквозные шатровые башенки и высокие храмы Дмитриевского монастыря, причудливо соединившего в своих пределах сказочные маковки древнего нашего зодчества, величественные купола, фронтоны и шпили времен классицизма, пышные каменные завитки и похожую на корону золотую главу тяжеловатого барокко. За монастырем, вдоль озера и далеко в глубь полей, осененные деревьями, выстроились дома города.
Над домами, над зелеными купами деревьев, над красными фабричными трубами, над шатрами и маковками кремля, от Дмитриевского монастыря и до серебристых цистерн, которые сияют за последними домиками окраины, — над всем Райгородом в голубом небе изогнулась дугой радуга.
* * *
В тишине пожарный колокол умиротворенно отбивает полдень.
Наталья Кузьминична говорит, что сегодня день «выстоит», потому что солнце поднялось. не с раннего утра, а часу в восьмом, должно быть.
По дороге из города едет в телеге здоровенная молодка, некрасивая, но чем-то очень симпатичная. Алюминиевые молочные фляги составлены тесно в задке телеги, в соломе, аккуратно схвачены веревкой и привязаны к грядкам — не стукнутся друг об дружку они, не звякнут, а ведь дорога тряская. Молодка сидит, свесив могучие ноги в крепких сапогах, изредка поправляет кнутовищем сползающую шлею на лошади. Должно быть, ей под тридцать, лицо у нее красное, загорелое, с доброй улыбкой.
Я видел, как она проехала в город, на базар, в половине шестого утра. Видел я и то, с какой удивительной легкостью ворочает она тяжелые фляги с молоком — наклонит флягу, подхватит другой рукой за дно и без видимого усилия вскинет ее сразу, поставит тихо, без стука.
Она повезла на продажу литров триста колхозного молока, да еще у колхозниц, которым недосуг ездить с молоком на рынок, взяла по бидону. К ее приезду на рынке уже выстроилась очередь, — все знают, что молоко она привозит хорошее, мера у нее полная, а цена дешевле, чем у молочниц. Сперва она продала колхозное молоко, а потом уж то, которое ей поручили продать колхозницы, — она и копейки не берет с них за услугу.
И вот теперь она едет домой, за две деревни от нашего села, по дороге возвращает женщинам их порожние бидоны, отдает им деньги.
Дома она прежде всего вымоет горячей водой фляги — этого она никому не доверит, — затем поедет на полдни, то есть к полдневной дойке на пастбище. Оттуда повезет молоко на сепаратор, вернется домой, снова вымоет кипятком фляги, вечером нальет в них вечернего молока, а утром, почистив лошадь и запрягши, опять отправится в город на базар.
Она и конюх, и возчик, и уборщица, и продавец, и кассир, — вот выгоды колхозного производства, если только люди честные.
Она не замужем, живет с матерью и с сестренкой лет семнадцати. Отца у них давно нет. Сестренка — одна из лучших в колхозе доярок. Недавно в городе, на каком-то совещании, ее премировали часами. Младшую из сестер еще можно увидеть в кино или на танцах, а старшая на гулянки не ходит — вся в работе. Она и не одевается, всегда в стеганке, в сапогах. Деревенские женщины с обычной у них осведомленностью и жестокой прямотой говорят про эту девушку, что она и не припасает себе ничего, видно, не надеется выйти замуж. Скорее всего, что это так.
А очень она хороша, хоть и некрасива.
И хочется пожелать ей счастья. Впрочем, по цветущему ее виду, по доброй, несколько задорной улыбке не скажешь, что она несчастлива.
Поднять бы ее высоко, эту девушку, да и показать народу, хотя и нет у нее показателей, которые годятся для сводки. И век ли ей возить молоко на рынок?..
А все говорят, что кадров нет.
* * *
Наша газета опубликовала материалы районной экономической конференции. Это впервые случилось, чтобы руководящие работники здешних колхозов и МТС собрались не для разговоров об очередной сельскохозяйственной кампании, но для обсуждения цифр и фактов, из которых можно видеть, как они хозяйствуют на земле и куда им направить свои усилия.
Говорили не о том, кто в сколько дней вспахал, посеял или скосил, не о том, что, мол, своевременно выполнены поставки, — все это законы и обсуждать тут нечего, — говорили о количестве производимой продукции, об ее стоимости. Социалистическое государство на вечные времена закрепило за колхозами землю, и высший патриотический долг колхозника в том, чтобы как можно больше взять продуктов с каждого гектара земли, чтобы стоили они как можно дешевле. И если тот или иной колхоз не выполняет этого своего долга, то здесь прежде всего виноваты те, кому партия поручила помогать крестьянину в его трудной работе на земле.
