трех своих товарищей — «Кота», «Буяна» и «Лиса», которых проверял один из дьяконов, Баконя вынимал свой букварь и принимался за долбежку или разглядывал развешанные по стенам картины.
Всюду вдоль стен стояли большие шкафы, наполненные книгами, большей частью изгрызенными мышами. Над шкафами висели изображения святых, пап, провинциалов и т. п. Баконе говорили, что некоторые из этих полотен представляют большую ценность, как-то: святой Франциск, сухонький безусый человек, на ладони у него сидит птичка, другой рукой он гладит ее; святой Лаврентий — тощий, высокий молодой человек держит жаровню, на которой его поджаривали палачи; святой Иероним (наш земляк){8}, с седой бородой по пояс, крючковатым носом и огромными глазами, уставившимися на человеческий череп; казалось, святой удивляется черепу, а череп — святому; наконец, какой-то костлявый, полуголый святой стоял на коленях в воздухе, закатив глаза, с распростертыми над толпой руками.
Урок обычно начинался с вопросов настоятеля к дьяконам. Длилось это всего несколько минут. Когда Баконя приходил к началу и слышал их ответы, то понимал не больше, чем если бы они говорили по-турецки. Настоятеля сменял фра Кузнечный Мех, он спрашивал заданный урок у послушников или заставлял это делать Клопа. Затем заступал фра Вертихвост, и тут только Баконя начинал кое-что понимать. Вертихвост разъяснял «основы» богословия, христианские «подвиги милосердия», обязанности монаха, изречения святых отцов и прочее. Напоследок Вертихвост вызывал Баконю и заставлял его в сотый раз писать азбуку. Иногда требовал слагать фразы. Под каждой буквой стояло слово: под буквой аз — стояло «а-ки», под буки — «бес-мрь-ть-нъ»; под веди — «вь-се-дръ-жи-те-лю».
Вертихвост поручал дьяконам и послушникам «укрепить в сем» юного Ерковича, и на смену ему приходил фра Тетка, преподававший пение.
Дьяконы садились с послушниками, и тут уж отличался Баконя, хотя он был только первый год в «школе».
Тетка, пройдясь взад и вперед, поднимал палочку, и раздавалось слаженное пение. С горящими глазами следил Баконя за каждым движением палочки, и, когда конец ее обращался к нему, его звонкий голос звучал особенно сильно и красиво, и тогда загорались глаза и у Тетки.
— Браво, Еркович! Ну-ка, еще раз: Хри-стос, у-слы-ши нас! Хри-стос, по-ми-луй нас! Ки-и-и-ри-е элейсон!..[12]
И на этом уроки заканчивались.
Сердар в учебные дела не вмешивался, он занимался сельским хозяйством. Фра Бурак опять же был занят другим делом: он вел монастырское счетоводство. Квашня преподавал историю церкви, догматику, герменевтику и… всякие другие высокие науки, но только после сиесты.
По окончании уроков Баконя снова навещал своего фра, чтобы узнать, не нужно ли ему чего, и отправлялся звонить. Потом вместе с послушниками провожал фратеров из церкви в трапезную и прислуживал им.
Покончив с обедом, фратеры шли отдыхать к себе, а послушники к себе, в класс, где обычно начиналось веселье. Всяк дурачился по-своему. Баконя передразнивал фратеров: их походку, манеру говорить, любимые словечки и прочие причуды. Баконя считался непревзойденным артистом.
После сиесты Баконя отправлялся чесать дяде икры, и затем они вдвоем шли в класс; потом была вечерня, и наконец он бежал в конюшню помогать Степану и чистюле Косому поить лошадей.
Это были самые приятные для Бакони часы. Любо поглядеть на него, когда он, статный и ловкий, сидит на неоседланном коне, который то играет под ним, то семенит мелкой рысью, то пританцовывает. Степан утверждал, что никогда еще не бывало среди черноризцев такого наездника, каким станет со временем юный Еркович. Даже Сердар не раз говаривал: «Этот Космачонок словно не в них уродился! Вырастет настоящим юнаком — добрым воином святого Франциска!»
Так проходили дни за днями. В Баконе расцветали «красота, сила, благочестие и любовь», как говаривал некогда дядя Шакал; но в грамоте он преуспевал весьма слабо, в чем не был повинен ни он сам, ни полюбивший его с первого же дня добродушный дьякон Ловрич, который по слабости здоровья вообще не мог быть учителем. Если у кого и был грех на душе, так это у фра Брне. Но и фра Брне тоже нельзя обвинять — человек, ломающий голову над произведениями Иеронима, Фомы Аквинского и пятидесяти других святых отцов, не может терять время на новичка.
Фра Брне был доволен племянником, хотя никогда вслух не высказывал этого. Впрочем, об этом не трудно было догадаться по некоторым признакам, а особенно по тому, что в конце лета он сказал Космачу, когда тот пришел справиться о сыне:
— Хоть и течет в нем ослиная кровь, но уж очень на него жаловаться я не могу. Поглядим, что дальше будет, поглядим!
Можете себе представить, чего только не понарассказывал староста, вернувшись домой, и как это приняли в Зврлеве.
Обжоры и Зубастые лопались от зависти; впрочем, приехав однажды по делу в монастырь, Шакал специально разыскал Космачонка, чтобы приласкать его. А умный Космачонок ответил дяде самым любезным образом и просил кланяться Сопляку, Ругателю, Обжоре, Шлюхе, Клянче и всем, всем без исключения.
Когда наступило время сбора урожая, все переправились с островка на берег и разбрелись кто куда, в монастыре остались только настоятель, Дышло и Навозник. Баконя пробыл с дядей четыре недели на виноградниках, очень полюбился всем крестьянам, и добрая слава о нем разнеслась широко за пределы приходов святого Франциска.
И снова пришла тоскливая осенняя пора, потянулась однообразная монастырская жизнь. Так бы и жили они до самой весны, не случись в первый же день нового года ужаснейшее происшествие, имевшее совершенно неожиданные последствия.
Под Новый год поднялся сиверко, снося все на своем пути. Хлопанье разболтавшихся над галереей дранок и не заложенных на крючок ставней доносилось со всех сторон. Фра Тетка, единственный среди монастырской братии труженик, опасаясь, как бы ветер не занес какую искру на трухлявое дерево и не наделал бы пожару, раза два-три поднимался ночью и обходил галерею.
Еще не рассвело, когда ударили во все четыре колокола к заутрене; завывание ветра заглушало благовест. Фратеры, укутавшись в накидки, поспешили в церковь.
Три младших фратера облачились в ризы, и служба началась. Баконя и Кот в стихарях кадили. Навозник, стоя за органом и дергая за веревки, подавал воздух, а фра Тетка ударял по клавишам и одновременно, чтоб согреться, притопывал озябшими