Сегодняшняя наша деревня, мне кажется, испытывает первостепенную нужду не в тракторе, не в ситце и гвоздях, как это было лет тридцать назад, — разумеется, значение механизации и хорошо налаженной торговли по-прежнему огромно, но здесь надо ведь продолжать и улучшать уже давно начатое, — колхозная деревня испытывает острейшую необходимость увидеть свое хозяйство как бы освещенным резким и сильным Светом экономической мысли. Именно экономическая наука, по-моему, должна занять сейчас главенствующее положение на селе, потому что колхозник, сообразив, как выгоднее вести дело, сам уж ухватится за другие сельскохозяйственные науки.
Я выписал несколько цифр из выступления директора МТС.
В колхозе у Ивана Федосеевича, например, в прошлом году на 100 гектаров земельных угодий было получено 140 центнеров молока, а в одном из соседних колхозов —13. Причина здесь прежде всего в том, что в первом случае на 100 гектаров приходится 10 коров, причем надоили с фуражной коровы в год около 1600 килограммов, а во втором — в среднем неполных две коровы, и дали они молока каждая в отдельности вдвое меньше, чем у соседа.
Здесь же на производство центнера молока было затрачено около 15 трудодней, а у Ивана Федосеевича — половина этого количества.
Вот и получается, что самому колхозу литр молока стоит 3 рубля 20 копеек, — к слову сказать, это еще вроде и недорого, если сравнить с яйцами, «себестоимость» которых — 8 рублей 12 копеек штука.
Нужно ли еще говорить, что колхозникам здесь получать нечего.
Даже такой простой, доступный каждому анализ помогает сделать некоторые выводы. Прежде всего соседям Ивана Федосеевича надо решительно увеличить стадо коров. Это сразу же приведет к тому, что содержание их станет намного дешевле. Ведь один пастух, одна доярка, один сторож могут обслужить куда больше скотины, чем они обслуживают сейчас. Люди хоть что-нибудь станут получать за свой труд, и это заинтересует их, они будут стараться лучше кормить коров, чтобы больше надоить молока.
Подобного рода цифр и фактов в отчете о конференции множество.
Меня отвлекла от них внезапная мысль.
Ведь сосед Ивана Федосеевича, если судить о нем по обычной сводке, где все маскирует некий отвлеченный процент, может первым в районе завершить сеноуборку, первым сдать государству молоко и на краткий миг выйти вроде победителем со своими неполными двумя коровами на ста гектарах завоеванной народом земли, со своими поистине золотыми яичками.
Большое дело начал наш районный комитет партии.
* * *
Уже близко к вечеру. Сквозь свежесть сочных трав, и ботвы, и листьев на деревьях, которые чисты и зелены, как в начале июня, хотя сейчас уже скоро июлю конец, — сквозь все запахи начала лета вдруг потянуло августовской пылью. Дороги просохли, понял я, когда вышел на улицу. И мне почудилось, что даже потеплело. Но воздух прохладен. Ночь обещает быть холодной, с обильной росой…
Наискосок от нашего дома, рядом с булыжной дорогой, под исполинскими старыми тополями блестит в черных берегах небольшой пруд. Как почти всегда в эту пору дня, к пруду медленно идут женщины с корзинами только что нарытой картошки, моркови, свеклы. Они в резиновых сапогах, широкие голенища которых сверху вывернуты наизнанку и открывают белые икры. Юбки на женщинах короткие или подоткнуты, кофточки всё больше красные, синие, розовые… Белые платки повязаны свободно, небрежным узлом на затылке. От усталости или оттого, что сапоги просторны, хлопают по икрам, женщины идут нег сколько вразвалку. Впрочем, я заметил, что деревенская женщина, как правило, быстра только лишь в работе, — дома ли, в поле, или на ферме, безразлично. А когда она идет улицей — по воду, в контору, к соседке, на скотный, в поле или, как сейчас, к пруду, — то не спешит, выгадывает, должно быть, минуту отдыха.
Женщины наклоняются над прудом, опускают корзины в воду, вытаскивают их, встряхивают, снова опускают и снова вытаскивают… Вода течет с картошки, с моркови, со свеклы сквозь щели между прутьями корзины, — сперва грязная, потом все светлее и светлее. И под этой светлеющей водой, за прутьями, постепенно начинает светлеть картошка, она приобретает цвет слоновой кости; свекла же, напротив, темнеет, краснота ее становится гуще, глубже; а морковь все жарче разгорается оранжевым пламенем. И на расстоянии догадываешься, какие они тугие, скрипучие от воды, эти клубни и корнеплоды, как тяжело и глухо погромыхивают.
